писанинки :)

[Gazero]

Рядом



«Как ни странно, но самое удивительное и поучительное находится рядом, а мы в упор этого не замечаем! А надо бы!» - такую мысль осознал точно режиссер Саша: он, как и все ослепленные возможностями и ждущей чего-нибудь толпой, встал на скользкий путь творчества. Причем, оно выражалось в мрачных и даже мерзких своею однобокостью фильмах ужасов, боевиках и триллеров с безжалостными монстрами.
Саша был абсолютно довольным и сытым, пожиная гонорары от детищ, жадно поглощаемых подростками и абсолютно не ведая, что за стенами теплой и комфортной киностудии калечат, издеваются и даже убивают все, что двигается. Видя такой поворот дел, к режиссеру явилась, как ему наивно-восхищенно показалось, волшебница – скромная сценаристка Аня.
Она тихонько пристроилась работать совместно с ним и с ужасом заметила, какую одинаковую тьму снимает Саша. А он, словно ею околдовался и под ее влиянием охотно стал выполнять все просьбы.
Например, так одним махом волшебной ручки Ани, направленной мыслью и на монитор с черновыми сценами, главная ведьма, с эффектом кушающая детей заменилась на толстенького, безразличного ко всему, кроме прибыли, до смешного производителя компьютерных игр, который изводил тела и души детей стрелялками и бегалками и был отправлен на исправительные работы их родителями.
А пугающая всех до смерти субстанция, любовно называемая режиссером Моррой, взмахом ручки на экран была преобразована на… массовое безразличие и лень подростков, не желающих помогать родителям и полностью утонувших в мире покупаемого и легко достигаемого, справедливо на время лишенные всего этого Феей Воспитания.
И самый крутой «качок»-развратник превратился в милиционера, за бегом к деньгам забывшего о прямых обязанностях и наезжающего без причины на каждого, за что был отправлен работать простым, покаявшимся садовником.
Так – все работы Саши кипели светлой картинкой, легким сюжетом и моралью, порою даже только лучше впитывающейся вместе с добрым смехом. И он только удивлялся, откуда такое волшебство от простой ручки?
«Может, это твое радужное сердце?» - как-то, залившись краской, спросил режиссер у Ани. «Да нет же! – со смешком ответила та без напыщенности. – Это нана-технологии. Да, они могут и эффектно разбрызгивать физическую боль до отвращения, а могут и вернуть неимоверно светлое солнышко!... Используй его, и на него отклик найдется!»
С этой установкой Саша будто чистой воды напился и зарядился неописуемым энтузиазмом, который породил вскоре его три лучших фильма…


….Первый фильм «Лабиринт плюша»

- Какой необычный вечер! – сам себе сказал Степа, раскладывая игрушки и готовясь спать. – А какие фокусы показали мне в цирке… Просто замечательные, и им так хочется верить… А вдруг все это правда?
Так мальчик поспешно сам себе надиктовал план дальнейших действий: разложить на столе любимые игрушки, поводить над ними в воздухе торжественно руками со словами «Живи и ищи!» (так в цирке ему показывали) и лечь наконец спокойно спать.
А с первыми лучами солнца уехать на долгие каникулы к любимой бабушке, на радостях даже забыв про игрушки. В итоге – стук двери и Степа окрылено поехал навстречу свежему воздуху, загарам, купаниям в речке и бабушкиным сказкам.
- Не рассказывай мне сказки, он не мог забыть про нас! – сердито то и дело одергивал своих обеспокоенных… оживших товарищей бравый Кучер.
- Но почему я тогда не могу найти его? – с писком в горле спросил всегда робкий Аллозаврик и, неосторожно шагнув вперед, засуетился от шума и грохота упавшего стекла. – Ой-ей! Поберегитесь, братцы! Что это было?
Немного погодя, ожившие игрушки успокоились и тот час с интересом столпились у осколков зеркала. Оно показывало их такими, какими они были бы, если бы и в самом деле жили среди людей – превратившихся в забавных зверюшек, девушек и парней.
- Зашибись! – недовольно проворчал бывший Мистер Картошка, недовольно пощупывая свой длинный нос. – и куда я теперь так выйду, это не прилично!
- Зато дело, скорее всего, кроется в другом! – глубокомысленно заявила девушка, когда-то являвшееся Пастушкой, охотно усаживаясь на овечку, размером с лошадь. – Мы должны искать своего хозяина, людей, чтобы до сих пор быть полезным им!
- Но как? – потерял энтузиазм Рыцарь. – Ведь мы играем только свои роли…
- Ничего, приспособимся! – ободряюще сказал Кучер, ведя на поводке крохотную лошадку, как собачку, очень надеясь найти с помощью нее хозяина, которого любил. – Терять нам нечего… Ищи, Муся, ищи Степу!...
И с таким бодрячком в идеях, рысцой в ногах, Муся нашла отнюдь не Степу, а то, что куда бы ни сунулись, все требовали даже за проход каких-то иных, предельно дорогих людям представителей кукольного мира – денег.
- Немедленно пропустите, мы друга ищем! – упорно упирался Мистер Картошка тряся носом от возмущения у заведения аттракционов, где скорее всего можно было найти хозяина, как и любого из детей.
- Если вы потеряли друга – обратитесь в милицию! – равнодушно бросил охранник.
- Адрес – нахально бросила Кукла – Кошка, потихоньку показывая коготки.
Адрес был указан и все бывшие игрушки со спешки живо взгромоздились на Аллозаврика, приказав ему скакать в указанном направлении.
- Да мы ж тут выглядим, как клоуны! – жалобно пискнул он, продолжая однако рысью преодолевать пыльные тротуары и с пунцовым видом, постоянно извиняясь, перепрыгивать через машины и задевая людей.
Что незамедлительно недовольно подметил Клоун Игоша, яростнее других вцепившись Аллозаврику в холку:
- Что ты все извиняешься? И за что? За то, что нам даже не дали побывать на родине, не требуя каких-то там грошей хилых?... Ну быстрее давай, тряпка первобытная! – и с силой толкнул ногами в бок сосредоточенно бежащего приятеля.
- Эй, полегче! – жалобно обернул тот мордочку и, обратив между прочим внимание на окрик Пастушки: «Берегись!», оглянулся.
Перед друзьями возникла шеренга из танков и машин с суровыми полицейскими, держащих пистолеты на готове.
- Всем слазить с киборга, руки вверх! – машинально вели они привычную песню.
- Ой! – с умилением глупо улыбнулся и всплеснул руками Генерал. – Салдатики, танчики…
- А эти «танчики» в тебя как пальнут! – устрашающе напутствовала Умная Такса и, еще раз внимательно оценив ситуацию, посоветовала Кучеру. – Что-то подсказывает мне, что это и есть милиция… Давай будем делать то, что они велят, и тогда спросим, где Степа.
- Правильно! – поддержал тот и велел строгим голосом, не хуже все стоявших сосредоточенно с оружием полицейских, всем слезь с Аллозаврика и идти, куда скажут.
Это место оказалось неинтересным, украшенным вывесками с портретами смешных кривых усмешек будто обезьянок из зоопарка и тунеллями, в стенах которых виднелись клетки с проволоками – скучнейшее, удручающее место, а даже поговорить нельзя было!
В чем и убедился Аллозаврик, уставший горячо оправдываться, что он «не киборг, и не привык кому-либо пакости делать без повода!»
- Молчать! – железно отчеканил полицейский в фуражке и сухо потребовал объяснение «бешенным скачкам на запрещенном, неэкологическом и опасном транспорте, сеющим панику и угрозу жизням людей».
Кучер спокойно объяснил, что он и его друзья – игрушки, ожившие и потерявшие своего хозяина.
- Хотите найти хозяина, позовите его своим делом сами! – милостиво посоветовал полицейский, обвеиваясь фуражкой, которая промокла от смеха, и отпустив пленников.
Именно так – пленников потому, что бывшие игрушки совсем не знали огромного, сложного и полного нелепостей мира.
А тот, в свою очередь, тоже предъявлял претензии – почему это лошадь – как собака (хотя оба животных – просто забытые верные друзья)?
Почему на овцах ездят верхом (хотя овцы кормили и поднимали на себе все хозяйство, как лошадки – все объяснение)?
А главное – почему кучка типов слоняется без работы, отпугивая всех монстром (а Аллозаврик всхлипывал, зная, что в своей родине он был королем, которого любили и уважали)?
- Работа-работа… - ворчал Мистер Картошка. – Да где ж ее искать? Какие-то лестницы забиты людьми, все коробки каменные – тоже… Все чего-то мечутся, мечутся, совсем забыли, для чего мы?
- А давайте покажем, для чего? – бодро спросила Пастушка, с радостью понимая, что умение вязать когда-нибудь пригодится.
- Хорошо, только как? – спрашивал Бегемот – Толстяк, не представлявший себя без плюшек.
- Работа исходит от нас самих! – понял Кучер и свободно дал установку друзьям не стесняться и быть доброжелательными.
И понеслось с ободряющего маленького слова большое дело: Бегемот – Толстяк открыл пекарню, в которой люди могли пробовать новинку – плюшки забытых времен.
Пастушка отбоя не знала от модниц, изумившихся, как это их труд может сам одеть их и дать красоту.
Аллозаврик под руководством Генерала выучился давать публике небольшие представления, демонстрируя силу, ловкость и послушный нрав.
А Кучер запряг пару овечек в карету, смастеренную Самоделкиной, и катал всех желающих за скромную сумму.
А эта скромная сумма потихоньку переросла в блестящий, зовущий к себе новых клиентов доход. И так же разные мелкие занятия каждой игрушки стекались на благое дело в одну компанию «Оригимирок», пестрящий диковинным интерьером из светящихся воздушных шариков, ледяных лестниц и вечнозеленых кресел с цветочками.
А владельцы этой компании жили, радовались своему спеху и… все-таки тужили. За чашечкой кофе в сердечной беседе, Кучер проронил:
- Жалко, что мы все-таки увлеклись этим миром и не нашли Степу.
- Да… - чуть приуныла Самоделкина. – Он бы обрадовался, увидев нас, что мы не просто болтаться в его руках можем…
- А я верю, он придет – вдохновлено шепнула Пастушка. – Ведь попытки не проходят зря!
Совсем не зря! Степа из любопытства, наслышавшись о чудесах в «Оригимирке», зашел туда и чуть не был сбит с ног Аллозавриком, возопившего на все здание:
- Степа! Наконец ты с нами!... Заходи-заходи, у нас много интересного для тебя… Ребятки, Степа вернулся!
И «ребятки», столь разные, высокие и маленькие, зверьки и парни с девушками, всей гурьбой кинулись к мальчику, тиская в объятиях и расспрашивая о жизни.
А мальчик скромно ответил, что жизнь – скучна без игрушек, тем более без «таких молодцов», как его друзей.
И с этими словами он остался жить с ними, сочиняя песенки для Барашка, забавно пританцовывающим в такт им и тряся плюшевой шерсткой в благодарность всему на свете, и миру тоже, который вернул им друга!...


…Второй фильм «Укротимый ветер»

Ветер – просто страшная стихия… Особенно если она скапливается на улице, особенно, если проделывает это в лице кучки озлобившихся бомжей и хулиганов, которые, размахивая грязными тряпками на корявых суках (вместо флагов) кричали толпою у здания фабрики «Детская радуга»:
- Ерунда! Ерунда! Закрыть! Раздать нам все имущество! Н то штурмом возьмем!
Угроза была столь веской, что из окна фабрики растерянно высунулся молодой человек, именующий себя Поделкиным, являющийся хозяином «Детской радуги» и тоном мамочки, успокаивающей разбаловавшегося ребенка, ласково попросил:
- Товарищи и друзья улиц! Не мешайте моей реке плыть спокойно по своему пути. Поищите в себе желания и таланты!...
- Не желаем тебя и слушать, Подделкин! – передразнивал его многоголосый хор спиртного духа и раздраженно изрек: - Тебе хорошо языком чесать: наклепал книжек и раскрасок для сопляков и сидишь себе в деньгах, ни о чем не думаешь!... А мы и не собираемся работать, только неблагодарность от вас, работодателей потом получаешь, сами пробьемся!
Грозилась подняться целая революция и потому юноша вздохну и чуть испуганно затрусил вниз к бунтовщикам с набором бумаги и карандашами, надеясь их привлечь к своему светлому творчеству.
- Вот смотрите. – чуть униженно пел он, все показывая вместе со словами. – Я беру бумагу, беру карандаши и рисую. Вот уже и Черты для раскраски - вот как это просто, попробуйте!...
- Ну-ка попробуй чем-нибудь в его слащавую мордочку зарядить! – зло перешептывались в толпе.
Поделкин стал пятиться к фабрике, как в него полетел град колючек, испускаемых из рогатки. Затем и осколки стекла стали царапать стена фабрики, а потом и кусочки мусора, подожженные!
- Подумайте! – наивно пискнув, поспешил бросить ее хозяин и отчаянно скрылся за воротами.
Банда бомжей и хулиганов ликовала, победоносно угощая друг другом пивом и довольно потирая руки, приговаривая:
- Вот-вот, трус, беги, дрожи за своими машинками, а «Детскую радугу» мы все равно уничтожим!
Сказано-сделано, причем с темпом несущейся сломя голову орды басурманов.
Бомжи с лихорадочным наслаждением пинали пишущие установки и срывали с петель цилиндры с красками, попутно не забывая про демонстрацию мускулов для своих товарищей.
Хулиганы царапали стены фабрики ножами и пачками грязными смесями ее белоснежные украшения и лестницы. За которыми уже самоотверженно притаились... роботы.
Это они – верные труженики «Детской радуги», с машинного завода приученные к добру и справедливости, моментально поднялись их своих железных кроваток на шум.
И теперь они дружно встали на оборону родного здания: роботы сверкали устрашающе добрыми огоньками глаз, шуточно махали в воздухе ручками с лазерными пальчиками, от чего впечатлительные бомжи и хулиганы метались и теперь ощущали все, что ощущал Поделкин лишь вчера.
Особо отважные машины бросались легонько колотить сильно распустивших руки незваных гостей, щедро беря себе в помощь… саму фабрику: налетчики проваливались в подземные ловушки, убегали от массивных печатающих машинок, путались в водопаде бумаг и только успевали протирать глаза от выливающихся на них украдкой красок, как получали по «самое не хочу» от тяжеленьких кулачков роботов.
Да, что и говорить… Стоял неимоверный шум пылкой драки, поднявший с подушек добродушного хозяина фабрики, решившего забыть все нанесенные оскорбления сладким сном.
Однако вынужден был вскочить от шума взорвавшегося в пылу боя синтезатора красок и перепуганного крика Робота-Лакея:
- Хозяин, убегайте через потаенные ходы, а то пропадете!
- А что случилось? – перепугано спросил тот, сонно потягиваясь и тяжело подключаясь в происходящее.
- Кучка сорванцов с улицы напала на фабрику! – аж задыхался от волнения Лакей. – Мы не долго удержим их, они лезут и лезут, как крысы из подвала… Так что, бегите, о нас не думайте…
- А «Детская радуга»? – пригорюнился Поделкин, виновато уставясь в пол.
- Мы не позволим ни за что ее разрушить! – горячо поклялся преданный Робот, стараясь перекричать грохот взрывающихся машин и ор незваных гостей. – А если и случится что, мы починим, или новую построим, не сомневайтесь!.... Так что – давайте, следуйте за мною…
Он уже заботливо взял хозяина за руку, чтобы уберечь от опасности и увести подальше от кипящих событий, как тот очнулся от задумчивости и спросил с жаром:
- Кто напал?
- Оборванцы с улицы… - быстро ответил Робот и только замахал руками, жалобно крича: «Стойте!... Меня подожите!.. Не идите туда!».
Ведь ловкий Поделкин выпрыгнул у него из руки и уже сверкал пятками, устремившись на переговоры с налетчиками, чтобы спасти фабрику и счастливое будущее детей.
А машины уже были разбросаны применившими орудия хитрости хулиганами и даже многие суровые роботы просили их о пощаде.
Юноша просил их о мире и терпимости ко всему, что отличается от них.
Однако в ответ на это они лишь рассмеялись и связали его, хотели кинуть было в подвал навек, как раздалось над их ушами громом:
- Немедленно освободите хозяина! Хуже будет точно! – это отчеканил веселый электронный голосок Лакея, державшего пальчики на копке вызова милиции.
Первыми это разглядели хулиганы и тотчас высвободили из пут Поделкина.
Вторыми это поняли бомжи и пугливо стали убирать те разбросанные остатки сражения, которое тут происходило.
- Вызвать полицию, хозяин? – спросил Робот, неусыпно контролируя взором бывших обидчиков, которые теперь с жалостливыми видами изумленно рассматривали ураган на фабрике, устроенный ими же самими.
- Нет! – сердечно возразил Поделкин и, разминая кисти рук, онемевшие от веревок, заметил: - Полезнее будет воспользоваться моментом, в котором они каются и перевоспитать их без жестокости, которую они видят на улице.
- Точно! – радостно воскликнул Лакей и понесся настраивать на это благое дело всех собратьев, медленно приходивших в себя от мордобоя.
Дело оказалось не из простых: некоторые из бомжей и хулиганов совершенно разучились писать и считать, а особо зазнавшиеся и читать!
Потому многие из них совсем забыли, что такое сказки, что такое победа над собою и радость от творческого труда.
Но все было уже заложено к лучшему: как только налетчики подняли белую тряпку на суку, машины их окружили, и, грозя в случае неповиновения щипнуть током, отправили в душ.
Умытые люди с улицы настолько были довольны своим внешним видом, что сами разыскали расчески и ножницы, щетки и порошок с водой, чтобы действительно стать ближе к обществу, в котором они еще могут сверкнуть умениями.
А умения у них оказались довольно разнообразными: кто неплохо вырезал из дерева фигурки, кто любил творить чудеса от смешиваний всяких веществ, кто увлекался рисованием водой по асфальту.
Довольный Поделкин, посоветовавшись с самими гостями и роботами, нашел им работу по душе – кого мягко попросил резать кору на кусочки бумаги, кого – замешивать краски, а кого – осторожно выводить рисунки для раскрасок (по шаблонам пока, правда).
Но люди с улицы оказались внутри настолько тихими и старательными, что в шаблонах отпала необходимость: они теперь сами спрашивали совета у машин, которых называли «друзьями», как проводить ту или иную линию, как писать то или иное слово.
И скоро в «Детской радуге» появились художники, писатели, поэты и даже аниматоры: один особо смышленый бывший хулиган, перелистывая быстро картинки одного сюжета, открыл для себя искусство мультика!
Так фабрика только процветала и обогащалась новыми интересными людьми, совсем переставших злиться на окружающий мир и требовать от него легкой и быстрой добычи.
Ведь они поняли, что подобная добыча, рано ли поздно, только превратит их в дикарей, которыми они медленно становились.
А заслужить награду и не пропасть в мире можно только своим трудом и доброжелательности.
Поделкин даже сам не ожидал, что на него и верных роботов посыпятся слова благодарности от людей улицы: они тепло и просто говорили «спасибо» за восхитительный мир книг, сказок, раскрасок, заслуженных честно денег и еды, новых друзей и труда.
Они сказали всей гурьбой, настойчиво и на всю фабрику: «Больше не покинем «Детскую радугу! Она спасла нас от ветра губящей улицы и подарила жизнь!...»


…Третий фильм «Чудеса среди бела дня»

А этот фильм повествует о самом Саше!
О том, как он, из обожателя искрометных «загонителей душ в пятки», превратился, с помощью нано-ручки и умных, милосердных идей, в глубоко ценящего миг и светлое человека.
И о себе режиссер в этом фильме рассказывает совсем без пафоса, ведь он всем благодарен Ане: и вновь взлетевшею популярностью из-за радужности картин, и увеличением количества думающих, добрых и творческих людей благодаря яркой морали киноисторий.
А сняты они для того, чтобы наглядно подтвердить его слова: «Как ни странно, но самое удивительное и поучительное находится рядом, а мы в упор этого не замечаем! А надо бы! Ведь оно спасает больше, чем спец-способности супергероев или новые технологии… Оно открывает дверцу в смысл, не отвлекая на громкие фразы и бесполезный стук кулаков из низкопробного молниеносного фильма…»

[Gazero]

Внутри

Это странное состояние, но непобедимое. Поучительное. И не потому, что, если заноет печень или зуб (хотя и они тоже внутри), тут же побежишь к врачу…
А потому, что неожиданно может и врача поучить нужному, хотя, самодовольный и веселый Джим Питерсон был в таком настроении, что ему особо размышлять над чем-то не хотелось. Ну и зачем это делать, ведь все, что касается непосильного, прямо фонтанирующего золотыми жилами, труда стоматолога он наизусть знает.
И от этого только, кажется еще больше радуется жизни, наплыву клиентов – беспечных и суетливых любителей чипсов и сладостей, доходам и бесконечно любуется собой.
С первыми лучами солнца, он встает и бежит приводить свою довольно привлекательную холостяцкую внешность, наскоро выпив кофе с невкусным бутербродом.
А потом, перед выходом из дома что-то бормочет под нос об обязанности «улыбаться, быть ласковым с клиентами, чтобы они всегда думали о твоей гениальности и добродушии и почаще заходили лечиться именно у тебя».
Еще Джим твердо считает, что «абсолютно не грех напускать туман на посетителей заумными фразами, пусть и не так касающихся истинного положения их зубных дел, ведь от этого они будут только в восхищении и еще раз убедят себя в мысли, что лучшего доктора им не найти»!
А уж, прибывая на место работы, глупым образом не рассмотревший в себе талант актера детстве, Питерсон начинал им усердно пользоваться: он кокетничал с медсестрами и пациентами, сто раз любезно напоминал последним «подождать и присесть в уютные кресла».
А как приводили к нему на лечение ребенка, или подростка (особенно женского пола), он, как с перепугу, принимался сюсюкать и сыпать на пунцовых клиенток «солнышками» и «умницами», разъясняя им свои мелкие просьбы, аки мальчугану-двоечнику – степенно и до противного конкретно.
С придирчивыми и обещающими хорошую плату клиентами он вел себя по-иному: устрашал о жутких последствиях, щедро начиняя их терминами, которые могут случиться, если те отказывались выполнять советы или в чем-то сомневались; вращался на кресле вокруг земной оси, старательно подыскивая инструменты, трогательно выбирал самые удобные насадки на бор-машинку…
Просто утомлялся человек после такого яркого и громкого спектакля и мечтал в конце рабочего дня о «тортике или ресторане», тем самым умудряясь так или иначе намекнуть посетителям, что раз у него есть возможность на подобные капризы – значит, ему хорошо платят, раз платят – значит – отличный специалист!
Порою, как-то смешно представить, что Джим упорно борется за имидж «успешного и заботливого врача», уже вполне имя его! Стены его кабинета были увешаны престижными грамотами и даже медалями с золотыми статуэтками. Его клиника прямо за километр несла дух того, что она – качественно лечащая и комфортная, с нею можно не бояться «зубного доктора».
Но он все продолжал упорствовать, подыскивая себе оправдания тем, что «семью надо отвезти на море» (хотя это неправда), «хочется поддержать славу родной клиники» (уж слишком пафосно), захотел новый костюм (хотя сам выглядел всегда почти богачем), и так далее, и тому подобное.
Искренностью странноватый стоматолог никогда не отличался (или она была уж слишком броско выглядящей), потому сотрудники быстро раскусили его и даже стали со смешком говорить: «Эй, Джим! Ну куда ты лезешь? Ведь ты и так – лучший из лучших!... Смотри е помешайся от достижения рекордов по клиентам!».
А это была лишь маленькая месть за большие обиды Питерсону со стороны… его внутреннего «Я»! Оно с пребольшим неудовольствием наблюдало, как его хозяин все сидит и сидит в кабинете, добиваясь каких-то тщеславных, безумных амбиций.
Оно порою даже унывало и пригорюнивалось: «Ну и когда ты закончишь? Я уже сомневаюсь, есть ли солнце за пределами этой стоматологической мишуры? Или ты ему тоже что-то там просверлил?...».
Внутренний Джим строго осуждал своего владельца и за кокетство, но ничего поделать не мог: «Что ты мне лепечешь о «перспективных служебных романах»?! Это дефективное явление природы – чувства – личное, пугливое и глубокое!... А ты что-то о подарках мечтаешь… Да настоящая любовь – лучший подарок, близорукий!».
Сознание Питерсона еще чуть не пищало одним солнечным утром, когда тот сонный одевался на работу: «Не хочууу!... Опять в эту фальш, в этот ультразвук бор-машинки и твои сахарные до тошноты комплименты ехидным медсестрам?... Ну нет! Лучше уволь!». Однако его владелец, ничего не подозревая, только ударил легонько по привычке портфелем в грудь и ускорил шаг.
«Ты что толкаешься?!... Совсем уважение потерял!» - возмущенно закричал внутренний Джим и надулся. У него совсем испортилось настроение и пропало красноречие вместе с находчивостью, что моментально отразилось на самом стоматологе.
Его комплименты клиенткам и медсестрам получались невыразительными, ноги почему-то трусливо подкашивались перед посетителями-толстосумами, а инструменты валились из рук. В итоге особо изнеженный больной на всю поликлинику заорал от боли и, отругав ошеломленного Джима, зарекся больше порога не переступать его кабинета.
«Так тебе и надо, самовлюбленный!» - с чувством злорадности и важности бросил внутренний Питерсон и тут же смягчился: - Ну, все ты получил свое наказание, теперь давай мириться, а?».
Увы, слушать это теплое предложение его хозяину было некогда: к нему подошла его постоянная клиентка – смазливая дамочка с лицом куклы аристократки и, явно ударяясь в амбиции выполненного долга и вежливого безразличия, рассыпалась в лести, суя коньяк и маленькую коробку сладостей.
Что-то шепнуло сознанию закрасневшегося от такого знака вполне фальшивой благодарности стоматолога шепнуть: «Слушай, чего ты глазки закатил и опять возомнил себя королем мира?... Ты просто выполнил свою работу, а она еще поскорее отделаться от тебя этим подарком хочет!..».
А яркая упаковка и аппетитный вид сладостей уже сделали свое молниеносное дело: записав напыщенную дамочку на следующую неделю, Джим довольно расплылся в комплиментах и опять входил во вкус мажора.
На такое дело, при котором алчность опять принялась точить сердце владельцу, внутренний Питерсон действительно обиделся. И он поспешил с тихой грустью понаблюдать, как счастливый и забывший все беды доктор жадновато поглаживает холенными руками бутылку с коньяком, и бросить:
«Ну все, с меня хватит!... Если тебе так вскружила голову подобными пустяками эта кукла, попробуй, побудь с нею на глубинном «с глазу на глаз»…. А я пойду погуляю, мир посмотрю… то знает, может эта идея принесет тебе наконец пользу и ты будешь ценить меня и слушаться?... А пока все, бывай, увидимся во время прихода дамочки!»
С этими словами внутренний Джим потихоньку, ворча, покинул тело хозяина. А тот окунался в мир сладких снов.
«Ну почему такая неудобная скрипучая кровать? Она же мне помнет всю прическу!» - капризно ни с того, ни с сего раздалось глубоко внутри Питерсона.
А он между прочим заметил, что ему всегда было плевать на свою укладку волос, чего же тогда он так думает?
«Ну, ладно, просыпайся давай!... А то еще клиенты заметят, что я не в духе, это же недопустимо!» - заметил мысленно Питерсон и, нескладно двигаясь перекусить, внезапно ошарашено услышал свой внутренний голос, с интересом осведомившимся:
«Клиенты… А та дурочка с розовой помадой придет опять?... А тот миленький мужчинка с платиновыми зубами?...»
«Что это такое, в самом деле?... Что это вчера случилось непонятное такое?...» – со страхом подумал стоматолог, совершенно по-профессиональному изгоняя жуков из насиженных мест под холодильником, с испугом проглотив внутренний писклявый комментарий:
«Жукиии! Фуу!... Что это за свинарник тут? Я же жду гостей вечером!....»
«Каких гостей?! – про себя возмутился Джим. – Я никого не жду!... Что это со мною?.... Может я слишком вчера много выпил?...»
У него аж бутерброд из рук выпал, когда он услышал насмешливые нотки внутри себя:
«Как же! Пьяным себя ощущаешь, да?... Не болтай чушь: от такого второсортного коньяка могут пребывать в экстазе только неотесанные мужланы из деревни!.... И что ты ешь, что ты ешь?!... А ну положи эту гадость назад! У меня диета. Ты мне еще фигуру испортишь!...».
Стоматолог даже отпрянул от холодильника, холоднея и яростно постукивая себя по лбу: уж не спятил ли он?
«Ой-ей!!... – истерически требовал голос внутри. – Понежнее ручонками-то!... Еще макияж мне размажешь!».
Бедняга Питерсон даже предпочел удалиться на работу без завтрака, чтобы скорее выйти на свежий воздух: что это ему привидевается такое…. внутри его самого, может оно исчезнет с потоком прохладного утреннего воздуха?
Оказалось, наоборот: легкий ветерок поднял настроение странному внутреннему голосу с женским мышлением, и вследствие этого Джим, давясь холодным потом и будто проглотив язык, слушал его бодрый монолог:
«Так… вот тут отличный бутик, просто великолепный. Там, знаешь, хозяйка простофиля, и просто здорово, что достаточно одной истерики, чтобы заставить ее снизить цену на понравившиеся наряды… А я еще в нем хочу купить сумочку (в тон своим синим туфелькам) и кофточку, такую, знаешь, гламурненькую!...»
«О Господи! За что мне это! – чуть не плакал в мыслях Питерсон, мрачно огибая знакомые пыльные кварталы, – Где ж я так провинился, что в меня вселилась женщина?... Что мне делать?..».
«Не мешай! – вскрикнула дамочка внутри его. – Что ты вообще понимаешь в моде, неряха, отстающая от соседки-стервы?!... Ну-ка, слушай, чтобы победить ее!... Да не забудь, что в том магазине такие классные духи… Уж пожертвуй пару долларов на них, жмотки кусок!...»
«Ага, сейчас, разбежался! – вкрадчиво возразил ей Джим, совсем упав духом и только думая, как он мог подцепить такую болтливую несушку?
Но рассуждать и пытаться прервать ее вдохновленные рассказы о платьях, пудре и киноактере, по которому она сходит с ума, оказалось неимоверно тяжело и бесполезно: голос имел хваткость в позиции, подобно гадюке, а в кресло уже сел первый клиент.
Джим сосредоточился на мысли лечить, но с трепетом заметил, как его рука, вместо того, чтобы взять метко нужный инструмент, перебирала их и выходило так, что он рассматривал их долго и чинно, с видом колеблющегося ребенка.
«Ну долго еще, доктор?» - раздраженно спросил клиент, уставший держать открытой челюсть.
«Помолчи! – ввизгнула внутренняя дамочка Питерсона. – Не видишь, я тут какие-то железки ищу… А это что такое?»
С этим отголоском любопытства стоматолог неконтролируемо взял щипцы и вырвал заоравшему на всю Вселенную пациенту зуб.
«Вы что делаете, доктор?!» - с тихим ужасом и стоном проблеял он, распластавшись в кресле в почти обморочном состоянии.
«Блин!!... Зачем ты вмешалась?» - со злостью и маленькой растерянностью мысленно спросил свою мучительницу Джим и успокаивая на все лады дрожащего и схоронившегося в кресле от таких событий клиента, честно признаваясь что немного выпил и потому «вышла досадная случайность!»
«Не случайность, а правильный ход!» - тут же встряла несушка, важно хмыкнув. – Пусть молчит!».
Питерсон, чтобы не сойти с ума и не прыгнуть в окно от навалившихся неприятностей, бешено загремел инструментами и облегченно наковырялся ими во тру у пациента.
«Ой, ой!.. – брыкался противный писклявый голосок внутри: – Как это мерзко… Нечисто тут как, Боже мой!... Ой, фууу! Я что, должна вот это черное доставать прямо из этого мерзкого обителя кариеса?... Не буду!»
«Заткнись!!» - от накопившейся ненависти к вселившейся в него дамочки Джим забылся и прорычал это вслух.
У клиента отвалилась челюсть и глаза увеличились до размеров тарелки НЛО. Питерсон сжался в комок и пассивным отчаянием наблюдал, как на писк пациента сбежался весь персонал и стал позорить его в самых насыщенных красках, что тот посмел грубить больному.
В это время несушка трусливо и предательски замолчала, выжидая времени еще поставить своей женской натурой палки в колеса в общем-то скромному и добродушному стоматологу.
И этот момент настал, после лавины перепалок с медсестрами, недовольный клиентов и резко поскромневших гонораров. Питерсон проклинал все спиртное и тот миг, когда обнаружил в себе дамочку, ехидно хихикающую на все эти события.
А контрольный выстрел в голову Джим получил после рабочего дня, когда решил расслабиться после стресса и зайти в кафе, чтобы поужинать (об этом настойчиво просил скрипящий от голода желудок) и пофлиртовать с хорошенькими знакомыми официантками.
«Что ты в ней нашла?... Она красавица, с такой дружить нельзя, еще поклонников испугает!» - принялась снова регулировать ему жизнь голос, и от этого еда еле пропихнулась в горло а ноги уныло потащились домой - спасть в скучную квартиру.
«Вот дурра!!.. вкрадчиво гневался Джим на внутреннюю жительницу, нервно ерзая под постылым одеялом. – У меня были клиенты, хорошенькие подружки, деньги… А она все в миг поломала!.... Я даже не думал, что среди женщин бывают такие козы глупые!..»
«Эй ты, хамло неотесанное! - тотчас вскипела та. – Отвечай за себя: ты сам дразнил рок постоянной удачей и слепой страстью к деньгам!... И какой ты мужчина вообще, мне интересно знать?... – ехидно спросила она, явно ожидая реакции и возможности еще с наслаждением выпить кровь не-хозяйке (она это осознала с яростью и детской гордыней).
«Ах ты!.. – досадно прошипел тот, оскорбившись и еле сдерживаясь от того, чтобы грохнуться со всей дури на пол и хоть раз отплатить дамочке за все свои страдания. – Знай свое место, женщина!...»
«Вы посмотрите, какой он властный, крутой!… - подобно пулемету, распространялась та, и, явно жалея себя, заметила – А я еще глаз на тебя положила!... Я тебе еще коньяк с конфетами дарила!... Все, неблагодарный, приду к тебе послезавтра в последний раз – будешь знать!... Лучше протезы носить, чем к такому неблагодарному ходить!...
«Мисс Борти?... Так это Вы?» - с ужасом догадался стоматолог о своей самой капризной клиентке и, унижаясь, стал просить: - Давайте забудем все обиды… Послезавтра Вы ко мне придете, и мы расстанемся друзьями!... Хорошо?»
«Ха! – настойчиво продолжала травить нервы мисс Борти. – Ты мне чуть маникюр не испортил, а я за него шесть тысяч выложила!... Не будешь окунать меня в свою дрянную работу – все будет так, как скажешь!»
В этот момент кровь ударила Джиму в голову: он было разбит от такого нападения за то, что не являлся женщиной и не ценил их мелкие привычки, за то, что был так терпелив с внутренней гостьей, поставившей, наверное, себе задачу вконец убить его истеричным нравом. За то, что был самим собою и тоже пытался получать удовольствие от жизни, как только можно.
«Чем быстрее я с тобою расстанусь, тем лучше!» - с силой крикнул он ей и с головой укрылся одеялом.
На следующее утро, когда был выходной. Питерсон заранее мечтал о тонне лимона и виселице, а мисс Борти щебетала о новой коллекции украшений, на которую он «был обязан» ее сводить. Что было исполнено в мгновение секунды, дамы снова не разбудить этот маленький пищащий вулкан, грозивший упрятать своими заявлениями в психушку.
Затем от Джима внутренний голос потребовал купить сережки с размером во всю зарплату. И тогда он понял, что его холостяцкая жизнь – это лучшее, что должно быть для него: не нужно выслушивать истерики жены и бегать перед ней на цыпочках, опасаясь быть распиленным на части дотошными укорами.
А укоры сыпались от мисс Борти так, что стоматолог и ахнуть не успевал: то он тратит время ерунду, покупая патроны (для единственного утешения в этой быстрой и надоедающей этим жизни); то он не имеет вкуса, заменяя лампочку на огромной старомодной люстре; то вообще выглядит, словно чурбан липовый, валяясь на полу и ничего не делая (на самом деле, занимаясь йогой и дыхательной гимнастикой).
К вечеру Джим был так выжат психологически, что уже не питал иллюзий относительно того, что в мисс Борти есть хоть грамм совести. Каково же было его удивление, что на следующий день, перед расставанием, она была тихой и даже жалостливо говорящей ему комплименты, одобряя все, что он ни сделает.
Питерсон с удивлением осознал, что это такая дружба и психика у женщин: самую лучшую подругу они хают, как только можно, чтобы потом, зная миг, когда она бросит, скулить и дарить ей подарки.
Удивительная женское отношение ко всему: все разрушив, она вдруг спохватывается и начинает собирать все по кусочкам, чувствуя себя виноватой, и даже трогательной. Ну разве можно такую судить.
«Вот я глупец! – даже коришь себя Джим, уже засыпая после радостно-утомившего дня, наполненного его любимой стрельбой по тарелочкам, подбадриванием любимой футбольной команды на стадионе и беседой с приятелями в пабе. – Она ведь тоже, оказывается, уважает мои интересы, только капризничает, потому, что это ее природа… Простите меня, мисс Борти».
«Да ладно, чего уж там… - милосердно-просто отнекивалась та. – Я завтра приду к тебе а прием, только смотри, не засматривайся на медсестер, а то заревную и опять дуться буду!...»
«Конечно-конечно!» - с рвением пообещал он и уснул с теплой радостью от того, что помирился с человеком. Словно исправил все свои пороки….
«Удивительно, как это ты изменился в мое отсутствие!.. – изумленно восхищался внутренний Питерсон. – Не пьешь больше, не куришь, гадости другим не говоришь!... Может, ты заболел?»
«Да нет, - облегченно ответил тот, с оптимизмом встречая равнодушные облака, – Просто я понял, что значит, быть с душой другого человека…».
«А, ты про эту дамочку? – осведомился его внутренний, родной голос. – Ну и как она тебе?»
«Весело провели время, конечно. – вдохновлено отзывается его хозяин. – С неприятностями, конечно, но я все поправлю… Ведь я сумею довольствоваться и тем, что имею…»
«Молодец, так держать! – бодро похвалил его внутренний Джим, давая себе слово больше никогда не покидать владельца ради скучной улицы, где его индивидуальность теряется и никому не нужна в толпе. – И все же рад, что не имеешь жены?»
«Рад, но всему свое время! – вкрадчиво улыбнулся стоматолог и вошел в святыню верной службы здоровья людей – свой кабинет.
«Это точно!» - лукав будто подмигнул ему голос и погрузился в привычные профессиональные и житейские хлопоты.
Странно, но с тех пор, Джим был ужасно рад, что имеет такого верного друга – свое внутреннее «Я».
Оно научило его смотреть на жизнь и преодолевать трудности, ценить других. И даже скучать по писклявому и милому голоску, вопившему когда-то:
«Ой-ей!!... – истерически требовал голос внутри. – Понежнее ручонками-то!... Еще макияж мне размажешь!»….

[Gazero]

«Сон ли это?»…

…Именно такую фразу произнес одним утром Мастер – беспокойно вспоминающий время юноша, отказываясь верить в то, что ему (как подсказывала память) недолго осталось тихонько перевязывать блестящими ленточками небольшие чудеса (не для себя, для детей и взрослых, так соскучившихся по чему-нибудь необыкновенному, способному незабываемо раскрасить их память и подарить миг счастья, торопливо и робко шуршащее стрелками)...
Мастер еще раз потрогал их, упрямо показывающих полночь, хотя солнце только-только садилось, мягко клоня ко сну; он знал, что ему непозволительно со спокойной душой ложиться спать, когда, не оглядываясь, маленьким бледно-золотым огоньком, убегал кто-то подозрительный.
«Стой!... Ну погоди же!» - решительно крикнул ему вслед Мастер и поспешил накинуть на простенькую рубашку накидку, выскочить за двери своего незаметного дома из темно-синих статуй деревьев.
К его удивлению, убегающий моментально остановился, что-то старательно пряча за длинными складками плаща. Мастер корил себя за нахлынувшую мнительность и тотчас почувствовал, настырно кольнувшее огоньком, любопытство.
- А что ты прячешь?... Ты кто и почему ходишь в одиночку так поздно?– как можно мягче спросил он, пытаясь разобрать в мутных красках заката лицо незнакомца, наполовину скрытое цилиндром.
- У меня есть карта, ведущая к тому, кто собирается в считанные миги сделать мир беднее, лишив его одной вещи… - вкрадчивым полушепотом отозвался тот. - Какой, мне не позволено говорить, но карта пригодится тебе, если ее возьмешь!...
- Спасибо! –тихо только и проговорил Мастер, когда незнакомец, беспрестанно оглядываясь по сторонам, быстро положил ему в руки крошечный прозрачный шарик, словно наполненный снегом и лунными пылинками и звездочками. – Может, тебе помочь скрыться?...
- Стукни по шарику три раза – и он поведет тебя по маршруту! – торопливо, будто не расслышав его предложения, сообщил незнакомец. – Когда тебя будет поджидать опасность, снежинки в нем застынут и станут темнеть!.... А в трудную минуту тебе следует разбить шарик…
«Но…» - робко хотел спросить Мастер, однако загадочный тип в плаще на одном дыхании пожелал удачи и скрылся из виду.
Юноша остался один на пустыре, с минуту колеблясь, а потом решив про себя: «Все равно времени мало, так хоть в «трудную минуту» загадаю желание, чтобы «одна вещь» вернулась в мир, а укравшего ее наказали… А пока хоть приключений поищу!...».
И он легонько стукнул три раза шарик, все еще будто помнящий дрожащие руки незнакомца в плаще. Снежинки в нем дивно-скоро завертелись, образуя туманный пейзаж из паутин и дождевых следов дракона (Мастер наблюдал это, затаив дыхание и чуть от волнения не выронив столь чудный подарок).
Когда след темно-прохладных капель растаял, он увидел в шаре словно как отражение леса, окружавшего его, только это чуть сияло серебряными лучиками. Посередине этого феерического пейзажа он наблюдал самого себя, от растерянности только и делающего, что поправлявшего тощую накидку.
«Ну и нелепо же я выгляжу!» - со стыдливым разочарованием и оттенком брезгливости подумал юноша и, стараясь отвлечь себя от, надолго врезавшегося в память, собственного портрета, принялся осматривать местность, играющую серебряными искорками. Впереди его фигуры задвигалась куколка с пуговками вместо глаз и белыми плетенными волосиками.
Мастер оглянулся по сторонам и заметил лишь вспыхнувший светло-розовую ленту на том месте, где в шарике манила следовать за ней куколка.
«Чудеса, и только!» - пришло на ум ему, и он, на всякий случай, поглядывая в шарик, пошел в том направлении.
По пути ему встретился мячик, сотканный из тумана, заманчиво, игриво запрыгавший перед ним, предлагая забыться в его веселой компании.
Юноша остановился перед мячиком и даже резко дернул накидку, чтобы одуматься («Я же уже вышел из этого возраста!» - крикнул в себе в мыслях при этом он).
Несмотря на это, его рука сама потянулась к мячику, будто хихикающим беспечным гулом своих прыжков. Как только Мастер прикоснулся к мечу, он поскользнулся и упал от неожиданности: круглый магический попрыгунчик заговорил:
-Что же ты сел?... Притомился? А мы ведь только начали!.... Давай, вставай, поиграем еще, еще… Забудь о карте!...
- Откуда ты знаешь, что она у меня есть? – насторожившись, мигом вскочил Мастер и быстро прикрыл ладонями шарик, снежинки в котором начали чернеть, а куколки появились те же, светящиеся недобрым зеленым оттенком, глаза, что и у мячика, гогочущего и порывающегося сбить юношу с ног, необыкновенно быстро и высоко подпрыгивая, метко и неприятно ударяя то в локоть, то по щеке, то в спину; с едким наслаждением хохоча, вовсе не обращая внимания на мольбы Мастера: «Это уже не смешно, пусти меня!.... Пусти,говорю!».
- Эй, катись отсюда! – рассердился наконец он и, рывком прыгнув на ноги после очередного падения, погнался на злополучным мячиком, стараясь ударить, захваченной в пылу весьма неуклюжего сражения, палкой.
-Если хочешь, чтобы я укатился, отдай мне карту, и я снова стану спокойным и мягким; мы снова будем дружить и играть столько, сколько ты пожелаешь!... – кривляясь и ловко увертываясь от палки, заявил мячик.
- А лук тебе с повидлом! – не растерялся от услышанной приманки Мастер и, одним скачком настигнув, застрявшего в сучьях деревьев, его, круглого и притворно построившего, виновато-извиняюще, светящиеся зеленым, глазки, с размаху стукнул по нему палкой – На!... Прыгай отсюда, к хозяину!....
Мячик, глухо и рассерженно зашипел, а потом исчез. «Ну, так-то лучше!... Теперь можно отдохнуть (замотал же, маленький, прыгающий туманный ком!); чуть-чуть и снова отправляться в путь!... Только посмотрим, куда именно?...» - рассудил юноша и, поправив накидку от разгоряченного боя, взглянул в шарик: странно, но снежинки не вернули свой естественный белый цвет, а серебряные искорки заметались и задрожали. «Что же делать?... Куда идти?...»- подумал Мастер, беспокойно протирая рукой шарик, словно помутневший от невиданной паутины.
- Ко мне, если хочешь, конечно! – раздался, как нежданный гром, бодрый мужской голос позади него.
Юноша быстро метнул голову в сторону услышанного и снова ощутил предательски подковывающие в медленном онемении руки жилки робости; наблюдая вальяжно сидевшего на том месте, где застревал ранее прыгающий мячик, рыжеволосого мужчину в пестром сюртуке, темных-темных штанах и, слепящих блеском, высоких сапогах.
- И зачем мне такая радость? – пробормотал про себя Мастер, отвернувшись и опустив с надеждой глаза в шарик, изучив гордую, пристально глядящую на него, стать мужчины.
- Ну, например, для того, чтобы покататься на лошадях такой породы, которая тебе не снилась! – охотно ответил неясный собеседник, презрительно и нетерпеливо трогающий сучья деревьев.
Юноша, четко отметивший для себя, что лучше не обращать внимание ни на что в этом жутковатом месте и слушаться своего внутреннего голоса, старательно искал глазами в шарике хоть малый блик ленточки какой-никакой дороги («Да мало ли, какие у него там лошади! – думал он про, настойчиво продолжавшего сидеть неподалеку, мужчину, - Тут ведь предстоит задача!...»).
- Или, к примеру, - продолжал упрямо тот, - пострелять по купидончикам… Ты же не участвовал никогда в таком развлечении, правда?.... А подумай только, какая награда ждет его победителя!... Неужто тебе не интересно?...
Поток столь усыпляюще звучащих предложений не мог не подействовать на нервы, уставшему ждать прояснения шарика, Мастеру; он с сердитым разочарованием сунул шарик в карман и, резко повернувшись к, любезно улыбнувшемуся мужчине, сказал: «Ладно, постреляю в твоих купидончиков!.... Чур без фокусов!....».
С этими словами он с опаской сел рядом с незнакомцем в пестром сюртуке на лунно-прозрачного грифона, узор крыльев которого был соткан из тысячи разнообразных, лукаво сверкающих глаз. Они растаяли вместе со своим необычным хозяином, как только мужчина соскочил на алмазные ступеньки огромного дворца и, достав пистолет, выстрелил в воздух.
Вздрогнув от выстрела, Мастер не замедлил увидеть, какиз распахнувшихся дверей вылетела, на мутно блестящих звездочками, крылышках, стайка мальчиков с темно-бардовыми кудрями, в блекло-фиолетовых, неряшливых туниках, перепоясанных куцыми косичками из жемчужных бус. Стайка принялась, с заунывными песенками, кружиться по замку, чего-то мрачно и, в то же время, с обозленной нетерпеливостью, ожидая.
- Вот и купидончики! – бодро указал на них пистолетом мужчина, подталкивая Мастера ближе к их, низко кружащему в воздухе, рою, - Нужно выстрелить в того, на тунике которого есть розочка… Только ее нужно еще разглядеть! Как гостю, я предоставляю тебе право выстрелить первым!... Не стесняйся!...
С таким, мягко говоря, неободряющим, несмотря на всю пафосность звучания, приглашением, юноша вежливо вышел к рою поющих будто гулом ветра купидончиков и дрожаще зарядил, протянутый прежде мужчиной, пистолет, приготовившись к выстрелу и прищурившись: на тунике у одного купидончика был вышит темными нитками мешок с монетами, у другого – горы сладостей и искрящихся напитков… И лишь у одного, затерявшегося в стайке, словно как притаившегося, мальчика на тунике слабо блестела стеклянными лепестками розочка.
Мастер зажмурился и нехотя выстрелил; рой купидончиков исчез в кружащихся осколках, заблестевшего ярко-малиновым цветом, стекла, под хлопанье в ладоши, как-то недобро улыбнувшегося, незнакомца.
- А вот и награда! – громко воскликнул он, вскочив с богатого кресла, с высоты которого наблюдал процесс, и исчезнув в появившемся, откуда ни возьмись, бледно-бирюзовом тумане.
Юноша, тем временем, достал шарик и взглянул: снежинки медленно-медленно открывали путь, дрожа и будто порываясь удержать его от какого-то опасного шага («Ну и чего вы беспокоитесь?– улыбнувшись, мысленно спрашивал он их, - Я выиграл соревнование, получу награду!... Может, она будет заключаться в том, что тип в сюртуке выпустит меня из замка и даст спокойно продолжить путь…»).
Мастер ошибался: в этом странном «развлечении» победителю доставалась маленькая, перепуганная черноволосая девушка с совсем юным личиком, в маленькой короне из белого золота; которую не спешил выпускать из рук вновь объявившейся незнакомец.
- Возьми же свою награду! – деловито бросил он, злорадно сжав пальцы на складках ее скромного платья, - Чистокровная принцесса, тиха и неприхотлива; о чем ты еще мог мечтать, как не о ней, верно?...
- Отпусти ее, ты совсем же ее напугал! – тихо попросил юноша и, приметив выжидающий взгляд незнакомца, добавил. – Я выполню все твои просьбы, только не делай ей больно и…просто отпусти!
- Разбей шарик, а когда с него будут вылетать снежинки и серебряные искорки, скажи: «Пусть этот человек (укажи на меня) станет самым богатым и знатным на всем белом свете!»… И я отпущу тебя, твою невесту; будете жить – не тужить!... – сверкнул глазами тип в сюртуке.
- И тебе понадобился шарик?! – с готовностью воскликнул Мастер, отважно беря в руки осколок розы туники купидончика, мгновенно обернувшийся шпагой, - А ну сознавайся, кому он на самом деле нужен, а то кольну!...
- Попробуй! –шикнул тип, скидывая сюртук и, вынув шпагу, приготовившись к поединку; внезапно приставил ее к горлу девушки с короной, которую так и не выпустил из рук. –Давай, нападай!... Только подойди – и твоя награда навсегда окунется в бездонную темницу!...
Мастер вынужден был остановиться, с внутренней неловкостью и волнением поглядывая на, слабо порывающуюся высвободиться, принцессу.
«Уж если родился никчемным, так не придумывай лишних хлопот; не позволяй страдать из-за них другим!» - четко осознал он вмиг и, положив перед глазами незнакомца на пол шпагу, твердо изрек: «Я выполню твое желание, отпусти ее!».
Тип убрал шпагу, но принцессу не выпустил, ожидая воплощения обещанного. Видя это, Мастер отвернулся и быстро соорудил из, все кружащихся осколков розы, стеклянный шарик, похожий на тот, который незаметно вновь спрятал в карман. Затем он повернулся.
- Готово! –уверенно сказал Мастер. – Подойди к шарику и говори свое желание!
- А почему в нем ничего не блестит? – с недоверием спросил тип, немилосердно сжимая в руках принцессу.
- Чудак ты! –притворно-удивленно воскликнул юноша. – Это же волшебный шарик; если он помутнел, значит уже колдует и вот-вот готов исполнить желание!... Подходи же скорее и загадывай!...
Незнакомец грубо швырнул девушку на пол и поспешил к Мастеру.
«Ну? - спросил он, с сомнением осматривая шарик, учтиво подставленный ему едва ли не под нос,- Загадал, почему он не действует?... Ты не обманул ли меня, негодник?!» - «А ты поближе наклонись к нему… - посоветовал со льстивой улыбкой тот, – и прошепчи желание, тогда все и сбудется!».
Тип жадно чуть не припал щекою к шарику и, мечтательно закатив глаза, приготовился шепнуть желание. Но Мастер, не теряя времени, с силой ударил его шариком по лбу и, бросив его, быстро отбежал к принцессе.
Незнакомец тем временем взвыл жутким голосом и, выстрелив из пистолета, пропал в опять появляющихся рядах темно-синих деревьев леса, отражающихся в шарике, бережно вынутым Мастером из кармана; он чувствовал приятно греющее эхо героя внутри, поставившего на место гордого и жестокого типа.
При этом, обводя знакомые снежинки и серебряные искры взглядом, он грустил, что так и не смог побыть хоть миг с принцессой; о которой, на самом деле, давно мечтал.
Его внимательное вслушивание в печаль было прервано шелестом длинных одеяний, доносящихся сзади; взглянув на шар, он обомлел, увидев, как черты леса покрылись легкими, разноцветными ленточками, воющими и рычащими, перешептывающимися голосами дивных зверей и птиц («Что за наваждение?– с неприязнью встречая свой дрожащий гул сердца и холод в пальцах, подумал он и торопливо вскинул голову).
Перед ним играла искристыми, легкими шалями девушка в длинном одеянии, отдающим дуновением дальних стран, со ниспадающими на плечи, бледно-розовыми, длинными волосами, собранными в высокую, невиданную прическу, в которой блестела заколка в форме конфетки с черным алмазиком посередине.
- Хочешь быть моим принцем? – весело предложила она, смеясь и беря оторопелого Мастера за руки. – В моей стране весело, не то, что в этом холодном лесу!....
- Мой лес мне нравится!... – скромно возразил юноша, пытаясь обойти ее и деликатно высвободить руки, которые она кокетливо хватала и легонько дергала ими.
- А мне ты нравишься, пойдем со мною!... Я буду не хуже той девчушки с белой короной! – вдруг добавила девушка с бледно розовыми волосами и еще настойчивее закружила Мастера в танце, ласково обвивая его шалью.
- Ты откуда ее знаешь? – остановил рукою ее кокетство Мастер, неумело нахмурив брови.
- А откуда утебя эта блестящая штучка? – метнула быстрый взгляд незнакомка на шарик, наспех засунутый юношей за пазуху рубашки. – Дай проиграться!
- Не дам, вдруг разобьешь! – отвел глаза в сторону тот, мысленно заливаясь краской за этот, столь неяркий ответ, первым пришедший в голову в момент накатывающей суеты.
Она неслышно подкралась и мягкими пальцами подбежавшей, высеченной неизвестным скульптором из ночной синевы, бабочки, выпорхнувшей по команде, все кружащей его в танце девушки (она сделала магический пас руками); схватила шарик, чинно скрываясь с ним в темноте («Только не это! – с тревогой спасительно кольнул себя мыслью Мастер, аккуратно отталкивая от себя незнакомку в длинном, дивном одеянии, - Карта может быть утеряна навек, а я даже не стал на путь, которым она меня приведет к похитившему «одну вещь»!...»).
С таким живительным ручейком собранности юноша, молниеносно, поправил по привычке накидку и стал искать глазами бабочку, тень которой, казалось, мелькала за нахлынувшими тучами, стараясь не замечать бегающей вокруг него, испуганно хлопающей пушистыми ресницами, девушки.
- Ты меня покидаешь, ради какой-то букашки?! – всхлипывала она, как-то странно-упрямо прижимаясь к Мастеру.
- Но эта «букашка» украла у меня важную вещь!.... – терпеливо отвечал он, мягко отводя от себя незнакомку, все как-то липко стремившуюся заключить его в объятья. –Если хочешь, чтобы я стал твоим принцем, убери свои шали, пожалуйста: они обзор закрывают!...
- Если ты не будешь уделять мне внимание, они сделают тебе плохо! – приторно хмыкнула девушка, вновь бросаясь к нему и медленно меняясь в лице.
- Что за чепуха? – обернулся вынужденно Мастер, растерянно узнавая внутри знакомый стук удаляющихся стрелок. – Это обыкновенные шали!... А вот тот шарик необыкновенный, и он мне нужен!.... Прошу, отойди, не мешай!....
- Это «шарик» тебе мешал! – вскрикнула неузнаваемо-дико незнакомка, поднимая руки (шали взвились и глухо засвистели, сверкая ядовитыми лучами) – А мои шали тебе не помешают, они с тобою сейчас потанцуют; научат тебя уделять мне внимание, мой принц!...
Мастер отступил, отбиваясь от бросающихся на него,точно собак, шалей, слепящих и будто высасывающих своим прикосновением все силы; девушка тем временем смеялась и кружилась, от удовольствия наблюдать эту битву; в куге, созданном из мутно-оранжевых листьев, колющих и стучащих незримой жуткой, барабанной дрожью. Юноша затыкал уши, терпя зуд и подвывающие синяки; шатался, порывался воздеть руки к, танцующей в вихре листьев, незнакомке и сказать: «Я стану твоим принцем, только не мучь меня больше!...Сжалься!».
Но где-то в его сознании, не желающим замерзать во сне и утопать в грязи трусости; промелькнула, добрым звездным светлячком, истина: «Эй, а ведь я – муж; по крайней мере, им был взращен и стремлюсь укрепиться в этой, твердой высотою, реальности!... Чтобы ее постичь, нужно не бояться, как маленькая девчушка, а показать, насколько ее шали раздразнили мою сущность!....»).
Светлячок истины будто развеял облака, под которыми опали нестройными лоскутками, когда-то запутывающие и бьющие, точно камень; шали, Мастер отряхнулся от них и подскочил к, растерянно застывшей девушке.
- Ну-ка, плясунья, - бодро и благовейно принимая в себя жилки сил, обратился к ней он. –Отвечай, где бабочку дела?
- Я не знаю, про что ты! – капризно отвернула голову незнакомка и собралась убежать, торопливо подбирая разбросанные повсюду шали.
- Ах не знаешь!– весело продолжал Мастер и, изловчившись, сорвал с ее головы заколку. – Может, это освежит твою память?
- Отдай! –пронзительно заверещала девушка, забившись в истерике так, что совсем растрепала свою чудную, бледно-розовую прическу.
- А ты бабочку верни с шариком! – четко выставил свою позицию юноша, задирая руку с заколкой повыше от, прыгающей на него, норовящей достать свое украшение, незнакомки.
- Вот тебе! –рявкнула она и топнула ногой: в результате этого нехитрого ритуала действительно вернулась бабочка, несущая в руках горстку сокровищ. – Ну, доволен, мой принц?
- А где суть? –задал спросонок Мастер, бегло окинув взором принесенное, - Куда ты дела шарик?... Мне нужен только он, ты ведь слышала!....
- А его ты не получишь! – спокойно улыбнулась девушка, вновь кокетливо приглаживая свои длинные, бледно-розовые пряди и, наряжаясь в шали, в который раз пытаясь закружить юношу в танце. – Пока не окунешь меня в бездонный океан своего внимания и…
- …Исполнено! –перебил ее Мастер, потерявший терпение от такой низкой попытки отвлечь его от пропавшего шарика - последнего луча надежды на возвращение, необходимой всему миру, «одной вещи»: он, отметив глазами затаившееся в темной листве, озеро; кинул заколку незнакомки в его глубины, с эхом страха слушая ее, исчезающий, почти паучий лязг...
Он был похож на скрежет захлопывающихся, со скрипучим треском, тускло-разноцветных дверей, закрытых миражами окна и массивных колон из сверкающего, черного мрамора (юноша тем удивился, что именно на этом мистическом пейзаже и заканчивается его путь, отраженный во, вновь вернувшимся к нему, из лунного листика, шарика).
Посередине красовался огромный трон, сотканный из железно-сине-темных, хищно переливающихся, драгоценных камней – будто перьев огромной невидимо-застывшей птицы, зорко отмечающей все с высоты единственным глазом, освещающим все залу слепяще-белым, золотисто-искристым огоньком.
На троне сидела неясная тень, напоминающая женщину в белом, бледном платье, с очень длинным шлейфом, рукавами; в тон продолговатому когтю неслыханного зверя, красующемуся в ее небрежных кудрях.
Рядом с ней, на долгих, широких, переливающихся черно-синих ступенях вальяжно расположился, властно поглядывающий, рыжевласый тип в пестром сюртуке и, кривляюще-улыбающаяся, девушка с бледно-розовыми волосами, в длинном одеянии; между ними прыгал, играл с тенью, темно-сияющий мячик.
- Вот и Мастер!– приветливо свесилась с трона тень, и по ее знаку и шарик, и тип, и незнакомка, сообща, с холодно-хитрыми улыбками, кивнули головой и похлопали. –Что привело тебя ко мне, в такую даль?...
- Ты украла у мира «одну вещь»! – смело выступил к трону юноша, мысленно осадив себя недоумением: «Что за фраза сейчас слетела с моих уст?!... Как я могу ее обвинять, даже если не знаю до сих пор, что это за «вещь»?!... Думай, что ляпаешь!»
- О, какой важный разговор нам предстоит! – воскликнула тень, и все ее слуги понимающе посмотрели сначала на нее, потом (притворно) – на Мастера. – Но стоя мыслям тяжело строится в правильный ряд!... Присядь, дорогой наш гость!
С таким, по-фальшивому мягким приказом, мячик резво соскочил с, буквально бесконечного, ряда ступеней и придвинул Мастеру, рычащую на всех, табуретку в ошейнике, погрозив ей пальцем (табуретка притихла) перед возвратом на колени хозяйки.
Юноша с неохотой присел, понимая, что уже раскрывающийся занавес нельзя отпугивать предрассудками.
- Прежде я совершу над тобой суд, скажи, что это за вещь, и будешь помилована! – не теряя времени, настойчиво спросил Мастер.
- А хватит ли у тебя силы совершить суд надо мною? – задумчиво произнесла хозяйка непонятной залы. – Знаешь, нужно тебе подкрепиться, и совесть моя успокоится, что отдамся я в руки сильного судьи!...
Этот намек словно пришпорил полудремавшего в грезах типа вскочить со ступеней, и он, услужливо поправляя на бегу сюртук, мигом поднес юноше, на хрустальном подносе, несметное количество яств и напитков, заманчиво блестящих и аппетитно пахнущих.
- Не пытайся меня подкупить! – повысил голос Мастер, с раздражением терпя поднывающие ушибы от многочисленных падений и побоев, отодвигая угощение, - Не я, так кто-нибудь другой придет и совершит над тобой суд!... Так что отпираться тебе бесполезно!.... Лучше говори по-хорошему, что это за «вещь» и верни ее!....
- Я не жду больше никого, только тебя мы ждали!... – отрицательно повертела головой тень, важно щелкнув пальцами. – Ну, делай, что задумал, не робей!
С этими словами девушка с бледно-розовыми волосами, улыбаясь, повертела перед носом юноши связкой ключей, а потом бросила ее в озеро, разлившееся из ступенек; затем она вернулась на свое место и, как и мячик, и тип в сюртуке, и сама тень, замерла, ласково и выжидающе поглядывая на Мастера.
Юноша уже подбежал к ним, приготовил, из любопытства захваченный с собою, кусочек стекла, которое обернулось шпагой и, от осознания отсутствия препятствий для восстановления справедливости, победоносно улыбнулся и замахнулся на тень и ее слуг.
Внезапно что-то, очень глубоко внутри него шепнуло, словно голосом незнакомца в плаще: «А в трудную минуту тебе следует разбить шарик…». Мастеру действительно стало неловко, не по себе, словно тень какой-то отравляющей иллюзии бесчестно сжимала его ледяными руками
(«Что ты медлишь, покажи им; они же столько над тобою издевались!... – хаотично метались мысли в нем, перекрикивая и ослепляя друг друга, - Но, это ведь неблагородно, не по-моей реальности, рискующей не пустить меня в свои надежные границы: они без оружия, будто покоряются, словно…сдаются!.... Это же легко, закрыть глаза и быстро получить свое!... Неправильно, что-то не то!... Я не думал, что так трудно будет столкнуться с тенью, даже не услышав от нее, что именно она собирается погубить для мира!...»).
И юноша швырнул шарик на пол, из него посыпались веселым роем снежинки, серебряные искорки, от которых: распался величественный трон с криком дикой птицы; тень безмолвно обратилась, сердито сверкнув напрощание глазами, маленьким, ярким цветочком, закружившимся в воздухе с маленькой светлой-светлой бабочкой (отливающей изредка бледно-розовым цветом волос незнакомки); мячик радостно полетел в ласковый, изумрудный лес, маленькой птичкой, а тип в сюртуке проводил его спокойными глазами задумчивого кузнечика, мирно придумывающего новую мелодию в высокой травке; раздающейся в темной зале, окрашиваемой в солнечную улочку, наполняющуюся радостными и оживленными людьми, свежим воздухом, мигом теплого и продолжающегося течь неведомого ручейка....
Он катает на лошадках солнечных лучей, уносит грусть на пушистых облачках, снова и снова вдохновляя Мастера на новые, еще более удивительные и бесценные, маленькие чудеса; о которых он иногда вспоминал, взглядом мысли спеша за незнакомцем в плаще, снежинками шарика, мистерией залы и живительной воцарившейся радугой чего-то, о чем он до сих пор осторожно спрашивает себя: «Сон ли это?»…

[Gazero]

Полумрак замка…

Что миг назад нежился в лунном свете, внезапно (или закономерно), но… уж совсем робко-глухо оглашается писком…
«Тут девицы!... – и кто-то, совсем маленький и прозрачно переливающийся белоснежными искорками, в растерянности уставил круглые до невозможного глазки на зеркало, вздрогнув при взгляде на собственное отражение, - Ой-ей!... Это же я!... Вот что значит – видеть… три девицы, три!!...»
И кто-то, вовсе крошечный, удрученно вспоминал, как ему было привольно загорать в тумане на свежем ночном воздушке, играя с мерцающими светлячками и бабочками близрастущего леса.
«Ну уж… - прибодрились его крохотные кулачки, решительно открывающие дверь, - Я этим блестяшкам свой домик так просто не дам!!... Пусть летят, откуда прилетели!...».
С такими мыслями они выскользнули за решетчатые кованные узоры двери и… шокировано отскочили, схватившись в испуге за все на свете, чтобы стряхнуть капельки, исподтишка притаившиеся из припотолочных балок.
И тоненькое похихикивание, мелькающие белые пушинки ресниц; бантик и ленточки поперек платьица; большие будто меховые рукавчики; все то завертелось, засуетилось в потемках замка; обратив их кроху-хозяина в кислый конфуз.
«Придется использовать осколки стекла… - обреченно подумал он, скрупулезно собирая их блестящие грани в складки платьица, - Боюсь, а… что делать?...» - и, вздохнув,он помчался, хлюпая над рассыпанными кусочками зеркала, искать непрошеных гостей.
Они же… точно как знали о его скором, весьма браво выглядящем, прибытии (это доказывала группка прямоугольников из стекла, уверенным маршем надвигающаяся на, не на шутку испугавшиеся, чьи-то маленькие бело-мерцающие глазки).
И… пока он судорожно поднимал ручками в воздух осколки, творя кривую шеренгу своих прямоугольничков, неумело-со звоном попадающих не по проносящимся развеселым их призрачным фигуркам, а по, гордыми шажками, окружившему стеклу; они с кокетливо-победным «хих» то и дело дотрагивались до его складок платьица, до его кулачков, заискивающе улыбаясь прямо в его, круглейшие от возмущения, глазки; но…
Вот он усердно перебирает, почти над землей, краями платьица быстро-быстро, с отчаянно-кротким писком благовейно забившись в темные недра пустого камина, где, как нигде, удобно было собираться с дальнейшими тактическими мыслями.
«Нет… что ж это, в самом деле?! – чуть не всхлипывая в мыслях, с грустью теребил кулачками платьице он, глядя на едва светящиеся искры огня, - Я – хозяин, а они, они…просто блестяшки налетевшие!!... Я должен, я смогу их прогнать, я буду сильнее их… всегда!...».
Подобный ход мыслей взбодрил очередные интонации его маленькой, но твердой храбрости, и он, вылетев в дымоход камина, стал, на цыпочках, прячась за облаками, собирать тоненькие ниточки дождевых тучек, чтобы застать пришельцев врасплох.
Увы, точно подстегиваемые невиданными отголосками любопытства и способностями разглядеть дальнейший ход событий, перешептываясь, не менее тихонько, три белоснежно мерцающих незнакомки вылетели из окон и направились к… месяцу, почти как озорно подмигнувшим им своим белым глазком; не теряя ни секунды они, по едва заметному движению туч (кто-то, совсем маленький, чьи контуры словно будто предательски просвечивали сквозь кисею облаков, бегал по ним, возясь с ниточками для дождя), выбрали точку и…
Раздался неимоверный, почти как гром, оглушительно выстреливший бело-розовой молнией, сотканной из мерцающих светлячков и бабочек, сбивший хрупкого хозяина копошащихся складок платьица, злорадно уж любовавшегося на собранный пучок нитей.
«Кто бы вы ни были… – робко раздались его, дрожаще улетающие в очередном бегстве, нотки глухо-тоненького голоса, - Это нечестно, нехорошо!!... Вы… хулиганье!!... Будет вам… целая гроза!...».
И чья-то запоздалая молния наотмашь вылетела из пучка, уныло отбивающего убаюкивающий такт, дождика (белоснежно-мерцающий ротик его зевал, а кулачки бдительно вынуждены были потирать разочарованно-уставшие бусинки глазки, наблюдая за его усыпляющей колыбелью алмазиков – мало ли еще какую, не очень-то, может, приятную, шутку затеют негаданные гости).
А три утонченные очертания бело-прозрачных крох, не знали конца от вредноватой…просто забавы кого-то прогнать, помучить, осознать свою ловкость, делясь найденными в замке бусами и куколками, пирожными и ленточками, бантиками, поминутно только играя, словно на струнах, на мистически проникшем в его полумрак, ниточках дождика, вызывающего празднично-вихревую, радугой, мелодию, буквально создающую из танцующих теней замка переливающиеся разноцветные пузырьки.
«Ну да, конечно! – сердито буркнул кто-то из темноты, из-под ступенек, чьи недовольные глазки словно сами отмахивались от маленьких солнечных бусинок и тепло-изумрудных букашек, заполняющих замок от той дивной музыки и смеха трех, кружащихся под потолком вдалеке, крошечных, а тоже переливающихся сказочно-белым мерцанием, фигурок, - Загнали меня в угол, так решили тут наводить свой, мишуры, порядок?!... Не пойдет!!... Мой домик, и я хочу, чтобы тут опять было темно, прохладно… и чтобы никаких звуков с блестяшками!!...».
Воскликнув так, он в очередной раз предпринял попытку быть настойчивым в своих мнениях и действиях и прогнать непрошеных гостей восвояси, но, подлетев к ним и… увидев их перепуганные личика, робко пискнувшие так же глухо, как и он сам когда-то, их чистосердечно прижавшие к себе бусинки и куколки, кулачки и крохотные платьица, тоже переливающиеся чем-то чудно-белым и туманно-белстящим; вдруг…
Тихо усмехнулся им на прощанье и вылетел в окошко, живительно вздыхая успокаивающий ночной воздух и думая:
«А ведь они так похожи на меня, оказывается, эти забавные «блестяшки»!... Видно, им мой домик нравится немного другим, ну… что ж, пусть живут в нем, а я всегда смогу себе новый найти!... А прогонять их, кто был мне гостем, пусть и шаловливым, не пойдет!...».
И… сейчас, в одном, наверное, другом, замке… тихонько дремлет, как прежде, на паутинках, загорает под снежинками тумана, кто-то, совсем маленький, в ручках которого исподтишка притаилась маленькая ленточка; крошечная бусинка; крохотно-искристый бантик; тех, трех прозрачно-белых, непосед-малышек…
Когда-то встретившихся ему, в полумраке… замка, что…
Миг назад нежился в лунном свете, внезапно (или радостно-счастливо), но… уж совсем глухо-робко оглашается писком…

[Gazero]

В тишине Лунного Лабиринта

…Уже почти…. Я затрудняюсь объяснить это, но, скорее, слышу это четко – замирают стрелки, те самые, что весело шептали сквозь ночной туман в Стране Лунного Лабиринта…
Знаю, может показатся смешным и нелепым такое совпадение, но… я мечтаю забыть его сверкающие лестницы и коридоры; и спокойная рука дремы памяти все не желает приложиться к жгучей вуали его паутин, чтокогда-то обещали быть просто ласковыми, безобидными ниточками…
Ты помнишь, как, дивной, словно ребенок, тихонько присаживалась присаживалась ко мне поближе, скучающе ловя тонким сердечком гулы колоколов и часов, крик сиплого ворона и безразличный гул молочно-призрачного ветра и с надеждой шепча шепча мне о «волшебных паутинках, что когда-нибудь прилетят и создадут сказку вжизни»?
Я с усмешкой и странными, благовейно-почти вечными,ощущениями упоительного тепла и живительной воздушности, старательно и иосторожно ловил искристые ручейки твоих грез и, радостно держа в руках облачко твоего голоса, вдруг говорил: «Паутинки окутывали пролеты зеркальных ступенек и тропинки огромного лабиринта, сотканного из лунных листьев и звездочек тумана…»
«…Там, казалось, жемчужные листочки на серебряных деревцах, искусно подстриженных под зверьков, задрожали от пронзительных писков и криков Красной Дамы, что моментально багровела и, нетерпеливо теребя пышное пышное платье из красного бархата, швыряла и рвала блистательные украшения и переплетения алмазного шелка, что ослепляли всякого, кто заходил в ее крохотные покои.
Ее приближенные и друзья недоумевали, почему Дама подозрительно подозрительнои гневно на всех смотрит, почти не разговаривает ни с кем, ссылаясь в страхе и льстивых оправданиях на ее дурное настроение и сумрак прохлады, царящий в Лунном Лабиринте.
Но никто не знал, что Красная Дама сердилась на Лэй Энн, свою ближайшую Помощницу, с тех пор, как та неосторожно поцарапала ей руку ножом, поднося угощение. Лей Энн даже поспешно протянула ей браслет-бантик из прочной ткани для «облегчения страданий своей Госпожи».
Вот уж хотели придворные облегченно тогда вздохнуть, что, и без того взбалмошная, Дама, а сейчас оглушительно визжащая на весь Лабиринт, успокоится и станет хоть на миг вновь приветливой и милой, но Госпожа с ужасом обнаружила, что браслет не закрыл рану, а соскользнул к буквально к локтю, где прочно, но мягко сел.
- Ах ты!... –тотчас закричала Красная Дама на Лей Энн, нервно теребя красную шаль на высокой прическе, - Помощница еще называется – сует мне бантик на кровоточащую руку, так он еще и не закрыл рану!!... Казнь ей!!!... – тотчас повернулась она к солдатам, чинно стоящим неподалеку…»
И снова я вспоминаю твое лицо, чуть побледневшее и удивленно-застывшее, до сих пор щемяще сверкающее миражом молнии твоего вопроса: «Почему Дама такая жестокая?!... Что ей сделала бедняжка Лей?... Надо это исправить!!...».
Эхо этого пронеслось над перевернутыми зеркалами, что украшали странно-блестящую спинку высокого кресла в конце высоких сумеречных тоннелей леса, манящего блеском играющих и аккуратно, дрожаще держащих тебя за платье,светлячков всех цветов радуги…
О, если бы ты только послушалась их жалобно моргающих глазок, напоминающих о том, что весь Лабиринт лишь оттеняется черными каплями чьих-то мыслей, так знакомых тебе, часто увлекающих тебя так, что ты забывала об окликах няни, зовущей пить чай!...
« - Нет, не вежливо идти к такому высокому лицу, как Дама, не попив со мною чай! – вкрадчиво произнес Книжник, придвигая блюдце с угощениями незнакомке, чье имя я сохранил в его устал навек.
- Но сейчас не время пить чай! – говорит она, чуть негодуя и забавно морща лицо, окидывая взором длинный стол, словно усеянный чашками, вазочками со сладостями, чайниками; к нему были придвинута шеренга высоких кресел, со странно-блестящими спинками, в которых отражались горы книг, чинно лежавших на каждом сиденье.
- Если ты заметила, моя дорогая, - приветливо перестал возиться Книжник с блюдцем, накотором покоился кекс с кремом и ножик, старательно разделывающий угощение, - Я– Книжник, а не Часовщик; мне необязательно следить за секундами и… потому признаюсь тебе – он с улыбкой придвинулся к гостье ближе, - Они у меня молчат, чтобы не отвлекать от моих друзей, которым без меня скучно будет пить чай!
- Я что-то невижу тут никого! – возразила незнакомка, - Тут только груды книг, глупо занимающие пустые места!...
- Вовсе не «глупо»! – мягко возразил тот, закончив разрезать кекс и кладя тарелку с его кусочком своей собеседнице, - Как раз на этих местах и сидят мои друзья,разговаривают со мною и пьют чай!...
- Книги?...- переспросила она с сомнением, - Это переплеты потока чернил-то с вами «разговаривают и чай пьют»?... Вы – сумасшедший!... Прошу прощения, мне надо спешить!... – почти девочка, она с упрямством встала с кресла, в котором с внутренним холодом страха поймала свое отражение.
- О, как жаль!– притворно вздохнул Книжник, который изловчился и усадил на место гостью, - А все же я советую тебе с ними познакомиться: мои друзья так давно не общались скем-нибудь новым; они расскажут столько интересного!... – с этими словами он взял ближайшую увесистую книгу и передал ей.
Она, щеки которой на миг погрузились в дивное дыхание, по-девичьи задумчивой, зари, понизила голос и сказала:
- Простите, что я назвала вас безумцем, но это действительно неясно и… Я действительно спешу!.... Прощайте!...».
Книжник, вздохнув, поправил лихо надвинутый, на пронзительно-рыжие кудри, цилиндр и с горьким взглядом отпив чай, положил книгу на место, глядя вслед убегающей незнакомке, будто взглядом ожидая ее возвращения.
Как пронзило меня осознание этого, меня словно мучительно преследуют эти внимательные темные глаза, обрамленные бархатным овалом цилиндра, огненными кудрями и бледными чертами, уносящиеся вихрем больно колющими снежинками воспоминаний словно в мотивы старой, забытой сказки.
Она же кружила крыльями синевы, загадочными очертаниями темных деревьев, завораживала стеклянными бликами стен Лабиринта, придавала уверенности незнакомке, вслушивающейся чутко в голоса ночи и мерцания чьих-то белоснежных глазок, смешно кривляющихся рожицей и барабанящих невидимыми лапками; топот теней и перелив бусинок сапфирового занавеса, ведущихв покои Красной Дамы.
Я не могу поверить и сейчас, что словно присутствовал при этой беседе: Лей Энн вывели перед троном Дамы, чтобы совершилось, наверное, непонятное и жуткое – исполнение воли Госпожи, все норовящей настичь и избить свою верную Помощницу, как только та попадается ей на глаза в толпе аристократов; но не успевала – Лей молниеносно замечала ее дрожащее от ярости лицо и, белея от отчаянного страха, вырывалась и убегала.
« - А теперь ты не убежишь!... Браслет не закрывает рану, а я до сих пор ношу его – этот твой «подарок от чистого сердца»!... И ты еще смела так говорить?!!... – злорадно хохотала Дама, аж пританцовывая от кислотно-ненавидящей радости, - Казнь ей!!...
- Стойте! –запыхавшись, вскрикнула вбежавшая девушка, в совсем невиданном для Страны Лунного Лабиринта, наряде. – За что вы ее хотите убить?... За то, что повязка, подаренная ею, соскользнула с раны?... Это нелепость!!!.... Не смейте!!!
- А ты откуда знаешь? – прошипела Дама, свирепо уставившись на шатающуюся от страха корону, выглядывающую поверх ветхого платка Лей. – Так ты все же затеяла переворот, хотя сама должна в его случае принести себя в жертву, спасая меня, настоящую Госпожу?!... – рыкнула она на нее и,вскочив с трона, зашагала истерическими шажками, а после – дико заорала: - Предательница!!!... А ты – подлая шпионка, враг!!!... Казнь тебе!!...
Поскольку с ее стороны не давалось уточнения, в отношении кого должен быть исполнен приговор, солдаты нерешительно встали и напротив Лей Энн, не смеющую поднимать глаз, и возле незнакомки, с радостно-наивной готовностью давшую им взять им себя за руки – мне тяжело это говорить, но… я знаю: ей казалось, что все это игра снов, миг волшебства, веяние сказки…»
Какой же странной, жуткой она вышла, гогоча громовым шепотом бешеного дождя, проливающегося на невозмутимого человека в черно-белой свитке, заряжающего ружье, пронзительным покрикиванием Красной Дамы, подгоняющей его и все хватающуюся за руку, где саднила рана, а дальше сжимал бантик.
Признаюсь: в тот миг мне казалось, что все это черным, скрежещущим театром закралось внутри меня и торжествующе терзало, жадно отбирая возможность даже оглянуться туда, где феерично блестели завитки Лунного Лабиринта, где тихонько шелестели рубиновые травы и изумрудные воздушные дракончики пели песенки!...
Я поспешно огибаю заросли причудливых блестящих деревьев и не смотрю на чудеса, спешу и… со вздохом облегчения слышу робкий бег Книжника.
«Он, захватив с собою книгу, неаккуратно… шлепнув ею, склонившись в поклоне перед Красной Дамой, уже поднявшую руку для того, чтобы отдать приказ, исполнения которого я бы не смог себе простить.
- Подождите,моя Госпожа! – торопливо горячо сказал Книжник, все стараясь засунуть, упрямо и тяжело выпадающую книгу, назад под мышку, - Отпустите эту милую девочку, она же не дарила вам тот злосчастный браслет!...
- Мне все равно!! – прикрикнула на него Дама, снова важно прохаживаясь рядом с осужденными, - Рана-то до сих пор жжется, неприкрытая!!... От того, междупрочим, что я вижу перед собой эту девчонку и негодяйку-Лей!!... Значит, она виновна тоже!... Казнь им!!...
- Моя Дама! –как можно мягче произнес Книжник, раздраженно положив книгу перед собою на плиты и озабоченно листая ее страницы, что-то, очевидно, ища, - Ну, значит, сами сделайте себе повязку, которая бы закрывала вам рану и… тогда и вы будете довольны, и не надо будет никого наказывать!... Я даже сейчас покажу вам, как это делается…
- Пошел вон!! –снова разразилась криком Госпожа, от злости распихивая стражу и ерзая на своем троне, - Не тебе указывать мне, что делать!... Удались сейчас же или… Казнь тебе!!!...
- А может, все дело в том, что вы просто ленитесь и из глупейшего постоянства упрямства так делаете?... – неожиданно произнесла незнакомка, и, движением руки, горделиво надутая Дама молча распустила прислугу и палача с охраной, торопливо удаляясь всвои покои, бросив на прощание:
- Попадись мне еще!!… Будет… казнь тебе!!...
Обрадованная Лей Энн тотчас подбежала к своей спасительнице, чтобы обнять и рассыпаться в благодарности и… поучениях о «так полезной и так необходимой глубине всего мига», а Книжник украдкой, с почтительным трепетом поглядывая на книгу, погладил ее по скромному переплету…».
Я, будто чувствуя ее таинственные шаги, мелькающие серди страниц, смотрю сквозь утонувшую в зеркале Лунного Лабиринта пирамиду с интересом поглядывающих на меня темных мордочки грифона и быстрых любопытных носиков кролика и сони, почему-то ускользающие за шумом листвы звезд и тумана, с гулом тихо крадущихся вглубь Лабиринта, вторя свисту и позвякиванию торопливых фарфоровых чашек и блюдец, что все не покидали свой забавный круг простенькой деятельности, этими звуками капризно заставляя о себе вспоминать Книжника, все поглощенного в разговоры с незнакомкой, которую упросил «подкрепиться вместе с ним после незримой победы над Дамой».
« - А где ваши же друзья, стук сердец которые можно услышать? – с какой-то жалостью она снова окинула стопки книг, покоящиеся на креслах.
- Ну, знаешь..– стеснительно спрятал лицо в книгу тот, - У каждого из моих друзей своя судьба, свой характер, и.. его можно узнать, только нужно этого захотеть!...
- Нет, я имею ввиду тех друзей, которым, к примеру, можно пожать руки! – с охотой возразила его гостья, изумленно замечая легкие низкие облачка всех цветов.
- Моим друзьям можно пожать руки! – будто не понимая,твердил Книжник, - только для этого нужно потрудиться… - он любовно сжал сильнее переплет книги, с которой не расставался ни на миг.
- А твои друзья подарят тебе твердо-яркую, живую уверенность, что у них, например, черные волосы и карие глаза, как у меня?... – полюбопытствовала незнакомка, с робостью пробуя новое, гостеприимное угощение.
- Конечно! –внезапно оживился тот, откладывая книгу, от волнения, погрузив ее в блюдце с пирогом, - Я ведь действительно вижу твои глаза!...
И Книжник осторожно дотронулся до руки своей гостьи, и… почувствовал нечто, дивное, теплое и дрожащее внутри себя, с любопытством взирая на затаившееся в ее руке облачко.
- Это лишь облачко!... – вырвалось у Книжника, - Лишь комочек тумана!... Оставь его, ведь я…
- …Я вижу, все понимаю! – тихо отозвалась незнакомка, поглаживая облачко, чуть похихикивающее и дрыгающееся то длинными лапками зайца, то жмурясь и урча маленькой туманной ящерицы. - Вы одиноки, как бы не пытались от этого спрятаться, разделяя чай с простыми, твердыми безмолвностью, книгами!... Потому я сделаю из облачка вам настоящих друзей!...
- Облачка не могут быть друзьями, это всего лишь марево! – прокричал Книжник ей вслед, вдохновлено убегающей разрывать темные скрипяще-жуткие цепи его одиночества…».
Оно растаяло, без стука в дверь моей затаившейся тревоги, испуганно оглядывающейся на лестницы Лабиринта, из которого доносится насмешливо-завистливые нотки смеха огоньков, что почти фигурками пляшущих детей в масках и плащах, ударяющих играючи кнутами и шпагами, окружили зверьков, только-только родившихся из облачков, радостно лишь чуть потянувшихся к незнакомке, гладящейих мягкие лапки, ушки…
Она только и успела, что прижать зверьков к себе, вскрикнув: «Оставьте их!!... Они тоже могут жить!!...» и… едва не потерять сознание, увидев, как из толпы все кружащихся в танце, ярко-красных, раскаленных детишек, чинно выступил Книжник, тоже одетый в плащ, медленно снимающий как-то странно-блестящую маску, со словами: «Конечно, только так уж устроено, что одни из них - он учтиво указал на резвящуюся группку детишек в плащах и масках, - очень ревнивы и уничтожают других!... Ты это, может, и не хотя этого, вызвала…. Так что тебе придется забыть выход из Лабиринта – я сжег книгу с его картой… Не грусти, ты всегда будешь со мною… Будем пить чай, разговаривать с моими друзьями и гулять по Лунному Лабиринту…Это ведь чудесно, поверь!...».
И я снова закрываю глаза и шепчу против своей воли слова, черно режущие мне память: «И Книжник бросил свою маску в огонь, от этого весь Лабиринт расплылся в границах и… сузил свои ворота так, что они исчезли, за потоком черно-белых мистических огоньков листьев… И незнакомка не смогла больше оторвать взгляда от его глаз, исчезнувших в сине-фиолетовом сапфировом тумане,увлекая ее за собой…».
О, той «незнакомкой» была ты!... Я не могу поверить,что в один миг окажусь в ужасной мрачной темнице из, некогда цветущих и ароматных, искристых солнечных цветов образов - призрачных картин леса, лунных лестниц, сумеречного сада, покоев Дамы и стола Книжника…
Меня до дрожи пронзительно и туманно охватывает пепел его маски и дуновение от его исчезающего во тьме плаща, я страстно грезю о том,чтобы его Лабиринт растаял под каплями пожелтевших книг… но, не могу – вновь мне слышится оттуда манящее эхо – то имя, которое навеки будет убаюкивать мою разбитость… твое имя!
Я не знаю, шок ли это или, усыпляющее столь много времени, странная нега при воспоминаниях о тебе, но оно все еще слышится мне… в замирании стрелок, тех самых, что весело шептали сквозь ночной туман в Стране Лунного Лабиринта…

[Gazero]

Совенок

В глухом лесу… притаилась звездочка с чудесами…
Она стала пугливой потому, что люди, привыкшие все и всегда себе присваивать, стали жадными до блестящего, необычного.
И не ради труда, а из любопытства, лучшего мнения о... себе! Потому звездочка и сияет выше своих сестричек на небе – чтобы никто не смог ее достать.
Да и зачем ее доставать, отрывать от родной небесной травки, тем самым окуная в тоску? Ведь звездочка такая красивая…
Лучше всех знает об этом совенок, что тоже прячется от людей в глубоком лесу. И не потому, что его родичи – редкий вид. Не потому, что общество, прячась за технологиями, по-прежнему трусливо верит во всякие иные существа, ниточкой к которым являются совы.
Скорее из-за того, что совенок – одно из немногих сердечек, что так украшают ночную балладу леса, и баллада эта тихая, добрая – кошмары, изредка почитаемые людьми, слишком громкие для того, чтобы отражаться еще и в ней!
А совенок все ждет приход неженки-луны. Ждет, когда она неторопливо зевнет белым ротиком и поплывет в море облачков, неаккуратно жертвуя при этом прозрачными светлячками и сияющими бабочками.
И когда закружится в медленном танце с франтом-ветерком, навевая всем сладкую дрему.
Только совенок не спит, ведь когда осторожные листики стаей отправляются в загадочную темноту, а сон уже рассыпается по всей земле алмазами, ему необходимо работать.
Нет, не убивать робких мышек, как думают привыкшие ко всему прямому и черноватому люди. Но стараться искоренять в их мире злость, гордость, жадность.
Как? Исполнять их желания, только незаметно, в снах!
Он не будет черпать клювиком золото из капелек ночной росы для любителей богатства – они и так имеют его и, опасно им накапливать его бесполезно еще больше.
Не привык совенок и посылать в сон монстров, чтобы те мучили и обижали неугодивших завистникам и жестоким – ведь им необходимо забыть обиды и несоответствия, пока монстры не наказали их самих.
А будет совенок с радостью посылать в грезы розочки и солнечных щенков, чтобы те поскорее сняли грусть и подарили хорошее настроение унывающему спящему.
Не поскупится он и принести на своих крылышках и розовых муравьев для вдохновения и удачи в делах впавшему в отчаяние таланту.
А детей во сне покатает на оранжевых лошадках, что быросли те послушными, трудолюбивыми, сильными и честными.
Вздыхающей девушке совенок шаловливо и незаметно подсунет под одеяло янтарную розочку, чтобы скорее встретила она в жизни верного и сердечного парня.
Не забывал совенок и о пожилых людях: он старательно следил за тем, чтобы их труды охранялись синими котятами и зелеными кроликами, тем самым потихоньку убеждая их, что они жили не зря!
Ни о ком он вообще не забывал: ни о людях, изо всех сил пытаясь укрепить их хрупкий мирок, затаившийся под лоском роботов, ни о ночных и лунных жителях – своих верных помощниках, хранителях сказки и правды.
Ни о тихом лесе, весело и ответственно ухая и летая в его мерцающем мире!....

[Gazero]

Человек, который ждал ночь…

…Робко сомкнул глазки и свернулся в комок, устало лежа на, нелепого вида, кровати будто из камня, аккуратно поджав ручки, почти утонувшие в тяжелой, расшитой рубашке.
Луна шаловливо щекочет его маленькие круглые щечки,незаметно вздрагивающие и внимательно прислушивающиеся к приближающимся шагам, гулу… то казалось, ветра, в котором едва различимо был слышен шепот голосов.
«Так, давай-ка ты не шуми! – произнес первый, самый загадочный и молодой голос, - Нам необходимо не будить его… Всем тихо!...».
«Да… - вторил ему тоненький, почти женский голосок. –Тут без нее не обойтись!...»
«Ну, вперед! – подбодрил их третий голос. – Не теряем времени…»
Человек почувствовал, как лучик луны все будит его, и открыл глаза – перед ним возилась компания из трех подозрительных личностей.
Первый, юноша в плаще и цилиндре, усердно и торопливо, перебрасывал с руки на руку другой, поменьше, казалось, сотканный из тени, и от этого по углам темный туман собирался в листья, цветы, бабочек, шуршащих, навевающую страх и… сон, песенку.
Второй, мужчина в, слепяще-темном, костюме, украшенном изображением темно-синих скрещенных облачков, гордо карабкался вверх по лестнице, приставленной к… пустоте открытого окна, в котором сияла луна.
Третий, мальчик с бледным-бледным лицом, уныло сторожил взглядом дверь, неслышно бродя по комнате.
Человек, с усилием отпихнув тяжелое одеяло из сети, переплетенных веревок, и смело пошел к незнакомцам.
- Что вам надо?– спросил он, стараясь не глядеть на рой теней, пугающих его.
- Как, разве я не сказал тебе вытянуть из него силы и усыпить? – перестав перебрасывать цилиндр, раздраженно обернулся на мальчика юноша, краем глаза измеряя крохотный рост проснувшегося.
- А если мне не хочется? – тихо возразил мальчик, устав держать, на расстоянии, растопыренными пальцами дверь запертой.
- Ну, ничего..– перебил его мужчина, уверенно протягивающий руку к… луне, - Сейчас месяц заберем, а потом испугаем его так, что он все забудет!...
- Зачем выхотите забрать луну? – встрепенулся человек, который всегда втайне ждал ночь только для того, чтобы полюбоваться, засыпая, на ее дивных, почти незаметных, светлячков, словно уносящих все обиды и невзгоды яркого, суетливого дня.
- Ну как это зачем? – балансируя на тонких жердочках лестницы, возмутился мужчина. – Вот ты имеешь свой дом, который всегда для тебя открыт… Правда?
- Всякий имеет свой дом, который всегда его ждет! – робко согласился человек, с какой-то странной тревогой ловящий на своих коротких волосиках ласковые крылышки лунного луча.
- А вот и не «всякий»! – рявкнул в ответ собеседник, от нетерпения тряся скрюченными пальцами. – Мы, на самом деле, живем в месяце, только ужасно устали целый, непонятный, яркий и шумный миг ждать, когда можно в него вернуться по паутине итуману, по ступенькам из звезд… А мы заберем луну и перенесем в свое королевство, откуда нет дороги назад – следовательно, никто больше ее не потревожит, и мы, наконец, сможем в ней жить постоянно!... Так что – отойди, дай нам сделать свое дело и… будь умным – представь, что ты ничего не видел…
- Нет, неправильно вы поступаете! – смело вскрикнул человек, отважно забравшись на раму, поперек окна и загородив собой месяц. – Не дам вам луну забрать!...
- Что?! – визгнул, яростно отскочив, мужчина, костюм которого заблестел недобрыми черными искрами, - Да ты даже не представляешь себе, кто мы такие… и что мы сейчас с тобою сделаем, если ты не слезешь с окна!...
- Погоди! – внезапно решил юноша, задумчиво повертев еще в руках второй цилиндр, - Если этот человек в нашем королевстве выдержит все испытания, мы будем навещать луну время от времени, как раньше… А если нет, мы ее заберем!...
- Вот-вот! –одобрительно закивал головой мужчина, злорадно поглаживая костюм, - Ну что ж, проводи нашего гостя к нам!...
С этими словами мальчик взял человека за тоненькую, крохотную руку и повел к двери, за которой… разлились реки из шоколада, молока, меда и лимонада, а вместо травы пестрели конфеты, булочки, яблочки, апельсины, над всем этим суетились приятные, стройные девушки в платьях и манили к лодочке, словно как сотканной из стекла, заманчиво мелькающей то в одном месте, то в другом.
Человек почувствовал, что внутри взвились малюсенькие, голодные и даже жадноватые голоса, которые наперебой закричали: «Ну что ты смотришь вдаль, когда столько вкусного у тебя перед носом!...Ты проголодался, перекуси, замки подождут!...». Он протер глаза, чтобы проверить не сон ли это, а в его аккуратненький вздернутый носик лезли ароматы пряностей, чего-то сладкого и душистого.
Девушки не переставали показывать яства на позолоченных блюдцах с алмазами цвета неба и приветливо улыбаться, звать в лодку, вот-вот торопящуюся уплыть, унося в себе невиданные лакомства. Человек с грустью оглядел свою бедненькую рубаху и, пригорюнившись, присел на траву, рядом с обрывом, жмурясь от бликов близ текущей шоколадной реки.
«Человек я или что-то простенькое и даже постоянное, пострашнее этих чудаковатых незнакомцев?... – торопливо думал он, со страхом поглядывая на сыплющиеся дождем ягоды и леденцы, - Почему мне грустно и… хочется попробовать тут хоть малость?». Он встал и легонько дотронулся до пролетающей конфетки. Девушки тотчас… сняли свои лица с улыбками, точно маски, под которыми находились безразлично-требовательные, лоснящиеся от полноты, старушечьи взгляды.
- Давай деньги!– прорычали они, сжав облезлые руки в кулаки и трясясь от жадности.
- Но я же ничего не съел! – честно сказал человек, стремительно отыскивая глазами, утонувшую в отражении медовых волн, бледную-бледную птичку, летящую к горизонту.
- Мы целыми днями и ночами пропадали на кухне, а ты не съел ни одного кусочка?! –пронзительно завизжали старухи, сворачиваясь в темно-красные тучи, готовившиеся превратиться во что-то страшное, - Не уважил наш труд, так мы тебя силой кормить будем, пока ты не застынешь!...
С такой внушительно звучащей репликой они обернулись в темно-рыжих пантер и, рыча, поводя усами, метко двинулись на человека. Он с ужасом подумал, что нечто цепкое и холодное окутывает его худенькие, хрупкие ножки, торжественно ухающее во тьме, окутывает пеленой мысли. «Я не трусливый зверь, я могу глядеть на миг!» - промелькнуло у него в голове, и он пошел навстречу пантерам.
А они… скрипнули дверью и исчезли в кромешной темноте. Из нее была слыша только музыка – самая дивная, легкая, завораживающая. Человек с радостью побежал ей навстречу, отгоняя от себя мысль, что посетившие его незнакомцы – просто видение ночи; которая проходит быстро, хотя он ждал ее долго и с трепетом, а сейчас – заря снова завела стрелки, день и шум ярмарки веселыми мелодиями.
Но… нет – ничего, кроме музыки не было, только молодые ярко-синие белочки вертели огромное бледно-серебряное колесо, заполненное картами, монетками, мягкими игрушками, мелкими жемчужинами. Вокруг распускались цветы и душистые травы с радужными прожилками. Откуда-то щебетали незримые птицы и отсчитывали замедленные стрелки капли, падающие со, светящихся неясно, сталактит, рисующих причудливые формы то танцующих дам в пышных уборах, то крадущихся коротеньких и толстеньких человечков с длинными и острыми ушами.
Человек с любопытством рассматривал белочек, игрушки, про себя тревожно отмечая, что ему не следовало бы постукивать по сталактитам, чтобы крошечные ярко-синие труженицы хоть каплю отдохнули от своих трудов: светящиеся контуры, казалось, затряслись и завыли, окутывая все туманом и… медленно, чинно оживая. Он попробовал ущипнуть себя, чтобы проверить, реальность ли так жутко кружилась в мистической пляске дам и коротеньких человечков, весело размахивающих вместо игрушек ножами, паутинными фигурками, кривляясь и играя ленточками проливного, тусклого дождя.
Человек начал бежать без оглядки, судорожно вспоминая, что что-то гадко щекотало его черным перышком, обжигающим мучительным пламенем, и не отставало ни на шаг, срывая перед ним, с Времени хищно все мгновения, кружа голову рычаще-сопящими танцующими, в бешенном темпе, парами, затягивая и душа сознание взрывающими тишину и воздух мелодиями шороха капель и треска колеса, лязга ножей.
Человек споткнулся и покатился по мягкой, засасывающей перине призрачно-темных трав, думая только одно: «Я просто прикоснулся… Ведь же знаю, что дышу, я не погрязну в сонме капли!». С этой укрепляющей мыслью человек приподнялся и метко отыскал в потонувшей траве маленькие, почти прозрачные ножницы, которыми поспешил обрезать, хохочущую скрежетом и опутывающую его, траву.
И как только он это сделал, раздалось: «Ну погоди же,не все так легко!». Человек с надеждой на… пробуждение, ощущая приятное саднение маленьких, робко попискивающих глазок, тоненько исчезающего, страха, в глубине себя, пошел на голос и открыл еще одну дверь, пропитанную темно-красными узорами из туч и фигурок, с развевающимися полами облачений, прошелв ее, лязгающе-прошамкавшую: «Вот и все!».
Он отыскал глазами огромное, черно-фиолетовое кольцо, которое с наслаждением сжимало внутри себя… луну; ему показалось, что это эхо грусти и боли ему уже знакомо – словно месяц сам слабо-слабо и робко дышал этим.
- Удалось тебе выдержать испытания, перехитрить моих братьев! – громогласно изрекло кольцо...голосом мужчины, от удовольствия ослеплявшего переливающимся узором из черных-черных, кривляющихся на все лады, масок, - Но… ты особо нос не задирай –бледненький.. – (с этими словами мужчины, в кольце заиграл печально-кроткий взгляд мальчика, а потом зачеркнулся властно-негодующей черно-синей молнией), -… с тобою не хотел ссориться – вот и отпустил… А другой братец… - (в кольце появились задумчиво-теплые глаза юноши, с неохотой вертящего в руках цилиндр), -просто повертел свой цилиндр неумело и торопливо-наотмашь, пожалел тебя – и тоже отпустил… А вот ты мое задание попробуй выполнить!... Справишься – только тогда, так и быть, будем, по-старому, месяц только навещать и отпустим его к вам…
После этих слов перед человеком взметнулся рой зелено-серых созданий, от которых у любого душа ушла бы в пятки. Но он стоял спокойно, питая себя размышлением: «Нужен только миг терпения и усилий – и луна снова будет сиять, а я буду ждать ночь, по приходу которой она сияет и дарит нам всем отдых, силы, сны, вечную, неповторимо-дивную сказку… Попытка – нестрадание, постараюсь выполнить его задание… ».
- Ну, говори свое задание! – храбро поддался вперед человек, стараясь не обращать внимание на свою прохладную и чуть мокрую рубашку, а радуясь, что втайне все еще слышит стук чего-то маленького, но твердого и сильного; что не боялось, мелькающих на цыпочках, троллей, бросающих в его сторону осколки, искажающего и усыпляющего холодом, зеркала.
- Назовешь, о чем я сейчас буду говорить.. – деловито заблестело, осклабившись дикой и жутковатой улыбкой, кольцо, - Луна снова будет желать тебе спокойного сна… А не отгадаешь – я с братьями перенесу ее всвое королевство, без возврата, и буду в ней жить!…
Человек, почти не слушая его, давно, словно, бродившие по кругу нелепой фантасмагории кошмара, слова, осмотрелся и поймал на мысли,что не боится. Как странно и… согревающе ему было наблюдать, что незаметно, песком в разившихся часах, тают ужасные марева и потихоньку расцветает чудный розово-алый, искристый цветок звездного тумана; привольно ему ловить взглядом его тонкие, поднимающиеся росточки синевы, тихо, спокойно.
- Ну, давайте,говорите! – с готовностью попросил человек, чуть дрожа от благовейных покалывающих лучиков цветка, играющих с его рубашкой.
- Слушай! – снегой рявкнул мужчина и завертелся в металлически-ограниченном порыве еще энергичнее, - Круглый, невиданный глаз; все сеет лебединый пух, пугливый на солнца дух -… что это?
- Луна! – сжаром и радостью воскликнул человек, спеша навстречу, вылетевшему, из кольца, месяцу, приветливо принимающему его в объятья и недовольно, забавно насупившего сияющие бровки на вопли тающего мужчины: «Это тебе сам Баракабс подсказал!!!... Сам Баракабс!!!...». Луна осветила нити, которые подхватывали его, и тот, с холодно-рассерженной благодарностью, кряхтя и молча, стряхивая их рассеивающиеся следы, поспешил удалиться в огромный домик, наподобие цилиндра.
Из верхнего окошка дома показался мальчик с бледным-бледным лицом, который нехотя подхватил руку, убегающего и кряхтящего, брата, напоследок неумело улыбнувшись и помахав человеку крохотным кнутом, гулкои оживленно щелкнувшим.
От шлепка хлыста… возникла комната, так любимая человеком, несмотря на свою скромную и странную кровать и простенькое окно. Он все стоял перед ним, поглаживая крохотным пальчиком месяц, мурлыкающий от удовольствия, и с восхищением наблюдая, как домик сорвался с места и… под легкий перелив светлых и тонких облачков-бабочек, оказался простым, маленьким цилиндром, игриво перекидываемым юношей в плаще из руки в руку.
Человек только тихо и сказал: «Ой!», когда юноша приблизился и бережно уложил его в кровать, накрыв заботливо нелепым одеялом и тихонько поцеловав в мягкий лобик на прощание.
Затем он ласково принял у него с рук месяц и, тихонько прошептав ему: «Жди нас!... Спокойного сна!..», отпустил его в небо и будто растворился в волшебных разноцветных листиках ветра.
А человек, который ждал ночь, тихонько смотрел ему вслед, с робостью и благодарностью ощущая на своих маленьких глазах, медленно уходящий, осторожный и дивный, шелест своего, еще малыша, сна луны...

[Gazero]

В звездном закате…

…Снег все еще безмолвно наивно игрался искорками, дышал морозным ветром и словно просил не забывать о своей простой и чистой феерии; а время неумолимо будто тормошит егоот сладкого сна, колет сухими листьями, гонит и наносит следы от немилосердного стука часов; жадно загребает все темно-туманными крыльями.
- Хоть прячься от глаз, по воле которых солнце невидимо выходит, а после – ночь неторопливобродит! –наблюдая это, скучающе сказал плотный старик в богатой телогрейке икликнул с большей силой. – Снежинка!
На зов выбежала маленькая девушка, совсем юная; в простеньком наряде, с заспанными черными глазами и круглым личиком, зачем-тоукрашенным еще неумелым макияжем темных тонов, почти белоснежным, в тон ее мелким кудряшкам.
Она испуганно сжимала, даже прятала в руках малюсенькую брошку с картинкой, изображающей замок и принца; опасаясь, что это заметит хозяин.
А от его бдительного взора, увы, вновь ничто не смогло ускользнуть: старик приподнялся с кресла и, строго прищурившись, заметил:
- Что за девчонка?!Я от ее требую самую малость; и то она ее забывает исполнить!... Зато подобной глупости внимание уделять – это пожалуйста!.... Дай сюда!
Снежинка, предчувствуя недоброе, прижала брошку к груди и попятилась к двери.
- Стоять! –рявкнул старик и, устрашающим образом покинув кресло, направился к ней. – Я тебя проучу, бездельница!.... Дай сюда!
- Не надо, это ведь моя единственная игрушка!– тихо попросила Снежинка. – Я ее нашла под праздник, она радость приносит!...
- Тем более! –воскликнул тот и почти кинулся на владелицу брошки, потускневшей от испуга, но не успел.
Девушка увернулась и, быстро приколов украшение к наряду, выбежала на улицу, дрожа и боясь заплакать.
А старик моментально согрелся еще одним черным огоньком идеи и поспешил к окну.
- Пока не найдешь способ остановить снег, холод, само время – надсаживался он, с удовольствием наблюдая удаляющуюся фигурку Снежинки, - Можешь не возвращаться!... А если надумаешь чего и вернешься, без всего этого – берегись!... Я тебе и тогда устрою игрушки!...
Девушка тем временем устала бежать и, отдышавшись, спряталась за стену огромного здания, которое раньше не встречала, утешительно поглаживая пальчиком брошку.
- Ничего, я тебя не отдам ему!... – приговаривала она, с грустью поглядывая на небо, в котором не спешило появиться солнце, - Холодно, скоро ночь; значит, снова время не будет ждать!... Был бы способ заставить его подождать, я бы все отдала заэто!...
И вдруг, едва воздух впитал в себя ее слова, стена расступилась, и что-то втолкнуло Снежинку в огромное помещение, такое странное, что не поймешь, где потолок, а где стены и зеркальные ступени.
Всюду переливалась темно-синяя, с бледно-розовым оттенком, паутина, красовались одинаковые темные комнаты, украшенные масками, с темно-синими алмазными глазами и лунно-солнечным узором.
И только одна комната, что посередине жутко-странного помещения, была со стеклянным занавесом, наподобие паутины, над ее входом висела огромная маска с раскраской из черных, блестящих листьев. За дверями всех комнат виднелись мужские фигуры, тоже в диковинных масках и в плащах Между комнатами мелькало что-то светящееся и нечто ослепительно-белого света.
Снежинка, постаравшись преодолеть остаток страха, пошла к центральной двери, которая притягивала неясными перешептываниями и отголосками эха сказочных существ, сиянием и будто остановившимся, словно как притаившимся, за ее стеклянно-паутинными контурами, светлым-светлым созданием.
Девушка чувствовала, как шевелятся его диковинные длинные усики и шуршат ножки, с затаившимся любопытством протянула руку к занавесу, как, вскрикнув, отпрянула: с обеих сторон центральной двери как будто выросли из глубокой, прохладной темноты, царящей вокруг, два прозрачно-бледных типа, с любезными улыбками и вытянутыми неуклюже светящимися телами, облаченными в тощие свитки.
- Ну, привет, привет, куколка! – отталкивающе начал первый тип, мало чем отличающийся от второго, - Я слышал, ты готова отдать за то, чтобы «время подождало», все…Правильно?
- Откуда вызнаете? – побледнела Снежинка, оборачивающаяся назад и с ужасом не находившая никаких дверей, кроме всех этих, с пугающими масками и паутиной. – Что вы хотите?
- Ну и умеешьты говорить, что не надо было бы; гостей напугать, Патошка! –притворно-неодобрительно покачал головой второй тип на товарища. – Дай, я заново попробую!
Патошка еще шире улыбнулся и кивнул. Его напарник продолжил:
- Какая у тебя брошка красивая…
- Спасибо! –робко осеклась Снежинка, хотя типы не внушали ей ни малейшего доверия и желания разговаривать с ними.
- Ты ее любишь…Наверно, потому, что только она открывает тебе все, о чем ты на самом деле, давно мечтаешь!.... – вкрадчиво заметил друг Патошки. – А хочешь, мы подарим тебе все, что на этой брошке? По-настоящему?
- Извините, мне пора домой! – быстро отрезала девушка, все ища глазами выход и думая, что для нее лучше вернуться к хозяину и терпеть его издевательства, чем вступать в беседы с жуткими обитателями, самого страшного здания, которое она когда-либо видела - Все что вы слышали – просто глупость; а брошка – лишь моя игрушка!.... Пожалуйста, покажите мне выход отсюда!...
- Меня зовут Киселка! – не желал, однако, отставать криво усмехнувшийся тип, похожий на Патошку, взмахнув рукой и этим мистически придвинув Снежинку ближе к себе. – А тебя?
- Снежинка! –нехотя ответила девушка, действительно готовая отдать все; только бы вырваться из этого места. – Киселка, Патошка, прошу, отпустите меня домой!
- Мы же еще не услышали твоего согласия, не оживили твою брошку! - странно-оживленно ахнул Патошка, - И не узнали, какую сказку ты выберешь!...
- Что? –ошеломленно переспросила девушка, чувствуя, как ее руки и ноги, не слушаясь, дрожа замирают и холодеют, - Какую еще сказку, зачем?...
- Как зачем? –внезапно удивилась нарисованная, на центральной двери, дама в маске и со сверкающими волосами. – Чтобы время для тебя остановилось и ты всегда жила здесь, с нами, долго и счастливо!....
Снежинка всерьез сожалела о всех мыслях, в которых хотела перенестись в волшебную далекую страну, чтобы не смогла там наблюдать дни и ночи рядом с жутким хозяином. Она только хотела крикнуть, что ей не до сказок, как нарисованная дама сорвалась с места и, летя по воздуху, начертила искрящийся знак.
Он растворился, заливая все тусклым, зеркально-радужным водопадом. Снежинка ощущала на себе его липкие капли, шипящие и пачкающие чернотой не смотря на свою разноцветность. Когда они растаяли, девушка увидела увеличившиеся, слившиеся между собой, перетекшие по воздуху к ней, темные комнаты, светящиеся изнутри светом.
В первой, залитой темно-малиными искрами, на огромной луне качался мужчина в темном плаще с белыми оборками, вокруг него метались темно-красные летучие мыши, капали на пол алмазные пролитые вина и валялись серебряные решетки в форме куколки. Позади мужчины едва виднелись темные тучки и метающиеся синие огоньки.
- Ну, как тебе этот жених? – поинтересовался Патошка, умудряясь, хаотичной мелкой пляской ног, приближать Снежинку и к себе, и к темно-малиновой комнате. – Он владеет всеми сокровищами ночи, силен, неустанно молод и чутко спит иногда при луне, ведь в его мире нет дня!.... Хорош?
- Я его боюсь!– призналась девушка, отвернувшись от мирно раскачивающейся, огромной луны, - И как можно быть счастливой, когда постоянно ночь, холод; нет солнышка?
- Ах, жаль! –заскрежетал неузнаваемо-тонким и глухим одновременно голосом Киселка. – У него самая милая в мире жизнь, зря ты ее не хочешь!.... Ну, а погляди на этого парня…
С этими словами, словно карта, комнату с малиновыми искрами, закрыла собой другая, залитая ослепительными золотыми лестницами икачелями. Среди них переливал из кувшина в кувшин жемчуг, монеты, драгоценные камни другой мужчина, в маске, отливающей блеклыми звездами. Кувшины отбрасывали черно-зеленую тень, издавали лязг ножей и копыт бешенного коня. Все это сопровождалось игрой туманов, из которых то и дело всплывали танцы на роскошном балу, пиры в блестящем от богатства замке, сыплющиеся на Снежинку одурманивающе-приятно усыпляющие ароматом лепестки роз, сотканных из розового алмаза. Позади же этой феерии золота виднелись пересекающиеся плети, пистолеты и веревки с предельно-черными одеяниями неясных теней.
- Ну вот… вот, чем не жених? – спросил Киселка, украдкой посверкивая темновато-пустыми глазами на еще больше побледневшее личико Снежинки. – Осыплет тебя подарками и лаской, кушаньямии мягкими платьями с подушками… В его мире вечный день, значит, ты день-деньской будешь кататься на солнечных качельках, веселится на пирах и балах!... Пойдешь за него?
- Он может меня превратить в свою статуэтку, одним богатством без… одного, простого, необходимого, внутреннего солнышка; я не хочу такого мужа! – прошептала девушка, впервые искренне радуясь, что есть на свете простая, не усыпляющая блеском и не одурманивающая роскошью, одежда.
- Ох, ну капризная же ты девочка! – жутко прорычал приятным свистом Патошка, скрючив от нетерпения пальцы и топаньем ног откинув двери, потонувшие в холодном мраке. –Уж с таким юношей тебе нечего было бы желать, ничто не могло б испортить ваше счастье!... Ну что ж…
- Погодите! –воскликнула нарисованная дама, открыв какую-то, зловеще проскрипевшую, решетку.– Вы забываетесь, что я – Тайная Фея Снежинки, и потому уж лучше знаю, какая сказка будет ей по душе!
После этой, недобро звучащей, фразы; засверкали раскаты звездной молнии, гоняющийся и гадко щекочущий своими, снежно-горячими, стрелами Снежинку.
Девушка отпрянула от них и уже приготовилась, не взирая на свой тоненький наряд, прыгнуть в, спасительно-замеченную, узкую щель в потоке полупризрачных стен, в которой виднелось родное небо и живое солнце; но удивленно застыла и ахнула: в центральной двери возникло окно в мир, залитый светлыми-светлыми лучами, чистым небом, изумрудно-шелковой травой, наполненный успокаивающими трелями птичек и игр бабочек, приятными тенями заката; вдали стоял белоснежно-жемчужный замок, аперед ним задумчиво сидел на траве и читал старинный роман принц, такой же, каки на брошке; даже дивнее.
- Ну, как тебе?– самодовольно спросила Фея, радостно озираясь на, осклабившихся, потирающих руки и приготовившихся к чему-то, Патошку с Киселкой; которых аж залило мутно-лунным, нетерпеливо дрожащим, узором.
Снежинке же, с интересом заглядывающей в окно и сулыбкой греющую в ладонях бабочку, робко изучающей глазами замок и играющей с изумрудной травой, казалось, что она нашла то, что останавливает день и ночь, при осторожном взгляде на принца, с аккуратностью подносящего удивительный, внезапно раскрывшийся, солнечный цветок…
- Я приму все, что есть у тебя! – тихонько склонила головку она над цветком и робко прижималась к принцу, потихоньку открывающему ей чудный мир маленьких, теплых искристых облачков; среди которых вдруг, с жутким гулом, прорезалась черная, паутинно-стеклянная тень.
- Ну вот иконец вашей сказке! – злорадно воскликнул Патошка, насылая на бабочек темно-синих, неприятно кривляющихся, огромных жуков.
- В самом деле,ты никогда не ей дашь то, что мы, жалкий короленок! – быстро подключился Киселка,- запуская в замок ядра с красно-черными кривыми рожицами.
- Как ни грустно, куколка, - заключила жутко-чужим голосом Фея, бросая потоки прожорливых гусениц грязи на травы. – А придется тебе попрощаться с этим жалким принцем и остаться с нами, в нашей сказке, где тебя ждет все!... Иди к нам!...
Снежинка с жаром взяла цветок, подаренный принцем и крепко вставила его себе в скромную заколку, а потом сказала перепуганному дивному хозяину этого мира, старающегося выпустить из тускнеющего неба к Снежинке, радужных котят:
- Мне не нужно ничего, пойми….Только бы ты был жив!.... Бежим от них!.... Скорее!
- Ты никуда не пойдешь от нас!... Ты слишком многое дала за туман остановки стрелок! – в один голос вскричали Патошка с Киселкой, кинув неясную черную шаль.
От этого девушка споткнулась о невидимую нить и больно упала, а когда вскочила и хотела схватить за руку принца, укололась о прутья мутно-лунной клетки. Как ни силилась она ее открыть, а прутья только насмешливо-победоносно отливали золотом.
- Отпустите его, он ни в чем не виноват! – закричала Снежинка, с ужасом наблюдая, как принца принялись поглощать жуткие темно-синие сети, старательно удерживаемые Патошкой и Киселкой, с удовольствием кривляющимися в лицо ослабевшему от неизвестного холода, пленнику.
- Привыкни, куколка наша, к тому, что ты его больше не увидишь! – спокойно бросила Фея, надевая корону принца. – Ну, не расстраивайся!... Тут полно игрушек и веселья, все мы сделаем тебя бесконечно счастливой!... Ребята, бросайте вы его, кое-кто по вам соскучился!.... – прибавила она, открыв клетку, не выпускавшую, тем не менее, Снежинку, и указав на нее пальцем.
Как и, со страхом, ожидалось бедной, девушкой, все мечущейся перед незримой стеной, Патошка и Киселка, бросив сети, побежали кСнежинке, толкаясь, отливая устрашающими цветами, таящими смутное и жуткое: один – темно-малиновым, другой – грязно-мутно-золотым.
Снежинка, чувствуя, как у нее отнимаются силы, мечтала только об одном – оказаться в кругу ста тысячи хозяинов, как у нее, только быне чувствовать гул их торопливых шагов, смеха и, тянущихся жадно-светящихся, рук. Но внезапно ее оглушил их вопль и визг Феи, и она открыла, уже готовившиеся окунуться в неясный, мучительный сон, глаза: от темноты выделился прозрачно-светлый, звездно-солнечный, огромный богомол с одним, отливающим лунным, глазом.
Он встал во весь рост и, зашипев, коснулся длинными ручками Патошки и Киселки – они обернулись статуями, завернутыми, подобно мумиям, в паутину. Фея застыла от, направленного в нее, взгляда богомола, и рассеялась черной пылью. Затем она оседла на статуи, и они соединились, превратившись в застывшую фигуру хозяина Снежинки с неестественно-моложавой, блестящей темной краской на лице.
Девушка вскричала и, дождавшись, когда клетка рассыплется, чуть не плача, подбежала к фигуре хозяина и осторожно принялась трогать его словно окаменевшие руки, желая привести в чувство.
- Не плачь, девочка! – раздался голос богомола, открывающего лапками стеклянно-паутинный занавес, среди рассеивающихся темных дверей. – Он еще поймет: когда время ждет – это нехорошо для тех, кто смеялся над ним!...
С этими словами богомол расплылся светлым-светлым лучом, осветившим все здание, под расколовшимися зеркальными ступенями которого, росла изумрудная трава, а над нею раскинулось светло-голубое небо. Снежинка осторожно вошла и тихонько, по привычке, подставила ладонь, весело подлетевшей бабочке.
Это была все та же маленькая крылатая подружка, беззаботно танцующая под трели птичек и любующаяся цветами.
Увы, они не радовали, тихо присевшую в шелковую траву, девушку, с, потягивающейся в глубине сознания, грустью листающую старинный роман: что-то незабываемое, но, казалось, щемяще ушедшее, сделало этот дивный мир одиноким и чуть мрачноватым…
Снежинка вздохнула и с вялым любопытством пошла было к белоснежно-жемчужному замку, верно поджидающему недалеко, о котором так давно мечтала, как, не желая верить собственным ушам, разобрала в ласковом гуле ветра и умиротворенном шепоте трав:
- Я так рад, что ты снова рядом!... Прости, но, наверное, не смогу подарить тебе свою корону!....
Она обернулась и увидела принца, робко теребящего вруках снова расцвевший, ставший еще красивее, цветок.
Снежинка, не помня себя от радости, побежала навстречу ему, порываясь крикнуть: «Если ты рядом, корона – просто кусок золота!... Мне она не нужна!.... Я так рада, что встретила тебя!...».
Но она не могла это сказать, только изумленно провожала глазами, удаляющегося к облачкам, солнечного богомола, дружески кивнувшего и подмигнувшего ей лунным глазиком; тихонько смотрела вместе с принцем на дивный мирок вечной радуги, волшебного сияния белоснежных, танцующихв ветре, роз, в звездном закате…

[Gazero]

Вдали…

…«Притаился огромный, потрясающий роскошью замок, состоящий из множества изумрудно-стеклянных сверкающих башен и мостов, подкоторыми преданно ждали… статуи рыцарских доспехов с приготовленными к бою оружием.
Где-то в глубине замка стоит другое изваяние, напоминающее привязанную, к большому мраморному барабану, женщину в наряде из бус драгоценных камней.
Она несомненно кажется безобидной и нелепым украшением среди лестниц и маленьких озер внутри замка.
Никому этот замок не внушает доверие потому, что никого он из себя не выпускает»…
…Очевидно, у меня уже нет желания верить и пугаться подобного рассказа, прочитанном еще в детстве; но что-то случилось, вынуждающее меня покинуть свой дом, вынужденно находящийся на окраине города, и отправитьсяв этот замок.
Причина этого, на первый взгляд, вызовет у всех, услышавших ее, обидный оттенок счастливого довольства: у меня до сих пор не вернулись братья, клятвенно обещавшие «не задерживаться в этом незнакомом месте долго»…
И вот я поднимаюсь по ступеням замка, имеющего множества входов, в зеркальных открытых дверях которых отражалось лунное небо, стараясь не обращать внимание на неясную личность в простом темном плаще и быстрее войти; однако она, ни слова ни говоря, не давала мне проходу.
- Что тебе нужно? – не выдержал я, терпеливо продолжая искать глазами способ обойти личность.
- Думаешь, так легко найти то, что ты ищешь? – сказала, наконец, она, подвигаясь ко мне поближе, - Замок запутанный и, если ты заблудишься в нем дашь ему понять это,он тебя уже не выпустит!... Пойдем вместе…
Я усмехнулся и кивком позволил личности идти рядом.
Мы прошли во внутрь, и не успев сделать шага вглубь замка, я был ошеломлен: повсюду, в едва освещенном холле, были небольшие обрывы, заполненные чем-то явно мутным и холодным; в них плавали цветы, льдинки и… девочки в бедных платьицах, бледные, с буквально безжизненным видом.
- Давай вытащим их! – воскликнул я личности, цепко схватившийся мне в руку и не желавшей подпускать к маленьким бедняжкам в воде; отчего меня мгновенно кольнула спокойная маска заботы, скрывающая трусость. – Что же ты стоишь?!
- Зачем тебе терять с ними время? – невозмутимо ответил спутник в плаще, отводя меня в сторону, - У этих девочек есть свои няни, им хорошо… Пойдем дальше!
Как только это было произнесено, мистическим образом к каждому озерцу, где неподвижно плавали девочки, с обеих сторон, подошли молодые девушки с необычными коронами и склонившись над обрывами, стали неотрывно смотреть на цветы и льдинки в воде; с которыми будто кто-то зловеще игрался…
- Эй, вы! –хватило, в чем-то глупого, простодушия окликнуть меня их. – Что же не вытаскиваете детей из холода? Вас ведь и наказать могут!...
- Тихо! –одернула меня тотчас личность, указывая на одну из, застывших, внимательно глядящих в воду, девушек. – Смотри, у них на руках браслеты, а в волосах –золотые ленточки; глупо предположить, что это говорит о их плохой работе!...Они добросовестно исполняют свои обязанности, и за это им хорошо платят; оставь их и не буди девочек!.... думай только о пропавших братьях!
Это окончательно и больно разбило мою хрупкую каплю доверия к личности, и я предпринял заглушить эту боль освобождением от оков: не теряя ни секунды, я быстро метнулся к озерцам и нагнувшись, чтобы достать девочек, охнул.
- Кто додумался поставить в няньки кукол?! – непроизвольно вырвалось у меня и, едва сдерживая в сознании вырывающиеся узды контроля, отшвырнул того, кто, как мне казалось,застыл, любуясь на воду – огромных кукол с тряпичными, безобразными лицами, разукрашенных чем-то гадким.
Проделав это, я подхватил… одну лишь девочку, заточенную в замке и таинственно отраженную в других озерцах; тотчас заволновавшихся черным блеском и зарычавшими, стараясь заглушить испуганный крик сопровождавшей меня неясной личности: «Что же ты наделал!... Беги, пока непоздно!».
Я обернулся на это весьма быстро и низко звучавшее предложение, терпеливо сцепив руки под девочкой, словно чувствуя слабое биение ее сердечка.
Позади, из неприятно-бордового тумана, возникнул тусклый, жутко скрипящей гладью, барабан, на котором задвигались будто привязанные к нему, темно-бежевые контуры, изредка переливающие всеми цветами, дразняще размахивающие маленькой белой крысой в скрюченных руках, испуганно пищащую и запутавшуюся в заманчиво пахнущих, блестящих гипнотизирующих разноцветных ленточках...
Прижимая к себе от страха девочку, я судорожно невольно глядел в глазки крысы, кого-то мне напоминавшие своей нерешительностью и торопливостью одновременно; кого-то, предельно, до, щемяще ясного теплотой, вспоминания, знакомого.
Тем временем личность, дрожа всем плащом, униженно подбегала к барабану и доставала, возникшие вдруг, ослепительные сокровища, заклиная контуры «простить глупого, молодого любопытством путника», вереща мне:
- Отдай девочку, не то… Ты даже не представляешь, какой ужас проснется, если ты ослушаешься!... Отдай, говорят, пока она не разозлилась!...
Упоминание слова «она» моментально окунуло меня в мгновения, слабо мерцавшего убегавшей от шума радуги, детства, в котором я смеялся над сказками о «хозяйке замка, настолько жадной и ленивой, что она потеряла почти способность двигаться и разумно думать: когда к ней кто-то пришел в первый раз, она, вместо того, чтобы попросить отвязать себя от барабана (наполненном деньгами), заставила его выковать целую армию созданий, которые бы защищали ее богатства и заманивали бы любопытных в ее замок…
А потом она заточила его дивный дар в проливной невидимый дождь, которым окружила весь замок, а самого лишив памяти, изгнала под страхом «ужаса, который постигнет всякого, кто проболтается»…
И всех, кто к ней попадает, она просто собирает, запирает и держит, как диковинные игрушки; все смеясь и дремля жуткою душою на привязи к барабану с золотом, и никто не знает, как ее победить…»
Легенда застыла и пронеслась вновь, словно желая высвободиться из переливающийся клетки суеверий, оцепенев меня еще на мгновение, из которого я еле вырвался.
А потом, с неожиданной радостью, вздохнув и улыбнувшись глубоко внутри ее сломанным прутьям, я, аккуратно поддерживая девочку, твердо изрек:
- Да уж что ужаснее, чем ленивая богачка, потерявшая рассудок и мучающая, коллекционирующая мечты и надежды, разочарования и страхи, страдания всех, даже самых маленьких и беззащитных!
- Молчи! –шепнул как-то совсем отталкивающе и притворно спутник, норовя вырвать из моих рук девочку. – Положи девчонку перед хозяйкой и, извинившись перед ней, быстро уходи; может, она смилуется и отпустит тебя…
Неожиданно, словно внимательно подслушивая ее речь, темно-бежевые контуры кивнули и, необъяснимо, рывком тела от барабана, открыв на расстоянии дверь, завертели в другой руке горсть алмазов.
- Гляди! –оживилась, чуть заметно вызывающая во мне конвульсии желания внимать ей, личность, от рвения чуть не потонув в колыхающемся плаще, - Хозяйка готова тебе даже подарить часть ее бесценного сокровища!... Только последуй моему совету и она передаст тебе часть своего замка и своей силы!...
- Что?! –отпрянул я от шока, чуть не выронив девочку, - быть рабом гнусной безобразной чернодейки; чтобы и я спал под льдом ее золота или тьмы ослепительных лестниц ее замка, и в один момент превратился в куклу или отвратительно-покорные доспехи, так и не увидев пропавших братьев?!.... Ни за что!!!...
Сказав это, я, стараясь не глядеть на, хватающую меня за ноги, личность в плаще и не слышать угроз контуров, неистово заскрежетавших кривыми зубами и забившихся на кожаных ремнях, удерживающих их на барабане; разогнул им крючковатые пальцы с когтями, сжимавшие перепуганную крысу, и, стараясь сделать это максимально быстро, подставил крысе плечо.
По мне побежала удивительно-теплым ручейком, странная радость от ощущения благодарно-робкой возни крысы, свернувшейся за пазухой моей жилетки; в которую градом полетели осколки черных, колющих листьев, роющихся от глухих слов, неразличимо и почти беззвучно произносимых контурами.
Я устремился к выходу, будто сияющему свежей, свободной луной, но… провалился в подвал, страшно перепугавшись того, что уроню девочку и крысу; ведь что-то настойчиво толкало меня в бок, летя параллельно со мною, прячась в темноте; столь же объявшей перекрестки из мостов и решеток, подкоторыми лежали кучи… пестрых клочков бумаги, изрисованной всякими мерзкими сценами, тем не менее улыбающимся... маленькому человечку, заточенному вкартине.
Человечек тревожно бегал по картине, заполненной каменными паутинами и дрожал от наваливающегося снега из золота и, видимо, не имея возможности говорить, выводил пальчиком только одну фразу: «Всегда есть время оглянуться!».
Меня изумило, что такая мысль могла возникнуть у человечка, совсем маленького, одетого в простую рубаху, но взглянув ему вглаза, не мог преодолеть чувство жалости и странно-благовейного ощущения родства с ним, в первые увиденным в этом темном, путанном замке.
И какое-то чувство наблюдения уходящего, тонкого и крохотного солнышка, которое в моих силах было защитить, подстегнуло меня бережно положить девочку на пол и заняться поисками ножа, только мелькавшего перед глазами, а после исчезнувшего в темном тумане; чтобы перерезать… черные веточки, опутывающие картину с человечком.
Тут меня остановила чья-то рука.
Мне пришлось торопливо-несколько инстинктивно прижать руку к пазухе, в которой тихонько шуршала крыса, другой – сжать картину, а глаза метнуть в сторону недалеко расположенной девочки; и увидеть знакомого до досады спутника в темном плаще.
- Опять ты? –едва ли не рявкнул я от раздражения. – К чему тебе меня преследовать?...
- Чтобы напомнить, что ты не оправдал самого себя… - загадочно отозвалась личность, незаметно протягивая руку к девочке.
- Не тебе меня судить! – резко прервал я ее, предугадав ее намерения и быстро отскочив с подхваченной девочкой и картиной. – С чего ты такое решил?
- А потому, что ты вначале девчонку без спроса взял, потом крысу у хозяйки украл; теперь вот и картину чужую взял… И не стыдно тебе? А ты ведь хотел найти братьев!...
- Я уверен, что смогу найти их; и при этом попросил бы тебя не вмешиваться!... – как можно мягче ответил я и принялся искать глазами хоть какую-нибудь дверь или проем.
- Ну хорошо же!– неожиданно исчезнули в голосе моего незванного спутника мягкость и учтивость. –Жди…
Мое же сознание подсказывало недопустимость малейшего ожидания приближения отчеканенных шагов, раздающихся в темноте; только готовило тело к твердой встрече неведомой армии.
Она явилась в виде доспехов с мечами наготове; под предводительством нескольких серебряных паучков, чинно занесших барабан, с которого победоносно улыбались темно-бежевые контуры, еще более осклабившиеся в ремнях.
- Ты так настойчиво бродил в моем замке и так смело воровал мои игрушки, что понравился мне; я решила, что верну тебе твои! – отчетливо и жутко-свистяще произнесли они. – Тебе не нужно больше искать «братьев», они сами придут к тебе, хочешь?
Я почувствовал, как теряюсь в сомнениях о принятии за правду слишком быстрых, легких и желаемых предложении об исполнении сокровенных мечтаний; вместе с этим я медленно отступал, стуком сердца ощущая скрежет решеток, возникших на всех выходах замка и нарочито-аккуратное, бодрое наступление доспехов.
Неистово накликало что-то нежелаемо-черное мелькание из-за барабана счастливого лица личности в плаще; которое вызывало непроизвольное жжение в сердце; но в один миг я осознал, что мне нельзя поддаваться ему среди и так грустно тающих мостов выхода.
- Так! – мои мысли буквально звонко вырывались улететь из этого лабиринта глубины страха, - Если мои братья и придут сюда, где гарантия, что они не являются просто тенями или твоими замаскированными воинами?
- Как, ты не будешь рад своим братьям?.... –притворно ахнули контуры, играя пальцами в магических пассах. – Ну, не доставляй мне еще большей печали, видеть тебя, такого старательного - и без награды!... Расступитесь!
После этого приказа доспехи поспешно, толкаясь, разошлись в стороны, давая дорогу трем молодым мужчинам, которых я легко мог бы принять за своих братьев, если бы не тот факт, что у первого было лицо, искаженное светящимися алчностью глазами, и трясущиеся руки, словно одетые в прозрачные, темные, черно-зеленые перчатки, сжимающие деньги, на которых были отчеканены рюмка с вином, тарелка с тортом, женская фигурка, города…
У второго были глаза, в которых отражался только он; одежда, сверкающая осторожностью и пренебрежением ко всему, что могло ее задеть.
А у третьего был вид темно-мятущегося, который все не хочет замечать ни лучика живительного солнца, ни спасительного ветерка перемен...
- Это не мои братья! – твердо произнес я, готовый к крикам и воплям со стороны хитрой хозяйки и крепко прижав к себе притаившуюся крысу, девочку, в бедном платьице, скартиной. – Ты, наверное, спрятала их куда-то, а меня пытаешься одурманить наваждениями!...
Злобно зашипев, образы мужчин растаяли, доспехи нестройно зашагали к глухому углу, шатаясь и скрипя; чем вызвали недоумение у контуров, от ярости истерически застучавшими кулачками по барабану, крича им вслед:
- Куда пошли, ржавые бляшки?!... Он в другой стороне, атакуйте его!!!... Куда?!
- Может, твое умение запугивать, внушать, контролировать свело их с ума, и даже они уже тебя боятся? – неожиданно заметила личность в плаще. – А умный и храбрый человек не таков, он не отдаст своего!
- Ах, ты… - задыхаясь, мгновенно отреагировали те. – Ну погоди у меня!... Молчи, не смей ничего произносить ему, пыльная тряпка!!!...
Я не мог поверить, что слышу подобное от странного спутника и преодолеть чувство, что правильно отверг миражи, навеянные мне контурами, шокировано хлопавшими ресницами; ведь крепло осознание того, что я в шаге от спасения своих братьев, что они ближе, чем это мне кажется.
Тем временем странный спутник в плаще ободряюще кивнул мне, намекнув на лестницу, усыпанную снегом, за стеклом которой то приближалась, то удалялась, сидящая на единороге девушка, дивное сияние платья которой чувствовалось сквозь фестоны застывших дождевых каплей, нависших над лестницей.
Понимая, что в этом жутком замке нельзя ни миг подвергать сомнениям, я поспешил встать на лестницу; а личность в плаще зажгла свет, от которого, к ужасу ошеломленных контуров, доспехи замерли и покрылись паутиной, а пауки, чинно державшие на спинах барабан, разбежались.
- Стойте, трусы!!! – прокричали контуры, дергая руками на все лады, - Ну… ничего, я и без вас превращу тебя… – они обернули хищно сверкающий взгляд ко мне, - …В самую красивую игрушку, которая вечно будет радовать мой глаз…
Я почувствовал, что подо мною что-то трещит и, прижав к себе девочку с картиной, чуть зажмурившись, подобно притаившейся за моей пазухой, крысе; невольно ощутил учащенное биение сердца при взгляде на зловещую улыбку контуров; но тотчас открыл глаза от женского визга.
Перед моими глазами возникла картина, как мой спутник развязывает ремни, опускает на землю контуры, порывающиеся убежать при виде девушки в сияющем платье, слезшей с единорога.
- Не хочу идти от моего золота; на свет, он слишком подвижный!!!... Не хочу, пусти!!!... Не пойду, отстань!!!... – кричали они, пока девушка открывала решетку, ведущую из замка в светлый, настоящий мир, а личность в плаще выводила их из замка.
Я не осмеливался в ту минуту попасться в одну из призрачных клеток, что были заманчиво представлены мне, гордясь собой и победой над жадной хозяйкой замка, превратившейся в контуры, ведь… это была не моя заслуга, а странного спутника в плаще, не покидавшего меня ни на секунду и освобожденной, кем-то, из ледяной лестницы; мне даже ощущалось чем-то по-настоящему согревающим и вразумляющим признавать их заслуги.
Единственное, что огорчало: мне было неведомо, где искать родителей девочки, все еще теплой и чье сердце тихонько стучало; жаль было расставаться с крысой, жавшейся к моим рукам и осторожно обнюхивающей их; боялся оставить в, сыром и темном замке, картину с человечком, дивно заигравшую вдруг красками.
Тут я заметил, как, садится на единорога, подведенного личностью в плаще, невиданная девушка и собирается ехать.
Нечто, наверное, вроде совести, одернуло меня и я, привычно сжав руки под девочкой и картиной, на которой восседала, радостно нюхающая светлый воздух, крыса; подбежал к всаднице.
- Послушайте, вы не знаете, где можно найти ближайшего… - только и пришло мне в голову, робкозаикаясь, спросить.
- Все встанет на свои места, будь уверен! – ответила вместо нее личность в плаще, отпуская повод единорога.
А девушка в сияющем платье, переглянулась с ней, улыбнулась мне и кивнув головой, ускакала.
Я хотел было крикнуть ей вслед что-то, но буквально онемел: в тот миг с моих рук светлыми-светлыми листиками растаяла девочка, радужными цветками рассыпалась картина, а крыса, казалось, сделалась невидимой от капелек нежно-розового дождя, пролившегося по замку и окрасившего его в светло-солнечный свет.
В нем таяли решетки, высыхали темные озерца и крушились статуи, мрачные колонны расступались; а вместо этого прорастали гигантские цветы и светло-зеленые фигурки птиц, щебечущих и навевающих легкий, бодрящий ветер, навевающий успокоение…
Только мне было не спокойно, ведь, вспомнив слова личности в плаще, я понял, что действительно «не оправдал самого себя», не нашел братьев; я не знал, куда идти от состояния расстроенности.
И, все же решившись повернуть назад, к дому, наткнулся на своего спутника.
- Ну, что ты еще мне придумаешь? – устало усмехнулся я, безразлично поправляя жилетку и переминаясь с ноги на ногу.
- Вам пора идти домой! – на одной, оптимистичной ноте провозгласила личность.
- Кому это «нам»? – с сомнением спросил я, насторожившись глубоко внутри.
- Тебе и твоим братьям! – ответила та и отошла в сторону, словно открыв дверь из стены цветов и травы, изредка переливающейся радугой – из нее выбежали мои братья.
Я глазам своим не верил и чуть было не потерял ощущение реальности, и только радостные голоса моих братьев, наперебой кающиесяв том, что «вместо того, чтобы, попав в странный замок, помочь девочке в воде, любовались сторожившими их девушками», «унижались и исполняли прихоти жуткой хозяйки», «смеялись над человечком в картине;… потому и чуть не стали навсегда игрушками жуткого ослепительного замка»; их объятия уверяли меня, что все –настоящее.
Я оглянулся, чтобы поблагодарить, за возвращенное счастье, странную личность в плаще и, пользуясь случаем, извиниться за все сомнения и резкие высказывания в ее адрес, но ее уже не было.
И меня с тех пор не покидало ощущение, что она не исчезла, а, безмолвно всегда готовая предостеречь от ошибок, внимательно смотрит на меня, вдали…

[Gazero]

Страна фиолетовых роз

Скрывалась в, ничем не примечательной, казалось, пещере, куда скрылась от грозы Миношка – по ее мнению, единственный оставшийся представитель редких созданий – минозавров. Это жутко звучащее понятие раскрывало, однако, маленькую девушку с рыжими пушистыми волосами, крепкими миловидными ногами и ручками и… длинных металлических рогах, которым минозавры и славились. Вот теперь они устали перерезать толстую кору дерева, чтобы сберечь запасы съестного, и их хозяйка, прихватив пару особо дорогих сердцу травинок, побежала к пещере, подрагивая от раздающихся раскатов грома.
Он все угрожал, а грот заинтересовывал совершенно волшебными оранжевыми травами, коричневыми зеркальными тенями и снующими там и сям лунными бабочками. Последние, вопреки всем законам голодного желудка и глаз, заинтересовали Миношку, и она, словно ребенок, помчалась за ними. Мимо бегающих красных фигурок по холодно-зеленым стенам пещеры, мимо притягивающих своим запахом розовык булочек, осыпающихся дождем, удобных для отдыха синих пеньков…
Они образовали целую тропинку, по которой девушка, от радости вновь подышать светлым воздухом, поспешила встать, с интересом слушая эхо невидимых дятлов. «Какая необычная страна!» - подумала она, с удовольствием ощущая свои горячие от солнца рога. Внезапно, послышался их лязг, потом и негодующее ржание, как будто, сотни лошадей. «Не может быть!» - боясь поверить своим догадкам, тихонько думает наша героиня и незаметно подкрадывается ближе к занавесу из бардовых листиков, за которым было это волнение и сияние.
Ее глазам открылась картина деревни, населяемой такими же девчушками, как и она, сурового вида плечистыми парнями, маленькими детишками, и все суетились в заботе о друг друге – каждый делал свою работу. Кто рубил огромные бревна, кто стоял на воротах как стража, кто нянчился с детьми, а кто день-деньской расхаживал и контролировал работу остальных.
Миношка присмотрелась внимательно именно к последнему лицу – это был статный мужчина с красивыми ярко-малиновыми металлическими рогами, одетый в золотистую накидку. «Скорее, это властное лицо в деревне –подумала она, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, - Спрошу-ка я, где тут можно переночевать, а завтра пойду домой». И она доверчиво выбежала вперед.
- Вы смотрите, какая недурная лошадка прискакала! – ни с того, ни с сего льстиво воскликнул вместо ответа на ее вопрос тип в золотистой накидке. – И ножки, как погляжу, крепенькие… Эй, ребята!...
Не успела робкая Миношка и рта открыть, как с обоих сторон выросли дюжие молодцы с острыми, как бритва, ярко-красными рогами, больно скрутили ей руки неудобной железной конструкцией, запаянной на узел, и надели ярмо на шею.
- Вы что делаете?! – пришлось робко пискнуть ей, поскольку все происходило в высшей степени пугающе, бесцеремонно и жестко.
- Ни один минозавр не живет тут и дня без работы на благо деревни! – осклабился тип в золотистом. – И моя воля Вождя в том, что ты будешь таскать материалы, провизию, людей, до тех пор, пока не заслужишь разрешения на уход отсюда!...
По правде говоря, Миношка слишком скучала в пустынной местности проживания, чтобы отказаться от благовейной возможности не даром есть хлеб, потому она без ропота согласилась днями таскать на устойчивой до противного увесистой конструкции бревна больше ее самой, тягать повозки с углем и даже высекать для нужд деревни огонь…
Огоньки, сначала незаметные, а потом все сильнее и сильнее, охватывали дворец Принцессы, так и не отметившей свое высокое право носить корону – этот блестящий цветок был скинут ею в спешке с головы под потоками огня дракона, невесть почему тучей закрывшего этот праздник. Почти никому не удалось скрыться, только Принцессе и внезапно появившемуся на церемонии Визарду – ее придворному лакею. Он с грустным взглядом украдкой проводил удаляющуюся лошадь хозяйки, а потом резко бросил в искрящуюся, сожженную пустоту:
- Опять промах!... Выходи, обсудим, что делать!
На это предложение из-за недр темноты не спеша и подозрительно дружелюбно вышел Кордесс – придворный лакей Королевы, которому запрещено было появляться в белом саду Принцессы.
- Почему бы тебе самому не взяться за это дело? – деловито предложил он, играя мечом. – Хозяйка обещала большую плату за очищенный трон Жемчужного Королевства.
Визард на это предложение отвернулся и промямлил с тем тихим голосом, что выдавал большие тайны:
- Я… я не смогу, и не сделаю это никогда!
Кордесс, конечно вяло промолчал и направил коня к Вулканному Королевству – там, где газели едят леопардов, а рыбы плавают в небе. Там, в вечно окруженном молниями и свирепым дождем, Королева не будет молчать:
- Вы, двое мужчин, ловких и хитрых, не можете положить конец одной хилой девчонке?! – орала она, прохаживаясь нервными шажками около новоприбывших горе-наемников. – Я приказываю избавить меня от нее, немедленно!!... Не то сами к палачу попадете!
Визард съежился: он знает, какие жуткие подвалы таятся в великолепном дворце, где белые отголоски жизней висят, как канделябры, для украшения, с красно-черного потолка. Но он молчал. «И лопнешь ли ты от мучений и боли других, смазливая карга?» - бессильно спрашивал себя он и учтиво оставался на коленях перед Королевой.
- Этот к дракону не мог подвести одну всего девчонку! – она отпихнула его ногой и гневно швырнула вазой в сторону Кордесса с визгом. – А этот вообще и в ус не дует!!!...
Тот лишь ловко увернулся и осознал, что среди оружия и хладнокровных тупых солдат Королевы, жизнь является подарком, желанным ибесценным. «Пусть я трус, но я, как и этот несчастный лакей, хочу жить!..» -просмаковал он мысль и надел приторную улыбку.
- Ваше Высочество! – льстиво произнес он. – Мы готовы еще раз собраться с духом и выполнить Вашу просьбу!... Чего Вы желаете? Мы исполним это в сей ж момент!
Королева, отвернувшаяся на просторном троне, казалось, смягчилась и милостиво проконстатировала:
- Ну, раз вы не способны вдвоем одолеть девчонку, приведите ко мне мастера на это дело, я сама поговорю с ним!... Ищите в любой деревне, городе, но найдите его!...
С этим приказом лакеи вынуждены были идти к лошадям, и только Визард вспомнил свой недавнишний отчаянный крик перед жестокой хозяйкой: «Но ведь она – Ваша племянница, она потеряла корону!». И действительность, увы, снова заслонил гневный ответ Королевы: «Именно поэтому от нее уже нет проку, она должна исчезнуть!»…
Утонули в молчаливой езде дни и ночи поиска желанного для хозяйки, но ни один нормальных город, ни одна приличная деревня не держали столь «чудовищное направление деятельности жителей». Лакеи уже решились в прощальный раз проехаться по их стране, как увидели странную деревню, раньше не попадавшуюся на глаза.
- Заглянем, что у них? – предложил Визард со слабой надеждой. – Чувствую я, что здесь мы найдем за чем пришли
- Разве оно имеет значение? – мрачно ответил Кордесс и, тем не менее, повернул коня к воротам.
Из-за них высунулось озаренное радостью медведя лицо охранника, вооруженного дубиной, мечом и… массивными металлическими рогами.
- Чего надо? –грубо отрезал он, недоверчиво косясь на коней гостей.
- Нам бы мастера на все руки! – робко попросил лакей Королевы, про себя решив: «Пусть и руки не чистые, но он сможет и на это дело найти управу!».
- Я посоветуюсь с Вождем, сейчас. – хмыкнул охранник и исчез за воротами.
Через несколько минут показался тип в золотистой накидке, ведя на веревке… Миношку, устало жующую травинки.
- Вот мастер на все руки! – игриво рекламировал он, кидая веревку в руки Кордесса. – Берите быстрее, пока я е передумал, у нас заменимых нет!
- А оплата? –скромно осведомился Визард.
- О чем выговорите? – притворно-удивленно вскинул брови Вождь. – Она сама хотела от нас уйти! Так что берите бесплатно, да быстрее!...
Быстро–быстро уже слышались вдали ночные волчьи завывания Вулканного Королевства, а Кордесс все не мог заставить себя двигаться к нему – все не мог он поверить, что молчаливая Миношка, осторожно оглядывающая букашек, может совершить такой громоподобный поступок. И он вдруг придумал: он обманет Королеву и тем самым отпустит незнакомку, что странным образом не позволяла ему безразличного обхождения. Идея вдохновила его и он незаметно сжал рога Миношки руками, терпя боль.
- Эй-эй! Зачем это? – недоверчиво мотнула она головой и увидела в лужице два красных конца продолговатой формы на рогах. Такое же нечто осталось на руках у Кордесса, которые он поспешно покрыл перчатками.
- Сейчас покажешься Королеве, а потом – иди домой! – мягко сказал он.
- А зачем? –глупо переспросила Миношка.
- Неважно! –быстро ответил он и пришпорил коня – следовало торопиться ко дворцу хозяйки.
Ведь она уже отчитывала все, на чем свет стоит, не имея желаемого. И только когда оно явилось, непривычно маленькой девушкой с рыжими волосами, но острыми рогами,она, наконец, снова вспомнила, что есть приветливость и милый нрав.
- Проходи, располагайся и выслушай одну маленькую просьбу! – начала Королева, но Кордесс перебил ее:
- Ваше Величество, Ваше задание уже выполнено!... И ее кровь – на Ваших глазах! Эта особа заколола ее, недаром она – мастер на такие дела!...
Все залы отголосков страха и пыток торжественно улыбнулись черными улыбками и колыхнулись от злорадства вместе с владелицей.
- Она исчезла?... Вот это радость!... Предлагаю отметить ее с моей гостьей!
- Вообще-то мне надо домой – просто возразила Миношка, но Кордесс отчаянно намекнул ей, что отказ равносилен потере жизни.
- Ну хорошо, посмотрю, что тут у вас! – быстро согласилась она, и Королева довольно улыбнулась.
По привычке, она держала гостей не день и не два, ровно столько, сколько хватало, чтобы показать «всю восхитительную обстановку» дворца. Миношка содрогалась и не понимала, как она могла быть, именно такая – стенями замученных, с криками и шумами топоров, орудий пыток и треск пожара для провинившихся перед жестокими властолюбцами… Все это быстро надоело ей, и она поспешила покинуть дворец.
«Неужели вот это – счастье в жизни, лучший способ жить и не тужить – мучить и убивать?! – возмущалась она, с облегчением покидая подвалы с белыми отголосками жизней. – Это не власть, это не порядок! Вулканное Королевство – хаос, ужас, ненормальность!... Неужели в этой стране лучшее –тупое ношение дров моей деревни и это скопище зла?!.. А где найти свет? Только ли дома?». Эти мысли уже далеко бы провожали границу владений жестокой Королевы, если бы Миношку не остановила чья-то горестно отделившаяся от тумана тень.
- Ты уже нас покидаешь? – то с тихой грустью говорил Кордесс, скромно опустив голову, -Хотя… да, ты ведь этого хотела, так и надо!...
- Я могу забрать и тебя отсюда, если Королева тебя мучает и пугает! – чистосердечно предложила та, уже приготовившись принять ездока.
- Нет, нет, беги, беги поскорее! – поспешно отказался тот, не сводя глаз с отражения Миношки в луже, - Только знай одно: кто-то, такой же добрый и красивый, как ты, боится Королеву, а никто защитить его не может!... Ну, неважно, беги, беги!
- Как это неважно?! – возмутилась та, недовольно сверкнув рогами. – Я спокойно буду травку дома жевать, а кто-то будет в страхе жить? Это не дело!... Где она?
- Она в Жемчужном Королевстве, это прямо! – тихо ответил Кордесс и мысленно бросил удаляющейся браво Миношке: «Прощай, чудное творение!... Я жил не зря, ведь отпустил тебя… Как грустно, но.. прощай, всего лучшего тебе!»
Лучшего Королевства скромная девушка и помнить не будет: его хозяйка, Принцесса, прежде всего, приказала освободить руки гостьи от «неудобных и больно жмущих железяк». Потом она угостила и оказала честь, которую Миношка будет помнить навеки – показала дворец. Это были не черно-красные подвалы, а светлые залы с дивной музыкой, картинами. Тихие закаты сопровождались переливами звездочек и лунных бабочек. Откуда-то из кустов фиолетовых роз лилась дивная невидимая пьеса о наказуемости обмана.
«А тут его нет! – восхищенно-благовейно думала Миношка, уже усадив на себя Принцессу, - Нет и мучений, нет насилия, нет жадности, нет всей грязи, которую так лелеяла Королева… И прав был Кордесс – Принцесса – это и есть «кот-то добрый и красивый» и прекрасное ценящий. Она знает, что только согласием звуков и тишиною картин мир можно спасти, а топоры в итоге затупеют и сломаются!..». Бег – сила не только разрушительная, но и созидательная, сохраняющая.
И кажется, это и понимала Миношка, аккуратно ссаживая Принцессу в лесу… своей страны. Она с некоторым удивлением вспоминала, словно магический сон, мистического Кордесса и тихоню-Визарда, свою жизнь в деревне, где день едва отличался от ночи; Вулканное Королевство, где все утопало в губительном разрушении.
И с радостью глядела, как спасенная хозяйка Жемчужного Королевства воссоздает при помощи фиолетовых роз свой мирок из грифонов, единорогов и эльфов. А они летят в небо, унося на крыльях все прекрасное, охраняя тайну страны фиолетовых роз!...

[Gazero]

Осколки...

...Больше не сияют чем-то ужасным, превращающим все в туман воспоминаний; может, просто для меня исчезло...
Что-то, что настойчиво ускользает от памяти, поблескивая издали снегом сумерек и безразличных фонарей улиц; где прохожие смеются, все шепчутся, подкрадываются...
Я оборачиваюсь - это лишь лес, почему-то приходит в голову назвать его "лесом оставленных кукол"; действительно, дивно, но под каждым почти деревом я нахожу маленькие побитые, хорошенькие фарфоровые личика, в спутанных грязноватых локонах и кружевных оборках шляпок. До чего же интересные у них наряды, причудливые зонтики и крохотные веера, которых давно не касалась рука хозяйки!
Я с интересом поднял одну из них, потонувшую в опавших мокрых листьях, кажущихся от наступающей ночи, темно-синими; аккуратно оттерев грязь с крошечных фарфоровых щечек... и совсем неожиданно во мне возникло чувство, что я подхватываюсь ласковым роем осколков своих грез, надежд и оказываюсь напротив тебя - помню, как миг: ты была в таком же нежно-розовом платьице, с дивной укладкой волос, сотканных из черного шелка... Как волшебны были эти минуты; вокруг мягко опускался туман, а ты все не хотела оставлять поиски любимой куклы, которую, из сомнительных соображений украл тип в наляпистой темной маске и в блестящем плаще!
Снова я ощущаю на своем собственном дрожащие капельки и тихий грустный шелест, словно говорящий: "Как мне жаль, что потерялась малютка Бетти!... Ее ведь мне подарил папа!..".
Признаюсь: мне было больно и неловко это слышать, словно я был виновен в пропаже твоей куклы; отчаянее, но легче всего мне было погнаться вдогонку за типом, чью мелькающую тень я вижу среди деревьев... Меня сбивали с толку звон колоколов и пронзительно завывающий сумеречный ветер, в небе проплывали нежно-розовые облака, что сиюминутно напоминали о тебе, оставшейся грустить на слепящем удовольствиями балу.
Мне не хотелось этого осознавать, я грезил лишь об одном, что настигну типа и верну тебе любимую Бетти, и, утопая в неге, вновь закружусь с тобою в танце, благовейно трепеща перед твоими счастливыми чуть розовыми щечками, от чего-то вызывающих вспоминания о фламинго, восхитительной искристо-розовой волной летящей сквозь огоньки города и звезды...
Но я останавливаюсь и... с горечью замечаю осколки фарфорового лобика подобранной куклы: я видел типа, но он, рассмеявшись, что-то невнятно выкрикнул и, дразняще ввязываясь со мною в драку, шустро вдруг прыгнул в подъехавшую карету; швырнув меня на холодные плиты улицы и немилосердно выхватив из рук Бетти. Я только успел очнуться, а след его простыл; и фарфоровая маленькая бедняжка была с размаха кинута в ближайшую лужу.
Ноги сами понесли подбежать к ней, покачивающейся жалобно и словно тянувшей к тебе ручки, только... внутри меня с горечью пронеслось: "Не успел!" - твою куколку унесли воды подземных стоков...
Да, мне стыдно, разбито-стыдно! И вновь бреду в "лесу оставленных кукол", вяло вдыхая свежесть заката; под плащом греется маленькая лилия со шляпки Бетти - я успел ее подхватить, и больше ничего, только невидимый цокот копыт, гул тумана и колоколов, подкрадывание дождя. Сияет узором из осколков луна; я... ухмыляюсь ей, осторожно неся в руках куклу, что так напоминает тебя...
Прошу, прости мне все это; у тебя будет новая фарфоровая подружка; я несуее тебе... ты не представляешь, как мне это радостно делать - вот так огибать улицы с призрачными фонарями и нести тебе куколку!... Удивительно, но вновь осколки луны срастаются в лилию, лепесткам которой подобна твоя улыбка!...
О, этот сумеречный полет фламинго... я купаюсь в твоем нежном переливе розы; сказка " леса оставленных кукол", не стоит незримого дождя твоей печали; лишь окунись в листья; завораживающе сине-алмазные листья моего танца с тобою!...

[Gazero]

Внутри… Барби…

Притаился восхитительный, тонкий и ослепляющий, неповторимый белоснежный диамант…
Эта находка обрадовала Элли – преуспевающую девушку-топ-модель, красавицу и умницу, которая, несмотря на роскошные условия жизни, любимую работу и хобби, очень скучала и чувствовала себя одинокой, быть может, потому, что…
Рядом верно находился, крепкий, как танк, бдительный, как цепной пес, молчаливый, как мумия, ее телохранитель Боб: он вновь лишь хмыкнул на ее восхищенное замечание про то, что «необычная находка, скорее всего, подарит им приключения»; однако…
Тут ему все же пришлось удивиться, ведь, внезапно, бриллиант… разлился сотнями ослепляющих белых лучей, миг – и комната растаяла, уступив место…
Чудной поляне, на которой царили топот и эхо сотни невидимых невиданных птичек и зверюшек, легкие приятные облачка росли прямо из травы, листья деревьев сверкали радугой, а…
Повсюду, точно игрушечные, были точно как рассыпаны крошечные, зеленые домики с крышами в форме смешной шляпки и поясообразными ступеньками крылечка; завидев из окошек, их хозяева – маленькие человечки, с большой головкой, ушками, крохотным ротиком и огромными глазками, все, как один, одетые в зеленую рубашку, маленькую остроконечную шляпу и штанишки, горохом, сгорая от любопытства, посыпали на улицу, осторожно и с интересом рассматривая незнакомцев, гостеприимно угощая их ягодками и сладкими источниками.
- Какие милые малыши! – изумленно воскликнула Элли, от волнения толкнув Боба в плечо – тот лишь хмыкнул. – Что за дивная страна!...
- Это Страна Смусмумриков! – торжественно-дружелюбно провозгласил голос из тени ближайшей группы деревьев. – Добро пожаловать!... Меня зовут Гудвин…
- Ой, надо же! – с упоением заговорила девушка. – Когда я была маленькой, я прочитала книжку о девочке, которую звали так же, как и меня, об Изумрудном Городе и о Вас… Вы, Вы такой, такой…
От смущения у ее собеседника – миловидного юноши в зеленом цилиндре, маске и сюртуке, покраснели щеки и это было видно сквозь маску.
- Ой, ну что ты! – просто ответил он, смущенно опуская глаза, - Я просто… Самый банальный… Гудвин, что никогда не бывал в Изумрудном Городе…
- Но… - чуть разочарованно начала Элли, но…
Гудвин подхватил:
- Там побывал, наверное, какой-то другой Гудвин… Но, не волнуйся, в тут безопасно и хорошо…
Едва он успел произнести эти слова, как, с противоположной стороны, выскочил развеселого вида седовласый старец в мантии, быстро и бесшумно подкрался к Элли и… судорожно-жадно, мигом забрал у нее бриллиант, а потом – скрылся.
- Не пугайтесь! – поспешил успокоить ее, чуть напуганную и расстроенную, юноша, точно прочитав ее мысли, - Это… просто опять волшебник Мэрлин балуется (все ему мало!)… А так он совершенно безобидный (я его давно, хорошо знаю)… Только любит чужие вещи без спроса взять, и, думаю, пора нам, Смусмумрикам, разъяснить ему, что это нехорошо!... За мной!...
С этой установкой он оптимистично-бодро зашагал вперед, в сопровождении нескольких человечков и Элли, которая робко старалась не отставать от него ни на шаг, позади поплелся ее телохранитель, насупившийся из-за того, что его супер-новая аппаратура и пистолет не сработали; и вот…
Шли путники, жаркими пустынями снега, сухими болотами гроз и молний, щекочущими, ослепляющими долинами дождей солнечных лучиков, и, наконец, приблизились к…
Маленькой площадке, отделенной барьером, украшенной по углам огромными камнями, в центре которой… ликовал Мэрлин, перебрасывая из рук в руки добычу, да, едва завидев приближающихся противников, спрятался за колоссальными статуями динозавров, доисторических животных и просто животных, так быстро, что за ним почти невозможно было уследить, к каждой из них прикасаясь кончиком своей белой длинной бороды.
- Вот трусишка! – со смешком заметил, пронаблюдав эту процессию, Гудвин, для поддержки взявший Элли за руку, - К нему гости, а он, только потому, что знает, что перед ними грешок – сразу наутек!... Ну что ж, ничего не остается, как за шкирку вытащить его из-под статуй… Стоп! Там может быть небезопасно!... Эй, Смусмумрики!... Давайте, крохи, обезвредьте, если что-то злобливо, да, смотрите, поаккуратнее там!...
С этим приглашением бойкая кучка человечков самоотверженно направилась к барьеру, горя рвением выполнить просьбу своего любимого хозяина; и, как только она оказалась внутри площадки… статуи стали оживать и грозно расхаживать по ней, рыча, сверкая глазами, махая когтями.
К счастью, сообразительные малютки не испугались и не растерялись – они всей группкой смело стали перед животными, перед этим свистом невольно заставив их ошарашено остановиться, и достали из-за пазухи рубашек инструменты для камнеломки.
Как и ожидалось, статуи задрожали, заметались в страхе по площадке, а потом… снова стали неподвижными от шока и больше уже не оживлялись; но мимо таких дел не мог спокойно пройти…
Мэрлин – он выскочил с потешно-озлобленной рожицей и стал прыгать, махать тощими кулачками, гоняться за Смусмумриками, что словно туманом неуловимо рассредоточились по всей округе вдоль барьера.
Бился так в честном бою волшебник, усердно бегал по площадке, совсем забыв про бриллиант, а потом… притомился и прислонился к ближайшему камню, чтобы оклематься (в глазах у него плясала ватага одинаковых веселых человечков, а в головушке от этого становилось совсем плохо).
И тут, как раз… не успел Мэрлин и охнуть, как, привычно-не долго думающий, телохранитель Элли подскочил к нему и только легонько толкнул для испугу камень – глыба, с оглушительным грохотом и даже треском, тотчас упала и накрыла собой беспечного старца.
- Нет, так не годится! – аккуратно сделал замечание Бобу Гудвин, - Мы же хотели просто прийти к нему в гости, поговорить, забрать драгоценность, повеселиться… А не наказывать его… Ничего, сейчас исправим!...
Говоря так, он снял маску и провел ею в воздухе восьмерку, от этого в воздухе затанцевали крошечные непоседы-звездочки, что, исподтишка погладив Элли по щеке, мигом полетели к камню, завозились около него и… подняли в воздух на несколько секунд; тогда Смусмумрики как раз вовремя успели вытащить размякшего волшебника – камень снова с шумом упал, а звездочки исчезли.
Мгновение спустя… Мэрлин потихоньку начал приходить в себя – сонно приоткрыл и протерел кулачками глаза, привстав, оглянулся вокруг и… так, без остановки, дико и весело засмеялся, что девушке стало не по себе.
- Что это с ним? – спросила она шепотом у юноши, поспешно вновь надевающего маску.
- Похоже, у нашего Мэрлина отличное настроение!... – бойко ответил он, заглядывая ей в глаза, - Не принимай это близко к сердцу – после таких случаев с ним это часто бывает!... Но разговаривать с ним сейчас, пожалуй, не стоит – пусть наберется сил, привычного расположения духа и… рассудка!... А знаешь…
Тут перебил его Мэрлин, которого пытались привести в адекватные чувства свита человечков, постоянно лепетавший и потом еще больше смеющийся с того, что сам сказал:
- Мне нужна эта статуя… Она мне понравилась!... Какие тут смешные гномики, какие же вы смешные!... О, камешек... Ко мне, ко мне, камешек!... Хочу еще, еще!!...
- Пойдем отсюда! – шепнул на ухо девушке Гудвин. – Все будет хорошо!...
И они отошли к поляне, залитой сиянием звездочек, незримым шумом моря и листвы деревьев, ароматом розовых кустов-невидимок, глядя вслед Смусмумрикам, которые с трудом подняли вырывающегося и смеющегося, в три ручья, волшебника и понесли в его хижину.
- Вот Элли, возьми… – тихо сказал юноша, незаметно поцеловавший ее в щечку, с трепетом протягивая…
Тот самый, восхитительный, тонкий и ослепляющий, неповторимый белоснежный диамант, что…
Притаился…
Внутри… Барби…

[Gazero]

Песня осеннего леса

Я думаю, что каждое время года имеет свою песню. Особенно интересно слышать эти песни в одном месте, например, в лесу.
Весной можно слушать радостные напевы цветочков, которые наконец проснулись от зимнего сна. Поет соловей, приглашает теплую весну, чтобы осталась в гостях как можно дольше...
Напротив, зимой колышет и качает деревья ветер, вызывая в них сладкий сон. Слышится мягкая сказка снега, который радуется, что может нагуляться в своем ярком платье.
Веселые мотивы песен в лета. Мягкое солнышко играет зайками по ветвям деревьев, смеется и шутит оно вместе с зеленой травкой, которая шелестит и хвастается богатством ягод, цветков, грибов в ее ладонях.
Наиболее интересна песня осеннего леса.
Разноцветные листочки: желтые, красные, оранжевые поют о своих осенних мнениях, временами грустных.
Но есть в них и радостные напевы, потому что они были не единственными на деревьях. Упав, Листочки дадут место другим, которым подарят весь этот мир. А сами улетят, по-видимому, в самую луну...
Поэтому так терпеливо, но весело шелестят они у нас под ногами. Хотят листочки скорее в другой, сказочный мир, где господствуют бессмертие и счастье.
Деревья тоже не встречают осень с одинаковыми мыслями. Если пристально прислушиваться, можно услышать их песни рассказы-мысли. Где они будут в снах зимой? Красивее всего для деревьев осенью засыпать и, качая своими ветвями, описывать эти сны нам.
Ведь только там они превращаются в птичек и странствуют по миру, чего им не достичь, простаивая всю жизнь на одном месте.
Однако деревья грустят за своими листьями, единственными друзьями, которые рассказывали о счастье жить. Но в снах они встретят своих исчезнувших маленьких друзей и наконец станут счастливыми.
Поэтому не удивляйтесь, что деревья некрасивы, черны, мрачны. А весной они своей красотой напоминают нам зеленых павлинов.
Дивная песня у неба. И оно имеет свои мечты, отголосок которых мы можем услышать в гуле ветре.
Небо хочет порадоваться вместе со всеми, кто живет от его дождя, снега, тучек, солнышка.
Хочется ему убежать куда-то вместе со звездочками, которые у него отбирает злюка-космос.
Одна из мечтаний неба - говорить,чтобы наконец людям рассказать, как мешают их самолеты, ссоры, хлопоты.
Хочет, и не может! Поэтому и плачет! Чаще всего осенью. Слезинки неба и есть грустный осенний дождик.
Вообще, можно услышать много песен осеннего леса: мелодии птичек, зверушек, травки, ягодок, грибков, и, конечно, человека – героя любого времени года.
Каждая эта песня -особлива, красивая, по-своему поучительная. Все эти песни составляют один мотив - природы.
Нельзя говорить, что он только грустный, или только веселый.
Я считаю, что осень и ее сказка -це одна из возможностей природы выразить мудрое и остроумное, веселое и грустное, таинственное и сказочное, возможное и невозможное!

[Gazero]

Истории лунного сада…

…Осторожно ходят на цыпочках, между важных деревьев, страшно гордящихся новыми переливающимися шубками.
Только аккуратнее прикасайтесь к их пышным складкам, они могут щипнуть за пальцы особо любопытных и тут же убежать, куда-то в бездонный, темно-синий дворец, усыпанный звездочками!
Кто, как не они знают, что скоро пробьют в часах три звона одного чуда (наверное, потому так торопятся одеть свои блестящие платьица)?...
…Давайте не будем им мешать и тихонько спрячемся за старые скамейки и ограды сада, ведь уже идет…

Маленький Медвежонок, которого послала мама за сладеньким медом.
«Вот уже посыпалась на землю первая волшебная пудра! –говорила она. – Иди на улицу и покопайся в ее хлопьях, что укрывают деревья; авось даст она нам мед!».
Но сын только зевнул и медленно, недовольно фыркая, покинул порог тепленького домика.
Навстречу ему встретился Зайка, щеголявший беленькой шкуркой и играющийся с мячиком.
Медвежонку стало интересно, откуда у Зайки такая шубка (которая уж очень ему понравилась).
«Так я, всю пору желтых листиков, папе помогал, морковку-капусту поливал – вот и порадовал волшебную пудру; так, что она ко мне прилипла, щекочет, отстать не хочет!...» - ответил Зайка и отправился дальше.
А косолапый малыш лишь проводил его глазками, зевнул и стал потирать глаза (дрема на него накатила), поглядел по сторонам, на пляшущие бусинки волшебной пудры… только и чихнул – так ему непривычно было, не хотелось лезь на деревья, окунать в дупла лапки.
«Ничего, Зайка папе помог, а я маме уже помогаю!...Мне волшебная пудра за это обязательно мед даст!....» - смекнул Медвежонок и принялся разгуливать по лесу да сучками стишки чертить.
Слышит – идет по лесу Дедушка Тетерев и насупливает мохнатые красные брови, все ухает, ворчит, чтобы все чистенько в лесу было.
Испугался мишка и бегом за кустик, забыв сучки подобрать и стишки стереть.
А Дедушка Тетерев увидел их и принялся еще громче ухать да летать, чтобы того, кто их начертал, найти.
Как ни прятался Медвежонок, а вытащил его легонько заушки Тетерев и, еще насупив мохнатые брови, говорит: «Ты что же, балуешься?...Безделками занимаешься?...»
«Почему же… - пряча глазки, заикаясь, протараторил тот. – Я стихи волшебной белой пудре посвящаю, чтобы она обрадовалась и меня собою осыпала, чтобы мед мне сам в лапы потом падал!»
«Несмышленый малыш! – чуть смягчился Дедушка Тетерев, пряча робкую улыбку, - Надо не ждать, пока волшебная пудра тебя осыплет, нужно это заслужить; да не стишками; а собиранием трав для крепости и хорошего настроения тому, кто рядом (ну, как я сделал, для своей жены)… Вот тогда и будешь белый, как пудра ходить!».
Сказав это, он потрепал мишку по пухлой щечке и улетел.
Медвежонок же посмотрел ему вслед, зевнул еще громче, лениво потянулся и вновь обвел глазами лес – все приглашало не скучать, не спать, карабкаться выше, так, чтобы доставать, припасенные ласковым ветерком, звездочки…
«Ничего… - подумалось ему, с интересом принявшемуся наблюдать и гоняться за резвящимися белочками, - Я ведь уже почти достал маме мед, для ее радости и пряников мне… Сейчас, вот-вот – и я стану белым от волшебной пудры»
Гонялся он, гонялся, и, устав, еще разок зевнул, скучающе обвел глазами вокруг, потянулся, посопел и… заснул.
Снилось Медвежонку, как он играет с шишками, гоняется за рыбками замерзшей речки, гуляет по лесу и в глубине него находит Фею белой, волшебной пудры, которая усыпает его сладостями, игрушками, дарит большую бочку меда и говорит: «Ты такой труженик, что заслуживаешь быть волшебником и брать от волшебной пудры все, что захочешь!».
И взмахнула Фея руками – стала у мишки шубка красивая, переливающаяся дивными искорками, такая белая и пушистая, какой от родясь небывало у Зайки, его папы, у Дедушки Тетерева и у его жены.
Обрадовался Медвежонок своей новой шубке, так возгордился этим подарком, что громко закричал: «Вот он какой я, молодец!»
«Да ну? – неожиданно услышал он над головой. – А по-моему ты просто соня, плутишка!... Сейчас я тебе за это покажу, что с такими делает волшебная тростинка!...»
Мохнатый малыш так перепугался, что… проснулся, вскочил и увидел свою маму, стоящую прямо перед ним, очевидно, не в самом хорошем настроении.
Она повела домой и там немного пожурила, легонько шлепнула тростинкой, а потом… обняла, поцеловала и укрыла одеялом (Медвежонку пора было спать) своего сына, ставшего пунцовым от стыда и тихо пообещавшим ей «никогда больше так не поступать!».

«Когда-то – слышал сквозь тихий сон счастливый, такой доброй мамой (которая лучше всякой Феи волшебной пудры), Медвежонок. – жил-был жадный мальчик.
Все, вроде бы, у него было: и большой, блестящий домик, и наряды, и плюшевые лошадка с дракончик, все делающие для него днем и ночью; а ему было мало.
Хотелось все мальчику оказаться где-нибудь там, чтобы он все мог видеть с этого места; за всем мог смотреть; думать, что все у него есть.
- Покажите мне такое место, - говорил он. – И я сделаю для того все, что он желает!
Плюшевая лошадка робко заморгала и выступила вперед.
- Если я с дракончиком покажу тебе это место, ты отпустишь нас домой? Ведь мы соскучились по своим друзьям и давно не виделись сними!
- И дашь нам что-нибудь из своих богатств – вставил дракончик.– Неудобно будет идти нам к друзьям с пустыми руками!
- Хорошо! –кивнул им мальчик – Только скорее!
Как только он это сказал, помчались маленькие плюшевые приятели, со всех ног, искать для него подходящее место - высокое с которого все будет видно…
Увидели они море, такое глубокое, словно вся-вся земля видна с его глубин; и само оно было дивно красивым: всюду плавали радужные рыбки, гирляндами колыхались разноцветные жемчужинки, развевались в волнах золотые водоросли и красовались серебряные кораллы.
- Смотри, какое место! – предложил дракончик. – Кажется, лучше места и не надо – и сокровища, и все отсюда видно!
- Нет, не нравится оно мне – завертела головкой лошадка. – Тут холодно, темновато; да и голову постоянно задирать, чтобы поглядеть на «все». Разве нашему мальчику это надо?
- Пожалуй, ты права! – согласился ее друг, и они снова отправились дальше…
Остановились они перед скалою, настолько высокую, что, казалось, все страны мира можно сосчитать с ее вершины, и по себе она была необычной: были в ней и водопады, и переплетения диковинных растений с ароматными огромными цветками, и пещеры с алмазами и янтарем; летали над нею и белоснежные бабочки, и звездные птички, и солнечные листики.
- Гляди! –заметила лошадка. – И чудеса, которые не везде встретишь, и все видно отсюда!
- Ты что? – не соглашался.ее плюшевый, маленький товарищ – У нее такие скользкие и острые края… А вдруг наш мальчик засмотрится на что-нибудь, упадет с нее; разве это дело будет?
- Точно! –поддержала его лошадка и они пошли еще искать…
Шли малыши горами, лесами, реками, пустынями, и совсем истомились.
Заметили они черно-блестящую башенку, украшенную розовыми масками, и осторожно зашли внутрь.
- Приветствую!– радостно воскликнул, едва они вошли, бодрый мужчина в бежевом костюме, украшенном оранжевыми блестящими звездочками. – Я многое умею и знаю, смогу вам подсказать!... Спрашивайте!
- Наш мальчик хочет выбрать самое высокое место, чтобы все-все было видно! – горячо сказала лошадка, с робостью угощаясь, поднесенными мужчиной, булочками.
- Я знаю твердо, что это будет не солнце! – неожиданно-быстро нашелся тот.
- Почему, ведь оно согревает! – изумился дракончик, с удовольствием присев на подушки.
- Но оно можети обжечь! – вкрадчиво сказал мужчина и, подумав, добавил: - Лучше скажите мальчику, что луна – лучшее место, с которого все видно, она же не жжется!
Обрадованные гости вскочили и уже готовы были наспех поблагодарить и вернуться к хозяину, как владелец башенки напутствовал:
- Только осторожнее, не давайте ему быть там слишком долго; это опасно!
- Хорошо! – набегу пообещал дракончик, а лошадка, с оптимизмом встречая знакомые дороги, про себя только и подумала: «И что может быть плохого, в том, ч наш мальчик будет на луне столько, сколько ему хочется?...»
Она сначала только улыбалась и от радости плясала, наблюдая, как мальчик катается на луне, играется с ее лепестками, поглядывая с нее со смешком на города, которые казались совсем крошечными.
Но потом, когда прошел день, другой, третий (мальчик все не желал слезать с такого необычно-высокого и волшебного трона), лошадка стала сильно беспокоиться и звать хозяина домой, а дракончик даже, со всех сил прыгал и взлетал, чтобы долететь до него и вернуть в настоящий, блестящий домик; но, как не пытался, ничего не помогало: мальчик только взлетал с луной еще выше и смеялся над попытками своих преданных друзей.
А они смирились и хотели было спокойно идти, но вспомнили одну вещь и снова подбежали к нему, весело раскачивающемся на огромном, ослепительно-сияющем, круглом диве-светиле.
- Мальчик, если не хочешь слазить с луны – пусть; но отпусти нас хотя бы к друзьям! – вежливо попросила лошадка.
- И дай что-нибудь в дорогу! – вторил ей дракончик.
- Даже не подумаю! – вдруг прокричал с высоты тот. – Мне столько всего открылось интересного и блестящего; что я не собираю терять и отдавать ни крупицу из всего этого!... Вы никуда не пойдете, и ничего я вам не дам!
- Но ты же обещал! – чуть не плача встрепенулся его маленький плюшевый приятель.
- Ты же хороший, выполни такие простые обещания! – поникла головой и лошадка. –Пожалуйста.
Мальчик только рассмеялся и стремительно поднялся с луной ввысь, чтобы собрать глазами еще больше земель и еще дольше наслаждаться их чудесами…
Вдруг небо разлилось сиренево-красной тучей, из которой будто вырос мужчина в бежевом костюме, на лице его больше не было привычного добродушия и учтивости: его глаза сверкали с каким-то разочарованием, приталенной обидой; мальчик, увидев это, испуганно вскричал.
- Знай ты, захотевший невозможного и ради этой глупой мечты покинувший своих друзей: луна притягивает и не отдает того, кто слишком много ею играется!
После этих слов он исчез.
И внезапно разразилась синеватая молния, мягко скинувшая гостинцы встревоженной лошадке и дракончику, ставшим настоящими, свободными; мальчик испугался ее свистящего раската грома и хотел бежать, но не мог: он так и остался на луне.
Теперь мы в ней видим его, прозрачно отраженные, глаза, соскучившиеся по родному блестящему домику, нарядам и своим друзьям (лошадке с дракончиком), которые готовы все были сделать для него.
И черты этого мальчика напоминают нам, что жадность и опасная мечта заставит нахмуриться и приветливую луну…

Она незаметно убаюкивает, усыпанные звездным туманом радуги, облачка, напевая им одну, таинственно-памятную мелодию…
Это было что-то вроде флейты ветерка, когда он снова скучал среди снежных пирамид, темных деревьев и грустных людей.
Казалось, они, подобно Медвежонку, готовы были все время спать, откладывая в темные дверцы свои надежды, планы и мечты.
А их уже много накопилось у маленького ключника Времени; он, как мужчина в бежевом костюме, умел создавать тучки и молнии.
Только одни из них, искристо-бархатно-зеленые, служили творчеству; другие, светло-шелково-малиновые – рассуждениям о ритме стрелок и своем направлении в их течении; третьи – фантазиям о стройном силуэте жемчужного инея своих грез.
Маленький ключник Времени выбился из сил и все тоскливо глядел на рой ярко-желтых пчелок нехороших идей, не дающих шанса ухватиться за убегающую ниточку конца своих нелегких дней труда (охраны чувств, дел и мыслей людей).
Пчелки идей только жалили воспоминаниями о своих слипающихся, от постоянного написания и чтения книг поступков людей (совершающихся во сне и наяву), глазках.
Лишь и гудел у него в головке их шорох крылышек, треплющий время от времени маленькую темно-бриллиантовую рубашечку, запыленную от постоянной погони за темно-коричневыми жалами их ошибок и безрассудных, необдуманных шагов и увлечений.
Думал малыш-ключник, испуганно поглядывая из-за высоких решеток на совсем замучивших его, победоносно кривляющихся пчелок, думал и… кинул в них простой сосулькой в форме елочки; чтобы хоть на миг они улетели и дали ему вздремнуть, отдохнуть и спокойно продолжать свое дело.
Как только сосулька коснулась крылышек пчелок, они навсегда превратились в добрые, послушно-веселые, пушистые разноцветные меха, которые тихонько легли на… пышные ветви выросшей, изумрудно-шелковой елочки, кокетливо танцующей, оставляя след из подарков, огоньков, разукрашивающих небо радужными цветочками, звездочками.
Маленький ключник Времени дивился этому чуду, а потом решил, что такая сказка должна порадовать, раз в кругу, охраняемых им, мистически переливающихся стрелок, и людей; только она откроет им путь для исполнения их желаний, исправления ошибок, достижения любых, светлых, вершин…
И открыл малыш ворота своего убежища, выпустил кружащуюся, с солнечными бабочками, листиками ночи, елочку и дивный, блестящий глазками лунный зверюшек, туман мирной, вдохновляющей и укрепляющей, ожидающей тишины, отдаленный цокот копыт кареты словно мужчины в бежевом костюме; приближающийся звон радостных колоколов и…

….Важные деревья, страшно гордящихся новыми переливающимися шубками.
Они молчаливо и зорко следят за нами из глубины лунного сада; знают, что скоро пробьют, под его феерические переливы сияний и шепот снежинок, в таинственных часах, три звона одного, на цыпочках приближающегося к нам, чуда…

[Gazero]

Шепот песков…

…Хранит в себе необычный мирок, одновременно прохлады и несносной жары, золота и тусклых дюн, миражи и таинственный сумрак храмов.
Они дивно сочетались в одной далекой стране, на которую внезапно пришла беда: неизъяснимо, при изобилии питья и еды, всех благ и прохладной тени города, одни люди уходили из него, а потом… пропадали, другие чахли в городе от таинственных сил…
И никто не мог объяснить эту загадку. Но… однажды, после удачного похода на соседние страны, к жителям попала чужеземка – простая девушка, с необычной для той страны внешностью, кроткая и милая нравом.
Вовсе не дивно, что ее хозяин, впервые за долгие годы спокойного плавания в кругах холодноватой, будто знакомой лести, задумался и как-то сказал: «Я не нуждаюсь в слугах, потому отпускаю тебя».
Немного удивленная таким решением, пленница радостно покинула незнакомые стены и стала искать дорогу домой. По пути она задумывалась, почему все же, скромный и добрый хозяин, который почти не нагружал ее работой, решил отпустить ее (хотя было видно, что ему тяжело это было делать).
И она, увидев море, сверкающее родными искрами, почувствовала, как оно напомнило одну странную деталь: ее хозяин всегда носил темную повязку, никогда не снимая и терпя насмешки других мужчин непонятной страны («Ходит, закрывшись тряпками, как женщина глупая, позорит нас!» -кричали они и тыкали в него пальцем, клеветали на его дом и нещадно отгоняли, порою били).
Все это внезапно подсказало правильный, дающий радостный покой совести, путь для чужеземки: ей показалось необходимым избавить хозяина от таинственного бремени, причиняющего столько боли, тем самым отблагодарить за теплые дни тихого и даже ласкового обращения. Тогда и домой можно будет вернуться с полной свободой.
С такими мыслями девушка поспешила к мудрецу, знающему все мистические письмена, знаки и события незнакомой страны. Мудрец тоже был не таким, как всегда – стал каким-то бледным, почти прозрачным (что вовсе не соответствовало жителям той страны); он пошатывался и апатически лежал на одном месте, видимо терпя мучения.
Жалостливая пленница кинулась к нему, помогла ему подняться, с вопросом: «Что тут случилось, мудрейший?... Почему мой хозяин, в отличие от всех скрывает лицо, а ты, всегда такой бодрый и веселый, сейчас грустишь и слабеешь?».
На это мудрец долго молчал, встрепенулся, оглянулся по сторонам, словно собирался сказать, непозволительную для разглашения, тайну, а потом еще раз вздрогнул и написал на бумаге письмена: «Я страдаю от того, что утекло под тенью жадности, а твой хозяин… Сначала он, как и многие, был доволен тем камнем, что безразлично кинули вместо живого алмаза, но сейчас он осознал, как камень, за наивность и расслабленность, сжимает ему сердце».
Увы, пленница не поняла значения этих слов (тех ужасных событий, что случились, какими дышали письмена). Ей осталось лишь поблагодарить мудреца и… быстро побежать назад, к хозяину.
Он был втайне рад ее появлением, но, совсем непривычно, сорвался с места и, закрыв за ней дверь, принялся отскакивать в угол и кричать (словно догадываясь о чем-то): «Зачем ты вернулась? Ты знаешь,что в моей стране за такое могут жестоко покарать?... Что ты хочешь, что глядишь так тревожно, словно…».
Такое поведение не смутило преданную девушку и она, на всякий случай поклонившись, осторожно произнесла: «Я никому не скажу, что видела, клянусь! Только покажите то, от чего страдаете и что прячете от всех!...».
На это ее хозяин, вдруг проникнувшись эхом чего-то тоскливого и одновременно - теплого, по-юношески обескураженный, виновато опустил глаза и почти шепотом произнес: «Подойди, если не боишься! Я покажу тебе!».
Чужеземка с рвением подошла и с трепетом ожидания слушала, как в полумраке раздается тихий шелест – хозяин снимает повязку. Она присмотрелась к его лицу и обомлела от некоего шока и… жалости: хозяин страдал от тонких лоскутков, по всему лицу, около глаз, словно живой мумии!
Отголосок чувства вдруг сменил оттенок для взгрустнувшей души хозяина. Он отвернулся и чуть слышно произнес: «Хоть и не хотел, но показал тебе то, что никому не доводилось видеть… Ты получила свое, иди от меня!... Иди, беги домой, я отпускаю тебя, слышишь?...».
Но притихшая пленница не желала так просто уходить – ее оковы жали как никогда приятно, и она хотела согреть ими свое сердце и тех, кто был сейчас подобен мудрецу, хозяину.
Он стоял и ждал, когда она пройдет через открытую потайную дверь, слишком проникнувшись жизнью, чтобы кидать ее в безразличный, всепоглощающий огонь. И, наверное, что-то еще не давало ему покоя, предчувствие…
Прогремело молнией, его вынужденным окликом: «Что же ты стоишь, беги домой!».
«Почему это произошло?» - произнесла тихо чужеземка, присев рядом с ним.
Хозяин поспешно набросил повязку и, закрыв глаза, сделал то, что так всегда освещало ему скучный знойный день – ответил ей, бесстрашно, подробно, желая этим только бережно толкнуть, спасающим испугом, свою пленницу к безопасности: «Завелась у нас одна колдунья, принесла всем какую-то яркую, сладкую воду, забрав настоящую, и смеялась: «Пейте, сколько хотите, это бесплатно!».

Многие, как и я, пошли за этой водой, потом еще и еще (как она притягивает вкус, знаешь ли). Но… в один день я с ужасом заметил на своем лице то, что ты видела, и мне не хотелось жить от этого позора…
Всякий позор можно смыть и… я пришел к колдунье, попросил у нее настоящей воды, а она только прокричала: «Я не хочу спускаться за такой тяжестью в колодец, только чтобы ты смыл полоски… С чего я должна это делать?... Иди от меня и сам думай, как справиться!»…
И так много людей шли со своими мучениями (у кого тело наливалось прозрачностью, у кого оно росло в объеме, у кого оно твердело), к ней, просили хоть каплю нашего сокровища дать, вернуть, но…
Никого не пускает колдунья к себе и настоящей воде и поставила к себе в стражу чудище заморское… Полно, не думай об этом, иди домой!...».
На этом хозяин попросил девушку оставить его и «больше никогда о нем не вспоминать».
Она… сейчас была даже рада, что являлась чужеземкой, ведь колдунья ее не знает, договориться будет проще. Пусть это было лишь легкими надеждами, яростно заграждаемыми туннелями узких улиц и ветров; толпою, спешащих то к яркому солнцу, за роскошью, то – в тень, за безопасностью, людей, но…
Оно все же протянуло свою мистическую ладонь, представленную пирамидой из темного тумана, украшенной всякими яркими, дивными листьями и звездами.
В ней были представлены яства и мягкие постели, так и манящие к отдыху от зноя и ветра, среди теплых звуков невидимых инструментов и прозрачного лунного света.
Но осторожная чужеземка проходила мимо этих чудес, не обращая внимания на их блеск, приметив только с горечью, забелевшие жуткими чертами, фигуры снега ушедшей жизни.
Она пугливо пряталась и за решетками, с молящими о высвобождении… чудовищами, кричащими, что «им скучно, люди забыли Сфинкса, и теперь они взаперти».
Пленница, стараясь не ощущать мелкую дрожь и тень страха в глазах, прошла и мимо них, памятуя, что все в мире на своих местах – и чудища, как бы они жалостливо не притворялись в начале, всегда должны быть на привязи; иначе много бед они причинят людям…
Их скучающий, без похищенного колдуньей, мирок уныло свешивал ветви странного дерева, вместо плодов которого были слезы, а листья которого были маски с некрасиво нарисованными улыбками.
Неподалеку довольно рассматривала его… женщина в одеянии знатной дамы (колдуньи), ведущая на поводке… «чудище заморское» -миловидного большого пса, явно с грустью наблюдавшего свои уходящие лучики дней и, тихо улетавшие вдали, свежие отголоски радости.
Именно он, так жалостливо смотрящий на пленницу и тихонько виляющий, от понимания ее тонкой, невидимой красоты, хвостиком; заставил ее храбро первой нарушить тишину.
«Отпустите свою собаку погулять, ей же скучно в темной, прохладной и душной пирамиде!» - просто посоветовала чужеземка, исподтишка угостившая пса хлебом.
«Ни за что! – по-детски капризно, пискливо отчеканила взрослая, чинная и богатого одеяния, женщина, оторвав взгляд от странного дерева. – Если он получил свободу, он станет расхлябанным и перестанет быть грозным, страшным!... Никто его не будет бояться, все поймут, какой он, на самом деле, тихий и вялый, а мне это не нужно!... Да и кто ты такая, чтобы мне указывать?!... Чего ты хочешь?!...».
«Верните людям этой страны воду! – мягко попросила пленница, молитвенно протягивая к колдунье руки. – Столько людей мучаются без нее; мудрец всегда был бодр, а сейчас почти умирает с тоски… мой хозяин так молод и он такой милый, а Вы лишили его народ воды, обезобразили его полосками, словно мумии принадлежавшими!... Как Вам не стыдно так издеваться над ними?... Вы и так в достатке, верните им такую простую вещь!..».
На это злость искривила милое лицо хозяйки странной пирамиды.
«Они тоже в достатке, потому пусть пьют то, что им дала – новой моды, нового мира, вкусное и дешевое… А вода совсем простая, и течет глубоко, мне ее не хочется доставать из глубины, чтобы возвратить!....» -хмыкнула она и хотела удалиться во мрак пирамиды, как негодующая девушка остановила ее.
«Но Ваша «вкусная» вода натворила горя, она не годится людям, самой жизни, рождающейся только из воды!... Вы ленивая и бессердечная!... На что Вы похитили воду?...».
Колдунья не спеша все прогуливалась вокруг дерева со странными плодами и листьями, то предлагая чужеземке отдохнуть, то угрожая чудовищами. А суть она отталкивала от себя, словно смертельно боялась этого…
Пленница же, маленькая и хрупкая, ничего не боялась: она, не глядя на скрещенные ножи колдуньи, старавшиеся задеть ее и оживившие гигантскую кошку, спокойно и быстро передвигалась по комнате, ища спрятанное сокровище жизни.
Она, в лице запутавшегося в цепи пса, тихо-тихо жалась в комок и скулила, от зловещего хохота колдуньи, восседающей на черной кошке… со змеиным языком; не желая так и не почувствовать живительный глоток мига.
Чужеземка увидела это и, раздобыв палку, распутала цепи, вовсе не заметив, что задела ими странное дерево и вырвала его с корнями – оно рассыпалось в серую, развеявшуюся пыль.
«Я тратила столько лет, чтобы любоваться тем, что сейчас модно, поливала его - это дерево столько дней тяжелой и холодной водой из колодца!... А ты его уничтожила!... Но ты мне поплатишься за это –пропадай!...» - вскричала колдунья и лязгнула ножами.
От этого под пирамидой начали образовываться затягивающие круги песка. Пленница испугалась за то, что видит и слышит стук сердца, имеет так мало сил против могучей стихии, но… нет целиком затягивающих кругов, знала она – их всегда можно остановить.
С такими мыслями девушка изловчилась, достала кувшин колдуньи, с яркой водой, и, что есть силы, расплескала ее вокруг песка…
В это время... Он остановился, затвердел и загремел, успокаиваясь, поглощая навек, слишком глупо стремившуюся в глубине, без усилий, достать суетную, модную высоту, колдунью, открывая мир солнца, тепла и… радостного лая освобожденного пса.
На этот необычный (для этой страны) звук собрались люди и застыли на месте от радости – вместо непонятной и зловещей, темной пирамиды, стояло то же это мистическое сооружение, только… полностью искрящееся и наполненное неиссякаемыми ключами… чистой и всегда родной воды.
Люди с торопливостью принимались умываться и с облегчением ощущали исчезновение всех бед; боль исчезала, силы возвращались, а вместе с ними и веселое празднование исчезновения злой колдуньи и прославление мудреца, когда-то предрекшему ей «падение от присвоения себе ради забавы чужого, необходимого другим, сокровища».
Страна с дивом наблюдала, как водяная пирамида вмиг превратилась в… маленький мирок зелени и красивых цветов, бабочек и свежих лесов, спасших оазисы от засухи, подаривших радость от наполняющей свет изумрудно-радужной красоты.
Ей посвящали песни, в честь нее устраивали гуляния и обряды веселья, всякого обязывающие оставить скуку и унылые рассуждения…
Только хозяин не присоединился к празднующим – он искал по всему городу свою пленницу, чтобы поблагодарить, как только можно, за столь храбрый, полезный, спасший его, поступок, только снова увидеть ее перед расставанием…
Оно тихонько отражалось как-то печально в понимающих глазах пса, почему-то не желающего отходить от глубокого ущелья, заваленного грудой камней.
Хозяин с тоской посмотрел на дивно цветущую природу, радующихся жителей просиявшего города, и… его взгляд остановился на нем, ущелье.
Что-то оно хранит в себе щемяще уходящее и, в то же время – близкое, знакомое, прекрасное…
Как бабочки, летящие к вечному солнцу под шепот песков…

[Gazero]

Дети Реки…

...Тихо-тихо шуршат листья, переливаясь лунными искорками, и цокотом чьих-то невидимых шагов окутывают закат. Какие они тоненькие, веселые, будто ручейки; кажутся совсем знакомыми!
Наверное, потому, что также играют и весело смеются в щекочущих волнах словно бриллиантовой Реки... маленькие мальчики в просторных ослепительно-зелено-голубых рубашечках и с крохотными жемчужными цепочками на озорно всклоченных кудряшках.
То - Дети Речного Царя, которые одни из немногих владеют затонувшими сокровищами Реки, могут баловаться с ее водорослями и рыбками, плескаться в ее журчащих ниточках.
Только скучно им: Речной Царь день-деньской расхаживает по своим покоям, а прежние друзья быстро докучают и безразлично проплывают мимо.
И выходят Дети ночью на успокоившуюся гладь воды, глядят на кокетливые пляски звездочек, важные ряды лесов, мерцающие огоньки деревень и...
... Что-то тихонько капает в сонные ручейки Реки, робко боясь нарушить тишину праздника ночи, изредка прерывающуюся щебетаньем птиц. То мальчики, казалось, забывшие про жемчужные короны и богатые рубашечки, вспомнили...
...Как тепло горел огонь, убаюкивала трава, радовал каждый миг в одном месте, где так часто заставляли носить воду из колодца или дрова, учить уроки и кормить скот.
Где мало-помалу их очарованность своими радужными секундами, исчезала и нечто, очень темное, но заманчиво блестящее, шептало: "Как же скучно тут, серо... Иди, еще погуляй, подальше..."
...От этого места, в котором не было сапфировых башен и зеркальных, почти живых, картинок, которые были в покоях Речного Царя. Не было столько золотых игрушек и сладостей; столько чудес и друзей и слуг, готовых исполнить любой каприз...
...Почему же что-то не перестает тихо-тихо капать в довольные, всем на свете, потоки Реки? Потому, что в этом месте были самые преданные и любящие люди на земле; чье имя и чьи сердца были священными, загадочными и по-настоящему родными.
Потому, никогда не дать Реке Детям их заботы и не подарить вечное, маленькое солнышко. Оно грустит и зовет к себе, сияя издалека, в глубине того места - дома.... Как же дивно это место, что всегда укроет, защитит и согреет!
Но... лишь его эхо тихо-тихо стучит в холодные воды в чем-то, текущем из глаз Детей Реки, с тоской смотрящих на улетающие ручейки листьев...

[Gazero]

Лепесток радуги

Так грустно, что за окном дождь. Кажется, его спокойная мелодия звучит просто привычкой, в которую надо просто погрузиться, как в смутный сон…
Но что-то дивным, щемяще-знакомым голосом звучит в тенях его туч, манит к окну, будто говоря о миге, когда улетает… лепесток радуги, пугливо и дрожащей слезой, переливающийся в шуме города, с красиво-искусственными цветами; когда-то обещавшими дать тепло и что-то, больно сжавшее, такое таинственное, маленькое сердце, теперь скрывшееся…
Быть может, в дожде, куда устремлен мой взгляд, внезапно поворачивающий все ржавые огранки моего самовнушения: я, казалось, миг любовалась маленьком мирком радуги, забавно и любопытно, доверчиво осматривающим блестящими глазками незнакомую комнату.
Помню, как он жизнерадостно танцевал, смешно перебирая лапками и хлопая переливающимися крыльями, аккуратно садился мне в ладонь и робко дотрагивался клювиком до пальцев, потом, как ни дивно, словно маленькое солнышко отражалось в его глазках, когда он смотрел на меня, чуть слышно говоря стуком сердца одно: «Мой друг, я с тобой…».
Теперь я знаю: это было так внезапно кольнувшее эхо грусти и страх снова увидеть ту грозу, что, со страшными сетками и безразличными, удушающими прутьями, сквозь тьму перенесла его в, странный холодом, мир - где бесцеремонно принимали за, потешающую, навевающую, низко-сытную, прибыль, пыль; будили, заставляли кричать (словно издеваясь над, и так угнетающим, чувством испуга и отчаяния).
Но он не мог поверить в то, что, несмотря на обилие искусственных лилий и зерна, воды и игрушек, он снова обречен видеть свое одиночество в нарядное, подвешенное зеркальце, страшно приближающее, неумолимо-безразличными стрелками, мир теней и страха… перед бархатным покрывалом.
Почему я так поспешно накидывала его на клетку, в которой бился и плакал, звал лепесток радуги – он не хотел оставаться один в, большом и мелькающем страшными мониторами, мире; всегда преданно ждал, когда я, наконец, перестану ждать надуманного моментального чуда от окружающей пестроты, просто подойду к нему, поглажу, скажу простое слово: «Привет, малыш!». Но…
Мне, черно-молниеносно, надоело, было невыносимо, почти ненавистно слышать беспрестанные всхлипывания, отвлекающие меня от дел; я стремилась скорее грубо распахнуть дверцы клетки, безразлично наблюдать, как он торопливо прижимается ко мне теплой, беззащитной головкой, стыдно принять все это за капризы и, сцепив зубы, подсыпать ему еще больше зерна, чуть поиграть сним, призрачным тоном погладить, а потом…
С наслаждением заметить, что все это занимает очень мало времени, отметить каким-то безумно-твердым взглядом, презрительно-властно, его крохотные лапки, чистосердечно мягко гладящие мне руку, и… отшвырнуть его с резким: «Ну, доволен?... накормлен, напоен, в клетке чисто, тепло… Чего тебе еще надо?!! Отправляйся туда, сиди тихо… не мешай!!!...».
И, конечно, потом я снова отправлялась, забыв все миги на свете, к телефону, по которому вот-вот должна была позвонить подруга; к вазочке с конфетами, к телевизору, по которому должен был начаться любимый сериал.
Мне казалось, что все это – восхитительно-бесконечно, а лепесток капли всегда подождет; кроме того, я все создала для того, чтобы он беспечно дремал на кроватке из лилий, кушал дорогое зерно и нежился в тепле, ни о чем не тревожился… чтобы не кричал, не бился в клетке и не отвлекал меня.
Но он не мог поверить, что я его не слышу, не мог преодолеть чувство боли от этого; когда снова наступал приглушенный хаос, из тьмы покрывала и пустоты тишины, с тоскливой тревогой ощущая прутья клетки и даль, стеной чуждости, отделяющую его от теплого солнышка, душистых цветов, времен, когда он, с радостью и рвением к каждому мигу, сливался в воздушном танце с другими каплями радуги…
Когда-то они усыпляюще-неповторимо и неоценимо-тепло умиротворяли его и наполняли радостью, для каждого дня и ночи, были всем; дивно повторяясь в… моем голосе, моих руках и моих шагах!
Как же я, ослепляясь беспечной верой в бесконечность своих утех, выполненный долг, не расслышала их безобразный бег, спешно удаляющийся от маленьких глазок, в которых блестела, тускнеющая от грусти, капля радуги?
И ведь всегда что-то, глубоко внутри меня, встревожено пыталось вскрикнуть: «А как же малыш?! Ему плохо без тебя в клетке!... Подойди к нему, это ведь просто; он ведь тебя ждет!!!... Он же...»
… И дальше я не слышу ничего, внутри себя, только какую-то невыносимую горечь, чертящую будто клетку… из привычного мелькания телевизора, блеска шоколада в вазочке, звонка телефона; однако – меня больше это не радует, всего этого будто не было!
Я вижу лишь опустевшую клетку и окно, ловлю след его голоса и шага на, отчаянно откинутом, покрывале, почти нетронутом зерне и игрушках; вдруг поворачиваюсь к темноте, проплывающую в тумане, огнями города, к дождю…
Слышу, сквозь стук капель, его, щемяще далекого – того, кто, наверное, сейчас в алмазной луне, своей изумрудно-искрящейся родины. В ней ли он сейчас?…
Порою встречаю его… во сне – за мягким маленьким тельцем он прятал дивное, но… печальное и сильно измененное мигом лицо, щеки на нем усыпаны разноцветными, переливающимися лепестками, среди причудливого темного узора.
А по нему… как сквозь мутный сон, с тихой грустью, робко убегает в даль тумана звезд, сквозь шум города, лепестками радуги, эхо его голоса: «Друг, я с тобой…»

[Gazero]

Мистерия лестницы

Сейчас я знаю, она есть… Лестница давно перестала быть для меня чем-то вроде простого набора ступенек, ведущих к чему-то. Она ведет меня к самым дивным на земле и неповторимым сокровищам… дома моих хозяев.
... Я все хожу и хожу, вдоль теней на его великолепной высоте. Она действительно немалая - пять этажей, с подвалом, балконом и пристройкой в форме огромной будки...
И главное даже не в этом нагроможденном великолепии, а в превосходном саде с оградой.
Помню ее, будто всю жизнь, все она предвещала: и хороших в доброте и кошельке хозяев, и перспективную должность с ее несложными обязанностями.
Кому они нужны теперь - это самый мучительный вопрос, который сопровождает мой закат и рассвет, который так далек!
В самом деле - нет больше довольных пирами и балами гостей, мне не от кого выслушивать приказы, не для кого выполнять их, дверь открывать некому...
Прав ли я в этом; в убеждении, что остался только я и дом с садом? В минуты особо мучительного ожидания и уныния так и думал: что глаз видит - то правда; то, что хозяева покинули меня, соседи давно перестали быть чем-то значимым; а я - просто испугавшийся и не имеющий сил покинуть крышу над головой, кусок хлеба и вещи, которыми наконец могу обладать.
Но понимаю: последнее - нечто вроде самообмана: вещи не мои - хозяев. Каких много было в течение реки моего времени, будто они - целые миры и века, дающие милость все еще не отворачиваться от меня.
Они мелькали такими разными - романтичными, жадными, уставшими, снисходительными, бесшабашными, ревнивыми, самоотверженными...
И теперь они вновь со мною, только в своих вещах - телефонах, расческах, нарядах, игрушках, книгах, пистолетах, письмах...
Конечно, словно отдавая милость чему-то высокому и понимая неизбежность ухода, хозяева оставили мне много денег, подкрепляемых когда-то теплыми замечаниями: "Молодец, Остин! Держи эти деньги, ты их заслужил!".
А заслужил ли я быть богатым, пусть и не так, как они? Ведь с трудом, но спасительно осознаваю, что подобное свойство - искушение из сильнейших.
Правда истинная это: а я же, имея деньги, могу легко покинуть дом, сад, все вещи хозяев и той жизни, ринуться напоследок за поездом удовольствий, переехать в свою вселенную, представленную скромным домиком из мечты!
Она настолько сильная, что почти дергает за язык усыпляюще уверить себя: "Остин, ты теперь никому ничего не обязан, и делать тебе тут нечего! Этот дом с вещами, без хозяев, уже никому, в сущности, не нужен, он так и простоит еще века... А тебе осталось жить совсем миг! Не жди, бросай это бесполезное прозябание, женись и хоть остаток дней проведи, как человек!"
Люди ли бросают то, что нуждается в них, пусть и безмолвно? Знаю, они смеются надо мною, но я остался в доме, и я живу, берегу неслышную жизнь вещей.
А они, просто как океаны в просторных комнатах, украшенные старинными комодами, модными когда-то статуэтками, кроватями и завидным сервизом в недрах, дедушкиного века, серванта!
Пусть соседи давно чтут меня сумасшедшим и говорят, что "старик Остин помешался на службе, которая и гроша уже не стоит".
Они-то даже не представляют себе, какую поэзию кроет в себе каждая куколка, кокетливо прячущая фарфоровое личико в тени гостиной, какие глубокие истории раскрывает в себе картина в кабинете, что каждые очки и пепельница имеют свою судьбу.
Скорее, надо уважать ее, скрываемую и за холодным зеркальцем пруда в саду, за призрачными звездочками фонариков, за шелестом листьев деревьев, кустиков причудливых фигур...
Нужно искренне радоваться, что меня после грустных капелек дождя встречают лучики солнца, ветер несет сотни ароматов-рассказов обо всем, что было и будет...
И стараться не осуждать то, что я, по велению волшебного круга воли к радости жизни, до сих пор встаю рано, быстренько одеваюсь, варю себе овсянку с кофе и иду в сад - полить цветы, покормить ласточек и постричь пышнолистные деревца-фигурки; делаю это, как можно быстрее потому, что сразу бегу... готовить завтрак хозяевам, достать из почтового ящика газету для них и вернуться в дом - прибрать, подать господам все необходимое и разделить с ними завтрак... Да, это так!
Но что остается делать, когда дом все еще манит запомниться в нем хорошим человеком и преданным, прилежным слугой, а соседи кривляются почти в лицо: "Остин! Ну и глупый ты! Вместо того, чтобы вывезти к себе еду и вещи или продать их, ты каждый день трижды готовишь пищу и ставишь на стол - сам не ешь; ходишь по комнатам и все переносишь из одной в другую всякое барахло; стоишь часами у ворот, ждешь... А чего? Что за глупость?.."
Нет, это не является ни глупостью, ни прихотью! Это - моя жизнь, она тихо-тихо идет и, кажется, даже нравиться мне в скрипе древних дверей и ступенек, в шелесте древних книг, цокоте изящной посуды и мерцании вечерней свечи! Дивно и странно...
Даже не то, что я с упоением смотрю на портреты своих хозяев - снова слышу стук из сердца, их голос и походку, характер и привычки, какие приводить в жизнь - до сих пор удовольствие!
А все же что-то страшно все же покинуть дом и воистину райской тишины и света сад.
Жутко это до стыда перед...миром, о котором узнаю из газет, так любимых моими господами: описывались катастрофы и культурные мероприятия, выборы и открытия ресторанов, признания знаменитостей и критика идеолога...
Все это я жутко хотел почувствовать, прожить этим, а оно... Прошло мимо меня!
Как жаль... Но не дом ли оградил меня от бега той реальности, что описывается в книгах и газетах; а там полно лжи и разочарований, оскорблений и обиды, шока и страданий?
Я этого не боюсь, и удивительно самому себе признаться, что порою, за мраморными вырезами пролетов лестниц дома, за его яркими портьерами, начинал неистово себя...жалеть и упрекать в том, что отвернулся от бурлящей жизни общества и выбрал себе судьбу дворецкого, причем вот такой тряпки, которой щемяще больно оторваться от кормушки, которую уже никто не наполнит!
С другой стороны, не в ней утешение: сколько хозяев были хорошего обо мне мнения не только потому, что я безупречно чеканил: "Ваша сигара, сэр!".
С ними можно было быть самим собой, играть в шашки, карты, лото и шахматы, обсуждать погоду, вообщем-то довольно мертвые по сравнению со всем этим, новости газет, постулаты книг, перелетающие в вечную жизнь из уст в уста; прогуляться, помочь в делах бытовых и душевных. Можно было...
Разве это прошло? Нет, оно лишь означает интереснейшую смену веков, таких живых и теплых, что все отдаешь с радостью, чтобы опять ощутить их, прикоснувшись к ним посредством взгляда на старый шарф, коллекцию марок и вин, шкатулки с бриллиантами и жемчугами!
Все это укрепляет меня в мысли, что оно, как бы смешно не звучало для ушедших теперь соседей, создано для моей простой радости мига.
А он - для того, чтобы дать понять сокровищам дома и сада: они живы, ведь я смотрю на них, я ощущаю их и любуюсь ими самыми живыми чувствами!
Иной вопрос - больно ли будет этому, совсем живому, большому солнышку с лестницами и застенчивой паутиной, если он останется совсем один, без... меня?
Мучительно даже иногда мне об этом думать и хочется в такие моменты убежать, закрыть глаза за комфортом последнего наслаждения своей карьеры или удачи, чтобы просто не помнить о доме с садом, о его хозяевах и оставленными ими вещах, как о памяти, что однажды повернет тебе голову на твою... низость, тени.
Они, прячась за массивными часами, все это понимают, будто меня чувствуют, как я их - насквозь! Потому и...плачут капельками старенького фонтана, просят меня не уходить.
Не бойтесь, странные хранители воспоминаний дома и тишины сада - я вас не брошу!
Мне и самому жаль вас покидать, но... сейчас, когда я сижу на, приветливой блеснувшей мне, скамейке, думаю об одном: есть одна красивая лестница, ее не достигнут руки человека, чтобы стащить для себя, потому... она не разрушиться; как не погибнет без следа и все, ничто с нее не сойдет!
Вот и я, как не хотел бы, да это уже и ужасно неблагодарно, по отношению к ним, не сойду с оптимистичных ступенек тусклых лестниц дома, поддерживающих меня в короткий, и от этого - красивый и мудрый миг.
В нем я смотрю на сад с благодарностью за все, что он мне дал: за моменты грез и рассуждений, за отдых под солнцем и труд под луной, за мысли....
Я всегда буду в нем, и это успокаивает, дает радости гораздо больше, чем бриллианты, в погоне за которыми, мои хозяева, по мимолетности желаний, не обращали внимания на свой дом, привыкли просто ходить в нем...
Я, пусть смешной и непонятный, старый дворецкий, кротко смотрю на сад и небо, в них отражается дом...
Самый чудный на свете - я имею чудо и счастье быть, и греть в его ласковых стенах свое сердце, так порою глупо боящееся уходящих листьев....
Они прекрасны, в моем закате. Но и он - лишь рассвет в лестнице дома, я знаю это и потому просто и с чувством признательности хожу по ней!
Она - целый мир мистерии, теперь я знаю ее эхо!...

[Gazero]

С-Миссия

…Весь день, в тот миг, у простого помощника Короля Светлячков – Эльфи пошел наперекосяк: с первыми лучами уходящего солнца Король немилосердно затрубил в клюв золотого дятла прямо над головой мирно дремлющего Эльфи.
- Самый мой любимый светлячок пропал! – сообщил он, даже не поприветствовав, перепугано только и потирающего глаза и зевающего мальчика. – Найди его!... Не то отправишься в Секретный угол моего королевства.
Эльфи жалостно натянул на себя одеяло: он знал, что в упомянутом Королем месте водятся ворчащие кикиморы, что вынимают все нервы требованием натирать полы их светлиц, вечно затянутых грязью и болотными побрякушками. Однако его уныло-умоляюще блестящие, карие глаза не произвели никакого впечатления на хозяина, все будто стремившегося собственными кулаками выдавить из плотной талии тонкую.
- Ну вставай, лежебока! – Король буквально вытолкнул, не успевшего и рта открыть, Эльфи с высокой постельки. – Тебя ждет С-Миссия.
- Ах, вы!... – разобиделся мальчик, но, словно очнувшись и осознав безнадежность своего плана тоже чем-нибудь пихнуть хозяина, с льстивым любопытством переспросил: - Какая-какая миссия?
- С-Миссия! –нервно тряхнул, удаляющийся в жемчужные лепестки-покои, Король, - «Светлячка-найти-Миссия» по-другому! Понял, наконец?... Что за медленно-доходчивый мальчишка!... Вперед, не то в Секретный угол!
Эльфи, пришпоренный повторным оглашением столь нежелаемой участи, лихо надел скромные штанишки с лямкой через плечо, украшенной булавкой в виде божьей коровки, и маленький цилиндр в весьма скептический узор из, ну очень жизнерадостных, серо-черных полосочек.
Закончиввой нехитрый ритуал убранства, он взял, ничем не примечательную, игрушку, в форме пестрой, почти живой головы львенка на длинной палке; уселся на нее поудобнее и легонько шлепнул травинкой, отливающей солнечно-радужными искорками – львенок на палочке живо понес, на лошадиный манер, своего маленького ездока навстречу приключениям…
Эльфи, напротив, не ждал никаких происшествий, без интереса управлял игрушкой, неутомимо прыгающей, в поисках светлячка, под самые потолки великолепных заллов дворца; мечтательно-лениво представлял себе, как, назло Королю, просто поскачет по всем его владениям и, вернувшись к нему с пустыми руками и счастливо-ехидной миной, отправится к кикиморам, доставляя хозяину головную боль битьем их горшков.
Мальчик уже отчетливо, с наслаждением, слышал голос Короля, намучившегося от бессонных ночей и грохота разбиваемых горшков, робко проронившего: «Эльфи, не бей посуду кикимор и возвращайся – я больше не буду скидывать тебя, только уснувшего, с кровати и донимать всякими дурацкими прихотями!... Я сделаю тебя самым знатным пажом, только перестань!...»
- … Перестань на меня наскакивать, неясная животинка! – визгнул голос прямо перед носом замечтавшегося мальчика. – Что это у тебя за ездок глупый, что не видит идущего?...
- Стой, Тпру! – натянул поводья узды львенка Эльфи, старательно вытягивая шею в сторону незнакомого голоса, не забывая между делом возмущаться: - Это я-то глупый?!....Вот слезу с игрушки и покажу тебе, какой глупый!... Назови свое имя, перед тем, как молить меня о пощаде!...
- Ух ты, какой!– подозрительно притихли нотки отчитывания незнакомца. – С Оракулом надумал сразиться?...
Мальчик встрепенулся и неловко завертелся в седле, словно туда залетела пчела – он слышал про доброго и могущественного Оракула, исполняющего желания всей жизни и сейчас судорожно думал, как бы снискать его милость.
- Благородный Оракул! – заикаясь, произнес Эльфи, пряча колыхающее стыдом лицо за пышной макушкой львенка. – Извини, пожалуйста, за то, что я на тебя наехал, и… Если нетрудно, покажи мне путь к потерявшемуся любимому светлячку Короля!... Не могу я к нему с пустыми руками возвращаться!...
- Мое прощение заслужить надо! – терпеливо произнес тот, доставая из складок убранства какой-то блеклый свиток. – Чтобы я смог выполнить твое желание, помоги моей сестрице-Мойре!...
- Вот еще, мы так не договаривались! – дернул шершень сказать Эльфи, уставшего держать равновесие на, порывающейся вновь скакать, игрушке. –Не хочешь, так и скажи!... А возиться с девчонками я не собираюсь!...
- Между прочим, она может сотворить светлячка для Короля, еще краше прежнего! – задумчиво прибавил Оракул, теребя в руках свиток.
Это звучало столь заманчиво, что мальчик с готовностью слез с львенка и дал команду принципам быстро уйти в глубокий шкаф контроля и побыть там взаперти. Тем временем он браво приосанился и поправил наряд, рисуясь перед братом Мойры.
- Я готов! –воскликнул Эльфи, подумав: «По-любому попрошу у нее крылышки, чтобы улететь от Короля!... И буду жить без него долго и счастливо!»
- По рукам!... Только гляди, будь усидчивым и не халтурь!... – напутствовал Оракул и порвал свиток, из которого брызнул столб лунно-алмазных искр; незамедлительно подхвативших Эльфи.
Как только воздух прояснился, он очнулся в замке, состоявшем из огромных зал, разукрашенных всякими блестящими фантазиями, всюду были темного стекла манекены с пестрыми нарядами, зеркала и меха, золотые, серебряные цепочки, свешивающиеся с потолка для украшения.
«Ну и модница эта Мойра! – со скукой подумал мальчик, сосредоточенно пририсовывая, для какого-никакого развлечения, усы, синяки, брови и бородку портретам напыщенных дам, мелькающим тут и там.
- Ах ты негодница! – раздалось позади него, пискляво-гордыми, женскими раскатами шока.– Иди сюда, я тебе работенку-то получше дам!...
Эльфи вздрогнул и поспешно обернулся: на расстоянии пули от него стояла тощая и высокая дамочка в тунике, украшенной массивными, светяще-прозрачными, часами. Потом взгляд поймал собственную нескладную фигуру, укутанную во множество платков и куцую юбку, на голове мальчика ощущался легкий макияж и, сжимающая всклоченные кудри, повязка.
«Ну Оракул! – думал он, сжимая зубы от конфуза и потока ругательств и требований Мойры, поигрывающей, кривляющимися бликами, часами. – Я к тебе тоже как-нибудь подкрадусь и парик на голову накину с бусами… Погляжу, как ты тогда запоешь!»
- Твоя задачане глядеть, как кто-то поет! – ввизгнула Мойра, беря Эльфи за руку и таща его в самый огромный зал, наполненный пудрами, помадами, кисточками, заколками и прочими дамскими причудами. – Твоя задача – Подавать мне каждый день новые принадлежности для моего убранства, чтобы я всегда была разной!... Не то я отправлю тебя к своему среднему брату – Вервульфу!
«Что-то я не испугался!» - отметил про себя мальчик, кисло считая взглядом несметное количество флаконов, коробочек, шкатулочек и вставая возле высоченного шкафа, на котором все это добро хранилось.
Поначалу он с титаническими усилиями надевал на себя каждое утро льстивую улыбку и наотмашь предлагал Мойре новую диадему с меховой накидкой, совсем не разбираясь в этом; за что окунался в бурлящую пучину спора с ней и отправлялся за тридевять земель за новыми украшениями. Потом ему это быстро наскучило, и Эльфи всерьез сердился, когда Мойра вертелась в подобранном убранстве перед зеркалом.
«Ты же мне обещала светлячка для Короля за то, что я буду терпеть твои пудры и помады!» - чуть ли не падал, с такими мыслями, в дрожи от усталой разочарованности и возмущения мальчик в очередной раз, когда хозяйка кокетничала перед одним из манекенов.
- Я тебе ничего не обещала! – спокойно сказала она, поправляя наряд, - Оракул всегда очень занятой, потому не мудрено, что он перепутал меня с Вервульфом!... Но я не отпущу тебя к нему, никто ведь мне больше не сможет помочь составить наряд на каждый день!...
- А вот тебе твои убранства! – расхохотавшись, потерял терпение Эльфи и побежал в залу украшений и косметики; за ним кинулась и Мойра, почуявшая неладное. Вбежав в залу, она вскрикнула – Эльфи плясал по комнате и, вооружившись шварой, скидывал с полок все, на что падал глаз.
- Остановись! –тоном обиженной девчушки, всхлипывала Мойра, только и успевавшая подхватывать любимые коробочки, с ужасом наблюдая, как мальчик резво вскакивал на полки иметко кидал в ее бусы, сережки, меха…
- А ты передай своему братцу, что я тоже занят, потому не смогу быть больше усидчивым и не халтурить, как он просил!.. – весело изрек Эльфи, прыгнув к, не шевелящейся от испуга, Мойре, кривляясь, горланя развеселую песенку, принялся скидывать с себя к ее ногам платки.
Только хотела сестра Оракула открыть рот, чтобы остановить это безобразие привычным, пронзительным писком, который Эльфи терпеть не мог; как он, правильно угадав ее ход мыслей, быстро приметив низкое, распахнутое окошко, взобрался на его раму и, с криком: «А ты и с убранствами чудна, и без них!... Так что помощь тебе моя не нужна!» послав забавный воздушный поцелуй, оторопелой Мойре, исчез
...Внизу, добежав до ближайшего ручья, мальчик торопливо смыл макияж с раздражением проконстатировал в мыслях: «Больше никогда не пересекусь по дороге с Оракулом!... Не нужны же мне его новые миражные обещания и россказни!... Как же мне к Вервульфу попасть, чтобы светлячка Короля найти?... Я уже готов все-таки достать его, и помириться с хозяином, чтобы только жить, как раньше…»
С такими мыслями он пошел, куда глаза глядели, для утешения передразивая лесных птиц и имитируя стрельбу из рогатки, по серебряным листочкам и туманным желудям. Так Эльфи снова набрался хорошего настроения и, благосклонно выпустив из решеток сознания самые смелые, сиюминутные прихоти. Например, погнаться за огненным олененком и потыкать палкой в укромное убежище водяного червячка, мимолетно ловя снежные ягодки, падающие с трясущихся, от чьих-то гулких шагов, кустиков зеркального бархата.
«Кто бы это мог быть?» - с любопытством подумал мальчик, на всякий случай прижимая к себе полюбившуюся, захваченную на память, о моднице-Мойре, швабру. Ответ не заставил себя ждать – перед ним предстал грозный седобровый старик в строгой форме и с косой саженью в плечах.
- Так, - веско бросил он, смерив взглядом, восхищенно осматривающего его, Эльфи. – Что, валяем эфимерку?....
- Ну, знаете, я… - довольно замялся мальчик, про себя ликуя: «Ну, наконец, хоть достойный собеседник!»
- А ну марш за мной, будешь у меня патрулировать огоньки, ясно? – продолжил старик и предъявил, проявившуюся на форме карточку, гласящую; «Блюститель ночной гармонии, 1-ого строя, Вервульф».
После такого, молчаливо-обескураживающего знакомства Вервульф привел мальчика в неясный комплекс, чем-то напоминающий коричнево-изумрудную, тусклую, шахматную доску в камуфляже, под стать строгим башням и решеткам, из-за которых выглядывали метлы, садовые ножницы, ружья, ухваты и остальная составляющая фантасмагорического арсенала.
Эльфи был переодет в форму, почти вдвое больше его и крохотную треугольную шапочку, контрастирующую, с, выданным ему, ружьем почти с его рост. «И все же тут просто мечта для тех, кто подобен мне! – приятно покалывала в его мыслях гордость и шаловливость. – Беги, прыгай, дерись с врагом и расхаживай в этой дивной форме!». – и он еще раз, сияя, поправил крохотную портупею на длиннющей плотной рубашке, больше походящее на крохотное платьице.
Но, вскоре, с первыми, гаркающими голосом грозного Вервульфа, лучами луны, Эльфи поджидало разочарование: он обязан был стоять уклетки с хихикающими, над его крохотным ростом, огоньками и периодически выгуливать их; тренируя находить вредные тени, иногда разгуливающих по лесу и навевающих кошмары его жителям.
Кроме того, огоньки были большими баловниками, незаметно почему-то напоминающие мальчику самого себя – они все пачкали, строили рожицы окружающим, нечаянно опрокидывали огнестрельные оружия и топили съестные припасы.
«Почему я начинаю понимать, как несладко со мною было Королю?... – думал Эльфи, стирая, по повелению Вервульфа, скатерть. – Даже хочется специально найти его любимого светлячка!... Эй-эй, вы что?!» - он бросился к огонькам, принявшихся жонглировать зажженными спичками.
- Осторожнее!.... Еще свою клетку сожжете! – крикнул он им, размахивая заботливо скатертью, чтобы потушить спички. Огоньки обиженно пищали и, увернувшись от скатерти, скрылись из виду.
«То-то же! – победоносно проводил их глазами Эльфи, снова погружая руки во вспенившийся таз для продолжения стирки - Это вам не игрушки – зажженные спички!...».
Тут он закричал и от неожиданности выронил скатерть, опрокинув еще и таз, пытаясь достать руками того, кто был причиной этой метаморфозы мига – Вервульфа, подкравшегося и яростно схватившего мальчика за ухо.
- Что за безобразия?! – рявкнул он, высвобождая из цепких пальцев крохотную, побелевшую от испуга, ракушку уха Эльфи – Вместо того, чтобы стирать скатерть, ты дерешься с огонькам?!....
- Они с огнем играли… - пытался вставить словечко тот, уныло приняв позу для отжимания под характерно-холодную команду.
- Не болтать, продолжать занятие! – только и отчеканил Вервульф и удалился.
А Эльфи еще долго потом стирал, гладил, сторожил огоньков, вставал под выстрел ружья и ложился с уханьем совы; ходил в самую жуткую глушь в лес, скакал на лесном коте за боеприпасами и потом тоскливо ждал, когда перестанут болеть ноги, руки и спина, когда чуть притаится, необъяснимо крепнущая с каждым мгновением, грусть по Королю светлячков, его теплому, искристо-солнечному, мягкому дворцу…
«Хозяин, простите меня за все!... Я больше не буду вредничать, только заберите мня обратно!» - искренне вырвалось в глубине сердца Эльфи одной скучной ночью, когда он неохотно выводил пальцем невидимые рожицы на мрачной подушке; внезапно он вскочил, как словно гром грянул у него над головой: «С возвращением, Эльфи!» - ласково произнес чей-то голос, знакомый до тепла.
Мальчик вскочил, не веря собственным ощущениям: его ноги торопливо скидывали, подозрительно-по-родному, мягкие складки одеяла; и замер – перед нм стоял Король, улыбаясь и гладя своего любимого, довольно урчащего, светлячка.
- Как он нашелся? – изумленно только и нашелся спросить мальчик, с радостью обнаруживая на себе привычные штанишки и цилиндр.
- Ты просто выполнил С-Миссию! – мягко ответил Король, снисходительно-озорно и поправляя взъерошенные волосы Эльфи.
- Как? –оторопело поднял смешные бровки тот. – Мне же Вервульф так и не дал возможности поискать светлячка; все огоньки заставлял стеречь?....
- Ну.. –загадочно протянул Король, осторожно обнимая оробевшего мальчика. – Зато сбылось пророчество: «С-тань на три пути – домой -в самое светлое сказкой место- вернешься - Миссию»!...
И Эльфи еще долго сидел в задумчивости от этих слов, стихим упоением наблюдая игру светлячков в дивном, кружившемся звездопадом, закате…

[Gazero]

Тень Франкенштейна

Дождь, кажется, не оставляет пыльные лабиринты ускоренного круга – жизни. Он гадкими каплями упрямо смывает твой макияж. Ветер назойливо треплет безупречно уложенные волосы. Тело задыхается под сжимающим корсетом, ноги не перестают путаться в белоснежной юбке….
«Алекс – дрянь!!!.... Этот день должен был быть нашей свадьбой! Он же означал для меня все!... А он меня бросил! Алекс посмел променять меня на стерву – соседку!!!!... Как он мог, как она осмелилась?! Она ведь была мне когда-то подругой… Нет! Нет больше ее! Нет больше тебя! Я ненавижу вас!... Мне теперь никто не нужен!..» - терзают сердце мысли.
Ты с облегчением кидаешь от себя эту мысль вместе с сумками, брошенными на каменные ступени особняка твоих давних предков. Твой взор успокаивали кованые решетки окон, готической конструкции лестничные пролеты, тусклые картины и статуи. Но немного смущал царящий холод и тьма.
«Плевать! Освоюсь!» - приходит на ум вывод и необходимость исследовать заброшенный замок. Ты уже понимаешь, что ноутбук прихвачен очень кстати – понятия электричества тут буквально не было. Что надо искать шкафы, которыми не овладели паутина – оставить в чистоте одежду и белье.
Уже понимаешь, что путаешься в лабиринтах коридоров и лестниц. Но, зато в сундуках находятся невиданные ценности, которые могут обеспечить тебе более-менее цивилизованное существование
….Перекусив заброшенным в сумке шоколадным батончиком, ты, уже определившись, усаживаешься за ноутбук – печатать роман, который cулил тебе кругленький гонорар. Но, от некоего разочарования старинной обстановкой особняка, вдохновение и увлеченность собственными идеями сменяются осознанием серой необходимости просто писать для денег.
На ум приходит только одно: «Необходимо что-либо настрочить!.... Ну, давай! Думай!... Если напишу хоть что-то, перечислят за это хотя бы некую часть гонорара...! Тогда, если я сумею продать драгоценности, которые здесь нашла, накоплю на холодильник… Потом уж постараюсь заработать денег на электроэнергию, ремонт… Глядишь, построю новую жизнь, найду более достойного меня парня!...».
Мысли прерываются странными тихими шагами, доносящимися с верхних этажей замка. Тобою овладевают шок и раздражение: «Бред какой! Насколько я помню, этот особняк заброшенный!... Кто тут может жить: замку около тысяча лет?!.... Может, это стресс? Ведь на моих глазах мой жених изменил мне с… Нет! Не хочу этого даже вспоминать!...».
Одолеваемая усталостью, ты продолжаешь днями искать фразы и сюжеты для своего романа, в котором, словами выдуманного профессора, ты доказываешь безумство доктора Франкенштейна и созданного им монстра…
Что ты знаешь о них? Тебе хорошо известно, что в одной, очень известной истории, помешанный на науке и жажде славы, молодой гений Франкенштейн тратит свой талант на создание чудовища…. Ты подробно описываешь его эгоизм и холодность, срывая свою боль от предательства на бумаге.
Живо воображаешь его наглый, сверкающий безумной страстью взгляд, смазливый овал лица и жгучую смолу волос. Ехидную, слащавую улыбку и холодное, пустое сердце.
Ты отлично знаешь, какой будет в твоем романе Франкенштейн, ведь его внешность ты позаимствовала у, уже ненавистного тебе, Алекса.
Но как описать творение безумного гения – создания, порожденного огненным, тщеславным сердцем и сухими законами наук? Ведь это, если ты не ошибаешься, плод воображения писателя, нечто туманное, призрачная химера, которую каждый рисует в своей фантазии по-разному….
У творения - тени Франкенштейна худые, длинные руки, обезображенные швами, бледное лицо и почти бежевые губы. Впалые щеки, от чего-то потемневшие причудливым оттенком, черные, блестящие, небрежно спутавшиеся волосы.
А еще – необычные, серые глаза, усталый, но пронзительно светлый взгляд. Который тихо, с большим интересом следит сейчас за тобой. Оно примостилось сейчас на дурацких жердочках лестницы чердака и не отрывает от тебя глаз, фиксируя твой горестный взгляд, одиночество и обиду на скучную жизнь, серые, мелькающие дни и ночи.
Создание тянется к тебе всею душой, ему все в тебе нравится, все хочется о тебе узнать. Оно осознает, что его душит одиночество, что его притягивает к тебе нечто более сильное, чем холодный магнит из физики…
…. «Что за тягомотина – этот «Франкенштейн»?! Эту байку невозможно запомнить, вспомнить!... Пойду, поищу наверху эту рутинную книжонку…» - с такими мыслями разум толкает подпитать таким образом вдохновение, и ты слушаешь противный скрип лестницы, поднимаясь к мелькающей вверху библиотеке.
Вдруг, ты встречаешься глазами с пронзительными глазами… творения того, кого ты критикуешь в своем романе! «Не может быть!!!! – шокировано ударяют в голову мысли. - Да это же монстр Франкенштейна – чудище с мозгом психа, безжалостный убийца!!!... Мама!!!... Что делать?...».
Ты начинаешь серьезно паниковать и чутко следить за поведением Создания, которое тихими шагами приближалось к тебе со слабой, стеснительной улыбкой. Оно медленно протягивало к тебе руки.
Однако, принимаешь искреннюю, теплую улыбку несчастного творения за хищный оскал, прижимаешься в страхе к ближайшему пролету. Пятишься назад, не отрывая глаз от Тени Франкенштейна. Твой голос приобрел окрас визга, пронзительно нарушающего тишину тонким выкриком: «Не подходи, монстр!!!».
Создание опустило голову, пряча мелкие слезинки и, бережно положив к твоим ногам малиновый сверток, спешит удалиться, чувствуя стук своего сердца и смущение от дрожи твоей кожи.
Ты, ощущая потрясение, думаешь плюнуть на все и спрятаться под теплым одеялом (часы били полночь). Однако, рефлекторно вызывается интерес к малиновому свертку. Отдернув шелковую ткань, с удивлением обнаруживаешь некий дневник, аккуратно подписанный: «Д. Франкенштейн. История создания моего творения». В смятении, тяжело поднимаешься в свою комнату.
Мысли путаются: «Откуда это чучело могло знать, что мне надо узнать историю его безумного создателя?!.... Откуда оно тут?!.... Что ему от меня нужно?!... Ладно, забудь… Просто не попадайся монстру на глаза и….забудь… Хотя, как уже такое забудешь?..... Чудовище принесло мне книгу о себе… О, как это все жутко…Странно…. Ну, ладно, ты перевозбудилась, марш дрыхнуть!.... Нет, почитаю сначала этот дневничок, вдруг монстр отстанет… Надеюсь, больше его не увижу…. О, отчего это?…Как все это странно….».
Странная книжка оказалась у тебя в руках. И жуткая: доктор Франкенштейн подробно описывал в ней, как пробирался тайком на кладбище и выкапывал трупы. Он сшивал наиболее гармоничные (по его мнению) части тела этих трупов для создания наиболее совершенного человека. Затем, Франкенштейн оградился от всего мира, от людей, всецело поглощая время экспериментам над своим будущим творением – химическим, генетическим, физическим опытам….
Разумеется, после прочтения дневника безумного гения, тебя посетили удручающие мысли, которые вернули тебя к изложению своего мнения об образе Франкенштейна, напрочь отбили у тебя дрему.
Ты не подозреваешь, но сон в ту ночь не посещал и творение, терзающееся мыслями о своей, пугающей тебя, внешности. Удивительно, но это Создание тоже имеет душу, которая сейчас металась, не зная покоя. «Я - монстр! – с горечью думало оно, слепо глядя на луну. - Неужели это - правда?!... Я что, убийца?!... За что она меня так ненавидит?.... Почему?.... Она так прекрасна!.... Может, все же меня простит и перестанет бояться?.... Я ведь никогда ее не обижу!.... Как я хочу приблизиться к ней!.... Но что мне делать?....».
Бесцельно побродив по темному и пыльному чердаку, тень Франкенштейна вновь бессмысленно уставилась на пейзаж из окна. Тут ее взгляд упал на розовый куст, усыпанный изящными, белоснежными розочками, источающими сладкий аромат и украшенные трогательными, свежими капельками. «Я понял, как попросить у нее прощения!» - блеснула мысль у создания.
Оно нашло бумагу, перо, чернила, и, дрожа от волнения, старательно вывело следующее: «Простите меня, светлое, создание с тонкой душой и гениальными мыслями!... Я постараюсь больше не появляться без Вашего разрешения…. Прошу, не бойтесь меня!.... Я вовсе не тот, за кого меня все держат!.... Поверьте, никогда не позволю причинить вред такому нежному творению, как Вы!....»
Незамысловато подписав свою записку, Тень Франкенштейна тихо подсунула ее под дверь твоей комнаты, бережно положив на нее прелестную розу. Затем она бесшумно удалилась на чердак - терпеть свое горестное одиночество….
Ты же, смачно потягиваясь в огромной старомодной кровати, утром абсолютно не ощущаешь себя брошенной и забытой миром. Сам собою приходит оптимизм, бодрость, особая энергия. Неудивительно, ведь тебя ждет чашка горячего кофе, неторопливая прогулка и творческие планы, которые накопились за ночь и ждут своего отражения в романе.
Захотелось вновь побродить по всему замку, предвкушая какой-никакой успех своих творческих плодов и более будущую яркую жизнь. Ослепительное, искристое солнце и изумрудные деревья за окном зовут погулять.
И вот, ты юрко выскакиваешь за дверь. Некстати вспоминаешь, что с прогулкой придется чуть повременить: нужно исследовать записку и выкинутую кем-то розочку, мелькнувшую перед глазами. Прочитав содержимое записки, тебе становится по-настоящему тревожно и страшно.
«Что?!!... – мысленно переживаешь шок. - Как, монстр умеет писать?!.... И что за чушь он пишет?!... «Я вовсе не тот, за кого меня все держат!.... Поверьте, никогда не позволю причинить вред»… Так я тебе и поверила!.... Простить тебя, после всех этих твоих выходок – да никогда!!!.... Интересно, где ты прячешься?.... Я тебе все выскажу, чудище!...»
Гнев сам привел тебя к чердаку. В негодовании, ты спешишь покончить с досаждающим созданием, раздраженно говоря в пустоту, царящую там:
- Ну, монстр, я пришла!... Тебе нечего больше прятаться в засаде!... Покажись, немедленно!... Разговор есть!
Из темноты взволнованно выскочила Тень Франкенштейна. Осознав, что ты обозлена, она принялась торопливо анализировать свои допущенные ошибки. Ее руки напряженно дрожали, а взгляд виновато был устремлен в одну точку.
Такое поведение бесит тебя не на шутку: смущение Творения воспринималось как издевка.
- Ты что молчишь? – твой голос еле сдерживался от ора. - Можешь объяснить, к чему ты мне принес дневники твоего придурка-создателя?!.... Что ты хочешь?.... Зачем меня преследуешь?
Несчастная Тень Франкенштейна бессильно молчала: имеющая в дар от создателя мертвые голосовые связки, она была немой.
- Ты меня пугаешь!... – дрожащим голосом признаешься ты. - Что ты от меня требуешь?...
Создание подняло на тебя глаза: оно кричало душой. Но ему ничего не оставалось, как записать очередную записку:
«Я чувствую, Вы что-то хотели узнать про меня… Насколько слышал, наблюдал, понял - Вы пишите обо мне книгу… Вот и хотел Вам помочь!... Не отталкивайте мои шаги, пожалуйста!…. Я знаю, внешне отвратителен, но…. Почему-то Вы мне так нравитесь,…. Хочется Вам быть полезным….Я могу Вам пригодиться!...».
Ты чувствуешь, что под тобою проваливается пол: сейчас тебе невозможно поверить своим глазами! Смущает больше всего факт, что у Творения, созданного из мертвых органов, есть чувства и интуиция!
Не знаешь другого выхода, как осмеливаешься спросить:
- А как это ты можешь что-то понимать, ощущать!?... Ведь, знаешь, ты сотворен из трупов!
«0, как мне тяжело это объяснить!... Наверное, это появилось, накопилось у меня само собой, скорее…. Я не знаю таких законов естественных наук, которые бы вызывали память, эмоции, настроение!.... Увы, я не могу контролировать свои ощущения, возникшее от одного Вашего присутствия!... Боюсь, Вы не захотите меня знать, если я отвечу на Ваш вопрос!....»
Тебя одолевают разочарование и стыд от собственной неадекватной злости. Потихоньку накатывает отвращение, вызванное пронзительным взглядом создания, и ты спешишь бессознательно крикнуть, убежать.
«Узнала о чучеле этом, как же!.... – раздраженно думаешь ты, вновь обрекая себя на пытки перед монитором ноутбука. - Что оно на меня глаз положило?..... Наверное, захотел свежих жертв! Недопустимо больше рисковать своей шкурой и дразнить его своим присутствием!.... Ни на шаг от компа!.... Пиши давай, дырявая башка!».
Наконец, на ум пришло описание Творению Франкенштейна: худой, высокий человек, одетый в запыленный костюм, явно накинутый с чужого плеча. Следя за собственными мыслями, понимаешь, что не можешь преодолеть отвращение к бедному Созданию. Которого бросил самый близкий ему человек – его создатель. Теперь оно ищет близкую душу в тебе.
Но ты этого не подозреваешь. Усиленно, беспрестанно склеиваешь фразы для романа, изредка отвлекая свой разум и взгляд невеселыми, изрядно надоевшими пейзажами из окна.
Вдруг, в один пасмурный день, стал разрываться мобильный телефон. Ты безразлично снимаешь трубку. Слышится мерзкий голос Алекса, притворно – виноватым голосом пытающегося уверить тебя в том, что «он осознал свою ужасную ошибку. Ему одиноко. Всю жизнь он искал только тебя…»
В гневе, взбудораженном разбивающими сердце воспоминаниями, вынужденно выпаливаешь ему в ответ ложь размером в три короба. Ты с ехидным наслаждением рассказываешь об ослепительном особняке, о ежедневных ваннах с шампанским, о гламурных еженощных вечеринках, о несметных гонорарах, о платиновых домашних тапочках и норковой подстилке перед кроватью….
Ты добилась своего: тряпка-Алекс тут же принялся умолять тебя «вернуться к нему и начать все с начала». Но страстно желаешь вычеркнуть этого бессердечного типа из жизни:
- Теперь тебе нужно все начать сначала?!.... – бесцеремонно сотрясаешь древние стены страшным ором. - Бедненький ты наш!.... А с соседкой не получилось начать новую жизнь, да?!.... Теперь я «единственная», когда нет гроша за душонкой?!.... Так слушай сюда, нахлебник: нет больше «нас»!!! Меня в твоей жизни не было и никогда не будет!!!!..... И звонить мне уже бесполезно, да!.... Так что – катись, куда знаешь!!!
Пытаешься заглушить вновь разъедающую боль обращению к верным друзьям – ноутбуку и найденному в особняке журналу. Вновь ты еще яростней подбираешь мысли для гадкого образа Франкенштейна, еще яростней вглядываешься в бессмысленные заголовки журнала.
Внезапно, в отражении монитора ты видишь тихо приближающееся Создание, глаза которого пытаются разглядеть причину твоего отчаяния.
В смущении ты отворачиваешь голову в сторону, усиленно вызывая в себе интерес к несчастному паучку, беспечно ползающему на противоположной стенке. Увы, движимая неведомым тебе стремлением, Тень Франкенштейна незаметно подходит к той стенке и заслоняет собой паучка. Кажется, тебе дурно от этого вновь возникающего перед глазами ее чудного, глубинного взгляда. Ты предпринимаешь еще одну попытку: быстро повернув голову в противоположную сторону, навязываешь себе интерес к затухшему камину.
И вновь – эти серые, блестящие жалостью и любопытством глаза. Вновь – скромная, снисходительно – извиняющаяся улыбка.
- Ну что, зачем ты пришел? – стеснительно понижается твой голос.
Тебе на руки мягко опускается ветхая записка: «Что-то Вас встревожило, я чувствую! Что?.... Расскажите мне, не бойтесь….»
- Уйди, пожалуйста! – невольно опускается от внутренней пустоты голова. - Я понимаю, выла тут так, что и мертвого поднять могла. За это – извини, но…. Уходи, прошу! Не твое дело! Понимаешь?....
«Бедная, Вас обидел алчный мужчина, я понял!.. Вам так одиноко… Но, поверьте, мне тоже - очень плохо одному!.... Чем Вам помочь?... Скажите, я все сделаю!»
- Да иди ты!!!.... – к возмущенному гневу примешивается дрожащие нотки страха.
Ты вынужденно наблюдаешь, как, поникнув, медленно поднимается Творение Франкенштейна на чердак. От шока, стресса и усталости, фанатично начинаешь пялиться в экран ноутбука….
Свет ненавистного компьютера заменяет Созданию вторую луну. Оно не может понять, как ты можешь изнемогать себя, впившись хрупкими глазами в бездонный неоновый монитор. С тревогой наблюдает, как истощается твое изящное тело, как ты днями и ночами не находишь себе покоя и сна, забываешь о еде, отказываясь от свежего воздуха. Ему больно следить, как ты себя гложешь из-за безумца, когда-то разбудившего его током от неведомого сна.
Тень Франкенштейна возненавидела и себя, и своего создателя. Но ее душа подсказывала необходимость преодолеть свое стеснение и спуститься в твою рутинную реальность. Ей необходимо стерпеть все серости этой реальности, но покинуть тебя она уже не в силах. Не в силах будет пережить еще одну смерть и вечные муки во вновь засосавшем мире одиночества!
Увы, для тебя мира, дальше ноутбука и работы, больше не было. Ты целыми днями причитаешь о предательски кратковременной памяти, забитой мыслями о романе и стершей все следы, ведущие к древним сокровищам замка. Сетуешь, что обнаруженные запасы пищи в сумках кончаются, а провизия в особняке вряд ли съедобна. Что, если не закончишь хоть каким- либо образом роман, то, от голодного и холодного существования, скоро сыграешь в ящик.
Чувствуешь себя абсолютно дикой. Тебе стыдно за нахлынувшую помешанность. Но компьютер уже приказал тебе в очередной раз забыть про обед, подстегивая мучиться над бедственно короткими предложениями. Вот ты вновь бегло ищешь глазами на клавиатуре буквы для обрамления своей мысли. Однако, внезапно ловишь себя на мысли, что перед тобой стоит принесенный на серебряном подносе обед: приятно пахнущий кофе, шоколад и пряного аромата пирог. А рядом учтиво украшает поднос с угощениями салфетками Тень Франкенштейна!
- Ты что?! – изумленно прикрикивает твой напуганный голос, - Что, что тебе нужно?
Творение наглядно и ласково просит тебя съесть и выпить принесенные лакомства: оно подносит изувеченную руку ко рту и робко приоткрывает его.
Смущение и непонятный трепет перед ним заставляют твой разум молниеносно разгадать этот несложный жест: торопливо, пряча глаза, начинаешь пить кофе и закусывать шоколадом.
Умиленное выражение лица Создания вынуждает тебя торопливо, тихо спросить:
- Я полагаю, ты ведь не просто пришел подкармливать меня? Чего хотел?
Мелькнула записка: «Возьмите, это мой подарок! Это самое дорогое, что есть в моем замке… Думаю, оно Вам понравиться!».
Подстегиваемая немного алчным любопытством, ты спешишь открыть подкрепляющую слова записки мраморную шкатулку. Твоим глазами открываются восхитительные сапфировые серьги, золотое, изящное колечко, нежное, жемчужное колье.
- Спасибо! – робко благодаришь ты, быстро беря шкатулку в свои руки и пряча взгляд.
«Умоляю, не бойтесь ничего!.... Обращайтесь! С радостью помогу Вам!...»
Слепо киваешь головой: присутствие Творения Франкенштейна вызывает в тебе пугливое поведение дикарки. Но оно, видимо, принимает твое терпимое смущение и сдерживаемое отвращение за твое примирение.
Создание осознавало эту мысль, и все тревожней, теплее и слаще становилось у него на душе. «Наверное, она такой раздраженной была из-за бедности… - смаковало оно рассуждения. - Но теперь, когда она возьмет мои подарки, будет ощущать себя богатой!... Как я хочу видеть ее богатой и счастливой!.... Но что для этого ей не хватает – романа!.... Роман…. Как ни тяжко мне вспоминать свое прошлое, не имею права отказать ей в просьбе!... С завтрашнего дня, когда она успокоится и ко мне привыкнет, все расскажу о бессовестном Франкенштейне, ничего не утаю!.... Лишь бы она меня не отталкивала!.... Лишь бы видеть ее счастливой!....»
Творение принялось усердно ворошить чердак в поисках чертежей и схем, учебников, оставшихся с опытов пробирок и колб. Оно ощущало блаженство от общения с тобой, от помощи твоему роману. Его не смущало твой безразлично - потребительский тон, вечно прячущиеся в страхе глаза и неразговорчивость. Все это воспринималось им как легкий каприз и как твоя пленявшая слабость. Ради твоих простых ответов и одобрений он забывал о жутком, допотопном замке. Видя тебя, перед его глазами сразу искрился волшебный свет, усыпляющий и утешающий!....
В один, сверкающий молнией, вечер вновь зазвонил твой телефон, обещающий перспективные перемены. Это дали о себе знать заказчики романа, осведомляющиеся о процессе труда.
Ты вдруг ощущаешь, что оковы, связывающие тебя с этим мерзким местом и Тенью Франкенштейна, постепенно растворяются, открывая радужную дорогу в сытую жизнь, полную успеха и свободы.
- Да, основа романа уже готова…. – вдохновлено и горячо отзываешься ты на вопросы респектабельных заказчиков. - Вы даже не представляете, что мне пришлось выстрадать ради написания черновика!.... Монстр Франкенштейна существует!... Да, и я целые дни проводила в пытке, наблюдая за этим уродом!.... Материал, однако, вышел довольно любопытным…. Да, в скором времени я закончу роман!.... Надеюсь, мне хватит средств навсегда покинуть это чудище!....
Не успеваешь положить трубку, как в верхних лабиринтах замка раздаются звуки грохота, битья стекла и посуды, метания вещей и мебели. Тобою овладевает предчувствие страшной картины.
Спустя секунду, к тебе порывисто спускается создание: взъерошенное, бледное, с лицом, мокрым от слез, с окровавленными руками. Взгляд его был страшен. Тебе казалось, что Тень Франкенштейна сейчас набросится на тебя с, выставленным аффектом вперед, ножом.
- Ну, что? – в трусливом, жалобном отчаянии кричишь ты. - Зарезать меня хочешь!?... Ну давай, я не убегу!.... Да, мне легче умереть, чем видеть тебя!!!
Оттененное ночной тьмой и озаренное вспышками молний, лицо Творения предстало в полной бессильной злости, поглощающей все обиде и боли. Ты это понимаешь, но отчего-то нагловато – бесстрашно твердишь:
- А ты думал, что я слушаю тебя и принимаю твои подачки потому, что мне тебя жалко или ты мне симпатичен?.... Да ты себя видел в зеркало!?.... Оставь меня, чудище!.... Я никогда не пожалею тебя, монстр!!!... Можешь убить меня спокойно!....
Последние твои слова, казалось, привели Тень Франкенштейна в бешеную ярость. Она уже замахнулась на тебя зловеще сверкающим кинжалом. Но, ощутив твой страх и отчаяние, не находя себе место от душевных мук, она неконтролируемо полоснула себе по руке ножом и, прижав его бережно к губам, убежала на чердак, безнадежно – умоляюще сверкнув тебе на прощание глазами.
Все это было воспринято тобою за цирк чистой воды. «Вот трус! – думаешь ты уже в постели, укутываясь одеялом. - Решил окончательно мне кровь выпить, а уже потом - убить!?.... Да ноги моей больше не будет в этом проклятом особняке!!!... Только бы роман закончить! Только бы закончить!....».
«Закончить жизнь своевольной смертью…. Возможно ли мне это совершить?.... – хватаясь в безумии за голову, напряженно думало Создание. - Можно ли было посметь поднять на ее руку?!.... Ярость нахлынула, низость... Но она же погорячилась, оступилась…. Просто не понимает, что погибает!.... Как ты можешь оставить ее погибать?!.... Как она на меня смотрела!... Как мне больно сейчас от ее слов!... Как обидно, больно.... Не уж то я монстр, только и думающий о убийствах?!.... О, почему так хочу все для нее делать, почему не могу без нее?.... За что мне ее презрение?!.... Лучше бы меня током Франкенштейн расшиб!.... Не хочу этого знать – не хочу осознавать ее гнева, отвращения!!!.... Не верю, что она, по моей вине, в отчаянии, почти в пропасти... Бедная, чем же тебе помочь уберечься от этой пропасти?....».
Ты не слышишь этой мучительной борьбы – погружаешься в сладкие грезы, мир сновидений. А Создание спешит осознать низость и трусость мысли о суициде, торопливо перерезать злополучным ножом уже накинутую на исхудавшую шею петлю.
После этого оно бежит на улицу - вздохнуть свежий воздух. Ему необходимо было убедиться в том, что происходящее было не липким черным сном, было наяву. Страшно становилось за медленно накатывающее безумие, ощущение дикого миража.
И, только ощутив крепкий запах старого кедра и посмотрев в решетчатое окно, Творение Франкенштейна ощутило умиротворение, тепло и радость, необходимость жить. Охватившая его нежность и жажда заботы о тебе помогла ему понять, что в его жизни есть счастье, которое светло и хрупко – это ты, беззаботно дремлющая на мягкой перине.
Чтобы не потревожить твой сон, оно поспешило вернуться на чердак – наблюдать луну и размышлять, поклявшись себе не смущать тебя больше вспышками гнева и простить тебе все твои ошибки…
«Ошибка за ошибкой, все натянуто до предела, неестественно…. – плаксиво думаешь ты, бешено стуча от злости пальцами по клавиатуре. - А ведь рядом был такой источник, прямо кладезь воспоминаний о Франкенштейне – его монстр!.... Я прогнала его, теперь вижу, что это – моя непростительная клякса….Но он ведь был в ярости! Мог меня убить!.... Или нет, сама все спровоцировала…. Как все сложно! Странно, что после всего я до сих пор я его боюсь, не привыкла!.... Нужно обязательно попытаться с ним помириться, иначе я пропаду!...»
- Нам нужно поговорить, откликнись! – многообещающе просишь ты, мысленно опасаясь появление Творения, хищно блестящего глазами и стремящийся повторить попытку нападения.
Но о нападении не могло быть и речи: создание вбежало обрадованное, с ободренным, распахнутым сердцем, готовое бежать ради тебя на край света. От переполняющего чувства преданности, оно упало рядом с твоим стулом на колени и, не отрывая от тебя взгляда, приготовилось внимательно слушать.
Смущение поведением Тени Франкенштейна приблизило твой голос почти к шепоту.
- Ты все еще меня терпишь после всего, что произошло вчера? – робко спрашиваешь, боясь задеть в создании гнев.
В ответ оно благовейно улыбнулось и бережно опустило в твои руки записку:
«Если бы не Вы, мне незачем было бы жить!.... Ничего вчера не происходило!.... Я лишь понял тогда, что злость – черная вещь!...»
- Так ты меня…. – теряясь в догадках, изумляешься ты. - Ты меня…. не хотел уничтожить?...... Как? Ты меня ценишь?....Ты….
Создание ласково протянуло к твоим губам руку. Понимая эту просьбу и переживая шок, замолкаешь, не отрывая глаз от движений этого странного существа.
«Вы хотели о чем-то поговорить? – от записки веяло теплом и нежностью. - Я слушаю!.... Все пойму, так что не стесняйтесь!...»
- Франкенштейн был к тебе добр? – твои руки уже были готовы печатать содержимое очередной записки.
«Дни моей прошлой жизни в его обществе в тумане…. Не думаю, что он был добр…. Я знаю, вряд ли встречу кого-то еще, кто бы был добрее Вас!....»
Ты поспешно погружаешься в расспросы творения о конкретных чертах характера его создателя. С удивлением узнаешь, что Франкенштейн затеял столь безумный опыт после психической травмы: на его глазах умер близкий ему человек.
Побеседовав с Созданием некоторое время, ты тихо его благодаришь и спешишь анализировать свое состояние: тебя беспокоила странная связь, возникшая между тобой и этим злым гением.
«Вот так история! – размышляешь ты под аккомпанемент удаляющихся шагов Творения. - Франкенштейн пережил потрясение – и у меня в жизни был шок…. Он тронулся от создания монстра – я же, скорее, медленно схожу с ума от написания романа…. Как смешно!...»
«Как солнечно у ее ног! – признается своей мятежной душе Тень Франкенштейна. - Невозможно сказать, как тепло и приятно быть возле ее рук!.... Никогда не видел таких красивых нарядов – белых пышных, ароматных… Она в них подобна фее, звездочке!.... Чего не хватает звездочке для ее ослепительного сияния?..... О создателе я все рассказал, значит, роман готов…. Она искрится, как жемчужина!.... Увы, жемчужина спутана грязными, тусклыми водорослями, она меркнет под тенью старых, разбитых кораблей!.... Точно: необходимо покинуть душный чердак, приукрасить замок!.... Чтобы все увидели, как он хорош, и какая прелесть в нем увядает!...»
С этими мыслями Тень Франкенштейна решительно отыскала тряпку и ведро и с наслаждением юркнула в лабиринты комнат: убирать мусор и придавать особняку более эстетически миловидный образ. Давно она так не стремилась потщательнее вытереть пыль, давно не жаждала отодвигать старинные тяжелые шкафы и комоды. Давно Создание не гоняло с таким азартом пауков с их насиженных мест, давно не осведомлялось об отсутствии мышей в замке.
Беспрестанный грохот и шуршание, тяжелые скрипы движения чего-то массивного мгновенно поднял тебя с подушек: ты только что, наконец, довела до ума основу романа и решила компенсировать свою титаническую усталость, накопленную за дни и ночи литературного труда. Теперь ты взбудоражено вскакиваешь с мыслью: «Такое ощущение, что вверху особняка конный завод! Какой идиот его обеспечил?!.....»
Подстегиваемая возмущением, ты пулей бежишь на шум. Перед твоими глазами предстает следующая картина: Творение, облаченное в забавный фартук, тщательно натирало зеркало блестящего чистотой трюмо. Увидев тебя, оно принялось улыбаться и показывать тебе вычищенные статуэтки, шкатулки и флаконы, явно прося оценки.
Оценка твоя была крайне отрицательной. Но, разум напомнил - прежде чем выпалить свой гнев, логичнее узнать причину.
- Ты это зачем? – мягко спрашиваешь ты, щурясь от непривычно блестящих от ухоженности поверхностей и предметов.
«Для Вас будет лучше, если замок станет привлекательнее!.... А то смотрю – не приходят к Вам друзья, одиноко от этого ведь!.... Мне так хочется видеть Вас радостной, в кругу общения!.... Сами же понимаете – что с меня, немого чучела, взять?...» - самое удивительное в Творении было то, что оно, при любых условиях и обстоятельствах, умудрялось послать тебе записку со сокровенным.
- Но тебя ведь не просили!.... Если бы мне так это нужно было – сама бы все сделала! Что мне – тяжело, что ли!?.... Так что – прекращай давай свою затею, не утруждайся – почему-то сопротивляется твое сердце оказываемой тебе заботе.
«Ну зачем отталкивать мои старания?.... – явно игриво журит тебя Тень Франкенштейна. - Вы ведь достойны отдыха, а мне давно следовало размять кости…. Что Вам от этого?....»
Не в силах ответить на столь загадочную реплику, поднимаешься в свою комнату, провожаемая теплым взглядом умиления Творения. И вновь вспомнил о своих обязанностях забытый на кровати телефон, разрываясь самой светлой мелодией на земле – тебе звонят родители.
- Ты почему убежала со свадьбы? – взволнованно кричала в трубку твоя мама.
- Между женихом и мною все кончено – несмотря на неприятный разговор, тебе радостно слышать собеседницу.
- Ладно… - соглашается она. - То, что вы собачитесь с Алексом – это ваша личная жизнь (я устала в нее вмешиваться, насильно мил не будешь…)! Но домой ты почему не вернулась?! Ты же чуть отца в могилу не свела!!!
- Кажется, я предупредила вас, что некоторое время поживу в особняке прабабки, забуду случившееся…. Не на вас же это выливать!
- И долго ты еще собираешься забывать? – голосом мамы овладел возмущенный страх и злоба от переживаний. - Я же не знаю, что думать!!!
- Извини, мама, я, наверное, очень нескоро вернусь домой!
- Но почему!?
- Прости, но, думаю, ты не переживешь ответа! – вздыхаешь ты, прерывая звонок.
Ощущение разбитости опускает тебя на холодные плиты. Понимаешь, что твое поведение – повадки трусливого и неблагодарного зверя. Что неизвестно, как еще твои слова отразятся в сердцах родителей.
«Ну что мне было ей рассказывать? – пытаешься оправдать свои низкие выходки. - Рассказывать, то я едва свожу концы с концами? Что изменилась до отвращения, сидя сутками у ноутбука? Что меня терзает своими чудными фокусами монстр?..... Я просто обязана оставаться здесь: родители не переживут метаморфоз!...».
«….Да уж воистину: «Помяни лукавого, он и появится!» - со вздохом думаешь ты, встретив пронзительный серый взгляд Создания, переполняемый жалостью и стремлением облегчить твою боль. Его руки непроизвольно потянулись обнять тебя, но оно остановило себя: решило не предпринимать что-либо без твоего согласия, стараясь не создать еще большей раны для твоей души.
- Ну что, что надо? – устало, без интереса вопрошаешь ты.
«Как ужасно наблюдать чьи-то цепи, одиночество?... Что же Вы страдаете?.... Чего боитесь?..... Презрения неразумного, бренного общества?.... О, умоляю, оно недостойно Ваших терзаний!.... Лучше… изливайте свой страх на меня!.... Да, прошу, презирайте меня, ненавидьте!.... Поверьте, я все стерплю, мне это будет благом!.... Лишь бы Вам не было больно!.... Ради облегчения Ваших страданий я готов на все!...»
«Все – это была последняя капля в моем терпении, - посепшно удалившись от Тени Франкенштейна, думаешь ты. - Пусть я цинична и эгоистична, но он еще хуже – навязывается!.... Ничего удручающе нет, чем день-деньской терпеть его чудаковатую помощь, прилипчивый взгляд и дурашливую улыбку!... Нужно порвать с ним так же, как и с Алексом – быстро, и без шумихи!... Надо просто дать ему понять – что я отвергаю его выходки….Увы, я должна понимать, что это он только делает вид такой! Это с виду он белый и пушистый! На самом деле что-то затевает.... Но что?... Что бы он себе не задумывал, я должна порвать с ним…. В конце концов, чем я им обязана!?... Как жил до меня, так и будет жить без меня!.... »
С этой мыслью решительно пакуешь вещи, теша себя убеждением в том, что ничто тебя на самом деле не держит в этом замке. Что впереди тебя ждет новые страницы твоей жизни, возможно, славы. Успеха. Первым шагом к удаче ты считаешь побег – незаметный для глаз пугающего тебя Создания, ночной побег. Вот уже осторожно открываешь предательски поскрипывающее окно, уже бережно кладешь на траву чемоданы и сумки. Уже, с негой вдыхая ночную прохладу, залезаешь на высокую раму, и, подбирая пышные юбки платья, готовишься слезать, покидать осточертелый особняк....
«Весь замок обошел!.... Где же она?... Что с ней, - шорох твоего побега разбудил в Творении сильное беспокойства. - Что за грохот слышал в ее комнате?.... Уж не напали ли на замок?..... Я во всем виноват: натер до блеска его и думал, что помогу…. Ох, как некстати иногда блеск притягивает неверные умы и преступные сердца!.... Некогда философствовать! Ты обязан спасти ее…. Что это?!..... Что она задумала?!...»
Глаза Тени Франкенштейна с ужасом остановились на тебе, не решающейся выпрыгнуть из окна (оно, как тебе казалось, было уж слишком высоко). Создание невольно подбежало к тебе: страх за тебя путал его мысли: то ему казалось, что ты что-то уронила, то ощущался ужас при мысли, что ты решила покончить с собой.
Видимо, гримаса беспокойства, невольно набежавшая на побледневшее лицо творения, была страшной. И вот ты, растерявшись от нахлынувшего чувства страха и состояния застигнутого на месте преступления вора, перекидываешься обратно на плиты замка.
Тень Франкенштейна тут же кинулась к тебе с дрожащей в руках запиской:
«Что Вы делали?!.... Знали бы, что у меня сердце от переживания чуть не выскочило!.....Ну, да ладно, это – ничего. Главное – Вы живы!.... Не ушиблись?...»
Ты непроизвольно опускаешь голову: охватывает чувство вины перед Созданием, осторожно и внимательно осматривающим тебя: нет ли ушибов, нет ли ран. Боишься себе признаться, что оно сделало для тебя то, что не сделал бы никто! И все же разум будит честность: творение должно знать правду, должно знать, почему ты так поступила; так будет легче.
- Понимаешь, как бы тебе сказать…. – глядя неподвижно в пол и ожидая гнева, объясняешь ты, - Мне больше не зачем тут оставаться…. Все тут надоело, понимаешь, все?....
«Как, почему?!... – Творение, казалось кричало в этой записке от разочарования и обиды. - Вам надоел замок, надоел я?.... Ну, что же – я отпускаю Вас!..... О, даже не воображайте, как мне это тяжело говорить, но… Да, отпускаю, Вам так будет лучше!.... Если являюсь мучителем, со мною действительно нельзя больше иметь дела!.... Прощайте, будьте счастливы!.... Все, что угодно, только будьте счастливы!...»
Тень Франкенштейна распахнула тебе пошире окно и, почтительно поклонившись, тепло улыбнувшись, печально удалилась на чердак.
Ты переживаешь шок: никто не отпускал тебя так смиренно, торжественно и…. ласково, как Творение! Вдруг осознаешь, что идти некуда. Покинув особняк и терзающееся болью от твоего ухода Создание, будешь всю оставшуюся жизнь ощущать себя низким существом паразитического сердца!....
«Сердце, что же ты так плачешь?.... – прислушивалось к себе в горестной тишине Тень Франкенштейна. - Сегодня же праздник: она покинет замок и, наконец, почувствует себя свободной, радостной…. Как мне холодно будет без ее глаз, ее улыбки!.... Почему мне кажется, что отпускаю от себя собственную жизнь?... А я ее так и не познал… Так и не осознал, как сладок и живителен для меня ее сок?... Больше нет монстра Франкенштейна, оно улетучилось в муть безумия и веков!.... Века без нее?... Нет, я чувствую, что все еще нужен ей!... Чувствую, что она – моя мятежная душа!... Душа, откликнись, я хочу быть с тобой!...»
«Со мною что-то происходит неладное, - напряженно ложишься в постель. - С бухты-барахты чего-то намыливаюсь покинуть особняк…. Ну и что, если б я его покинула? Родители меня не ждали, подруг у меня нет, жениха нет, кому я нужна, куда идти?... Монстр…. Я не могу его покинуть!... Странно, но мне совестно за такое отношение к нему: пыталась удрать на его глазах… Мерзость!.... Не думала, что напомню себе собственный день свадьбы!... О, как странно. Что уже не смогу прервать ту таинственную нить, связывающую меня с ним!...»
Дождь с тихим стуком стучал в пустое сердце Создания: оно не хотело жить, не представляло, как ему перенести три весомые потери: творца, утрата тебя, утрата души. Безразлично глядя на монотонные капли на окне, творение перестало к чему-либо стремиться, оно со страхом и отчаянием наблюдало, как превращается в тупого, покорного судьбе зверя.
Зверь пугливо и настороженно прислушивался к твоим торопливым шагам. Он с изумлением слышит: «Прости меня, если сможешь! Я поняла, как тебе больно от моей неблагодарности!»
И в этот миг в мир вернулась та Тень Франкенштейна, которая безмолвно упала на колени, не веря своим ушам и сердцу. Она с трепетом посылает тебе записку: «Вы спасли мне жизнь!.... За это я Вас не только прощу, но и звезду с неба достану!.... Просите все, что угодно!».
- Ты же не против, если я выпущу книгу о тебе? – с робостью спрашиваешь ты, теребя в руках черновики романа, одобренные заказчиками.
«Конечно, если Вы считаете Франкенштейна мерзостью, то почему бы и целому миру не понять его сущность?».
- А о тебе узнать? – с жаром вины одергиваешь свою совесть.
«Что обо мне узнавать!? – спокойно веяла обреченностью записка. - Я – низкий и тусклый монстр, которому еле терпится мир…. А вот, советую: расскажите миру о себе!.... Вы такая интересная, глубокая!.... Считаю, Вы достойны того, чтобы Ваши прекрасные идеи узнали !.... Так что, разумеется, пишите все, что считаете нужным!...».
Некий оставшийся страх выталкивает тебя из замка: нести в редакцию роман. Проходя мимо скучных вывесок и пыльных деревьев, невольно думаешь: «Монстр сам хочет от меня избавиться!... Я его дразню, как хищника!!!.... О, даже не думала, что связалась с такой опасной личностью!... Чем быстрее я накоплю на выезд, тем лучше!....»
Лучшим для тебя показалось зайти в лавку продать драгоценности, подаренные созданием. При этом ты сердишься, глядя на вырученные, мизерные гроши от этих сокровищ. Некая необходимость во что бы то ни стало покинуть особняк диктует тебе следующие действия.
Следующими действиями для тебя была продажа и иных ценностей, находящихся в туманном замке. Творение Франкенштейна с энтузиазмом принялось заботливо отыскивать привлекательные вещи, ценные книги и полезные инструменты и приборы.
На все это добро ты, наконец, покупаешь предел мечтаний – холодильник, систему электроснабжения, и осталось еще немного на маленький черно-белый телевизор.
Создание приняло все твои покупки и искренней радостью. Оно с любопытством осматривало новшества и думало: «Пусть и техническое, но осветит наш замок солнце перемен…. Новые ощущения повысят ей настроение и ей станет легче!.... Надо быть повнимательнее к этим новинкам: вдруг ей понадобиться помощь…. Кажется, ими управляет электричество…. Нужно вспомнить те окаянные законы, что меня создали! Вдруг, они, наконец, станут полезными для нее!...»
Польза от книг, завалявшихся на чердаке, напитала Тень Франкенштейна оптимизмом и самым крепким ощущением совершения яркого и нужного труда. Создание спокойно и усердно настраивало элементарные цепи из лампочек, батареек и ключей. Для него стало интересным вникать в цикл Карно и законы Ньютона. Древние книжки об искусстве стали для творения истоком рассуждений и способом облегчить твои скучные дни.
Дни тянулись для тебя мелькающими кадрами телесериалов и гулом холодильника. Ты попыталась создать себе иллюзию о победе, наступившей легкой жизни, пестревшей информацией и зрелищами. Но внезапно неведомые силы наталкивают на мысль: «Ну вот, я и достигла успеха!... Вот у меня и удобства!... Но чего-то мне не хватает!.... Как же мне надоело ощущать себя виноватой перед этим чучелом!!!... Я же не знаю, что от него ждать!.... А оно постоянно спускается ко мне смотреть телевизор, проверять холодильник!... Может, ему что-то не хватает!.... Да что же этому чудищу от меня надо?!.... Поговорить с ним что ли? Дать, что надо и, наконец, со спокойной душой уйти!...»
Душа Создания при твоем появлении вся ушла в твои глаза. Ты принимаешь за пробуждение опасных планов, потому дрожащим голосом спрашиваешь:
- У тебя всегда такие голодные, жаждущие глаза!.... Может, надо что-то?
«Мне нужно только одно: чтобы Вы были счастливы!» - также дрожала, от благовейного трепета, записка.
- Да перестань ты, в конце концов, все сводить к моим потребностям!!!!... – немного раздраженно просишь ты. - Вообще, что лезешь носом в чужие дела!?.... Лучше, глянь-ка на себя, наконец, в зеркало – тебя, как в секонд-хенде, одели!.... Наверняка же, тебе что-то надо!.... Ну говори же, я тебе дам, и успокоишься, может, тогда!...
«Я успокоюсь только тогда, когда буду уверен, что Ваша душа легка и радостна!..... А как я выгляжу?.... Вид у меня, очевидно, какой надо – внешность ужасного монстра и кровожадного убийцы!... И меня это всегда будет устраивать, ведь я всегда буду таким!...»
- Да не ври ты мне!!! – едва сдерживаешься от ора от нахлынувшей злобы и усталости. - Ты же смотришь вечно на меня, как с голодного края приехавший!!!... Немедленно, говори, чего надо!.... Тебе же хотят помочь, придурок!
«Пусть! – мягко соглашается Создание. - Пусть я скрываю и сдерживаю свои физиологические потребности!.... Но, понимаете, только из-за того, что для меня важнее потребности духовные!...»
- Ну, так и говори, какие!
«Боюсь, что Вас они беспокоят и кажутся смущающими, опасными!.... Потому я, ради Вашего же блага, умолчу об этом!.... Просто… благодарю Вас!... Благодарю за то, что дарите мне эти бесценные потребности!.... Для меня все это - важнее целого мира, поверьте!....»
«Невозможно!!!!» - раздраженно думаешь ты и убегаешь из чердака, не зная, как сладить с этим странным существом. Внезапно придумываешь историю, в котором, с лихвой, можешь сорвать всю злость от Тени Франкенштейна. Гложущая тебя изнутри ненависть выкладывает готовые сюжеты и образы героев, суля роскошные одежды, сытную пищу и стильную машину, которая умчит тебя из несносного особняка.
Особняк теперь для тебя вновь вернулся в кольцо неведомого мира работы на компьютере, серых снов и блеклого досуга.
Досуг Создания был солнечным и приятным: встав, оно первым делом спускается к тебе – осведомляться о твоем душевном состоянии, состоянии созданных для тебя благ. Убедившись и поликовав душой, Творение возвращается на чердак, стараясь не смущать тебя своим присутствием. Там Тень Франкенштейна читает, ставит опыты и, узнав о твоих творческих планах, даже пытается изложить и свои идеи на бумаге. Вечером она аккуратно кладет записки со своими идеями тебе на стол, заботливо угостив тебя ужином, поддержав тебя милой, найденной на чердаке, безделушкой. После этого она, подождав, пока ты уснешь, обходит замок, сторожа твои беспечные, драгоценные для нее, сны.
Сны Творения уносили его в светлый мир, наполненный красками и звуками, которые были самыми теплыми для его сердца – твоим голосом. В грезах творение любовалось белыми кроликами и радужными бабочками. Оно ощущало необъяснимую радость от царящего в том мире солнечного света, нежных облачков и ласкового ветра, навевающего мечты и насыщенные идеи, мысли.
Мысли Тени Франкенштейна были ободрены и укреплены осознанием того, что ее жизнь не напрасна, она смогла преодолеть ту тьму, которая была при ее создателе. Жизнь удивительна, интересна и всегда открывает новые грани. Грани науки, грани искусства и, самые глубинные - грани твоей души.
Твоя душа виделась Созданию измученной бытовыми, липкими проблемами. Истощенной непониманием и неосуществленным образом жизни. Нуждающейся в заботе, тепле, которую считало честью дать творение. Дать для того, чтобы достигнуть тепла и света того солнца, которые оно видело в своих снах!... Чтобы наполнить счастьем твою жизнь и твои сны!….
Ты же в снах видишь только скучные пейзажи и манящие издали блага. Для этих благ ты возвращаешься в темную и липкую спять: писать, писать ради опьяняющего гонорара. Нервы и обида на жизнь сменились состоянием, близким к бездумному терпению, похожему на скучные сон и потребительское существование.
Существование это все же убаюкивало и убеждало в правильности всех твоих поступков, ведь тебя обязана встретить «шикарная жизнь». Скорее всего, ничто уже шикарнее не будет, чем обитание где угодно, только не в заброшенном особняке, с заброшенным Творением.
Оно и вправду почувствовало себя заброшенным: ты вновь целыми днями печатаешь и коротаешь досуг за скучным телевизором, будто забыв о существовании Тени Франкенштейна. В пустоте она преданно провожала с тихой элегией в сердце закаты и рассветы, мягко ютясь у твоего порога. Она явно ждала, что скрип открытой двери хоть как-то облегчит тяжесть в душе.
«Дверь…. Скверное ты изобретение! – вяло размышляло Создание, с ужасом прислушиваясь к назревающей апатии. - Ты напоминаешь о том, что вокруг вещи, блага… О, сколько непониманий они порождают, как терзают покой и мысли!.... А где же гармония, к которой стремился Франкенштейн, его деды…. К которой стремится она?.... Она закрыла передо мною дверь!.... Даже не думалось, что я так устал! Устал от разочарований, от холода, не пускающего меня к ее душе….. От обиды…. Быть может, она права – пора отпустить от себя все тепло, все светлые поиски, обратиться к тьме и мраку, вещам, которые правят этим непонятным миром?....»
Творение без интереса принялось днями и ночами разглядывать охваченные паутиной и безразличием вещи. Вроде бы оно совсем привыкло к удушливо - пыльной атмосфере замка, к твоему испугу и молчанию, к пустым вещицам. Но оно не могло понять, можно ли погружаться в испепеляющее бездействие, преодолеть страх и забыть собственное сердце. И бессильно, смиренно Тень Франкенштейна погрузилась в кислотный мир рутины, словно стремясь разделить твою участь. Ты молчишь, не хочешь ее знать, тебе все надоело.
Участь Творения – опустить руки. Те самые длинные, худые, натруженные руки, обезображенные шрамами, швами и нарезками. Которые не в силах были преодолеть стену непонимания и одиночества, внушающую мучительно однообразный рай.
Раем для тебя было поболтать ни о чем по телефону с давно забытыми подругами и подремать. Для Создания блаженством было принести тебе обед и ужин, следить за тобою с призраком надежды в глазах, охранять, делать все, что ты просишь и…. Коротать мрачное время за чтением старых книг.
Странно, но только теперь оно поняло, как страшно – быть пустым, темным и старым. Старость внезапно открылась перед серыми глазами, еще цепляющихся за слабую радугу жизни. Тень Франкенштейна с грустью осознала, что действительно постарела, шагнула в почти мертвую реальность. Реальность захлопнула перед нею дверь, внушив душе забыть тебя и, проглотив обиду, боль и слезы, забыть твои глаза. Глаза творения приковались к последнему миражу умиротворенности и легкости – к забытым куклам, платьицам, картинам, тревожно греющих его мятущуюся в боли и медленно угасающую душу.
Твое существо не терпело накопления ненужных тебе вещей, потому ты всеми силами спихиваешь на чердак изношенную одежду, косметику, книги…. Все это приветствовалось Тенью Франкенштейна с унылым терпением и безразличным любопытством. «Все когда-то приходит в негодность, надоедает и забывается…. – обреченно думала она. - И я – просто бесполезная кукла в руках столетий, отжившая свой век… Все, что может послужить утешением брошенной кукле – такие же плачущие и обиженные хозяевами игрушки, выкинутые полезные, преданные вещи – картины, приборы, посуда, одежда…. Что это?...» – ее рук коснулся твердый альбом твоих фотографий (ты захотела избавиться от старой жизни). Серый взгляд с отчаянной тоской вернулся в твои самые счастливые годы – годы, когда родители грели, когда Алекс ценил, когда жизнь утешала и укрепляла солнцем.
Неожиданно для себя, Творение укреплялось в убеждении: «Жизнь уже так далека… Но, неужели, нельзя хотя бы прикоснуться к тому свету и удержать свой дух от изъедающей рутины?..... Все вечно…. Странно, но я уже не смогу погрузиться в ждущую меня вечность без ее тепла, без ее движений, шагов, пусть и пугливых, пусть и неосторожных и несмелых!..... Я уже не смогу без нее!...»
«Можно ли быть такой тупой!? – раздраженно думаешь ты, нервно пялясь в монитор. - Мне уже надоело терпеть!.... неужели я и буду так хиреть до конца дней в скучном, бессмысленном замке!?...». Замок огласился тихими шагами Создания. Полумрак, правящий дремой и кругом действительности особняка, осветился запиской:
«Мне никогда не было так тяжело открывать дверь!.... Но ведь дерево – преодолимая преграда в жизни и во времени, правда?.... Ведь все можно преодолеть, исправить, принять, забыть?..... Ведь можно начать заново?..... Как Вы считаете?»
Ты потихоньку начинаешь понимать смысл философски звучащих изреканий Творения: оно готово было терпеть все невзгоды, все простить, лишь бы быть рядом с тобою. Но именно этого ты и боялась: ведь это - странное существо, никогда не произносящее слов. Мысли его могут быть коварны. Потому ты отчаянно спрашиваешь:
- Зачем ты спустился?.... Что, несладко на чердаке?
«Вам тяжело одной, но тяжелые, темные рамки пугают Вас, и одиночество еще не показало Вам своих клыков!.... Клыки ядовиты, губительны, поверьте!..... Потому я и пришел подставить свое уходящее, бессмысленное существование этим клыкам!...».
- С чего ты взял, что я одинока и у меня есть рамки, что мне скучно? У меня есть телефон, компьютер, телевизор, мир всегда со мною!..... Ты что-то неправильно думаешь!
«Быть может!... – мягко соглашается Создание. - Но чувствую я, что свет машины никогда не заменит стук человеческого сердца!.... Как бы не изранил душу гул суеты….»
В смущении отворачиваешься и бросаешь что-то невнятное, от чего к Тени Франкенштейна вновь вернулась вера, свет жизни. Жизнь набирает очередной, бездумный поворот: вновь чудное Творение преодолело стену непонимания, не в силах больше жить без твоего испуга, отталкивания и бегающих глаз. Этот оборот тьмы и свалившейся усталости от ищущих тепла серых глаз.
Критически оглядываешь пространство вокруг тебя: все твое окружение – тусклые шкафы и комоды, неинтересные вещицы и картины. Тщеславие немного навязало мысль о том, что публика не воспримет восторженно твой роман и истории без живого доказательства – без Создания. «Нужно вытащить его в свет! – сладостно планируешь ты сенсационное событие, - Конечно, внешне он – чучело, но… Ведь я уже успела растрезвонить о том, что монстр существует! Логичнее всего будет все же показать его публике… Как бы она его не восприняла, все бы поняли, насколько правдива моя история и сколько мне пришлось пережить ради ее написания!.... И поймут, что я достойна чего-то большего, чем прозябание в мерзком замке!...».
С этой мыслью ты решительно вкрапляешь в атмосферу постоянства. Правящую в особняке, интонаций перемен:
- Надо срочно поговорить!.... Выходи!
Тень Франкенштейна бесшумно приблизилась к тебе, обращаясь в слух.
- Тебе же надоел этот замок, правда? – мягко спрашиваешь ты, - Может, стоить его покинуть?
«Мне некуда идти…. – откровенно ответило Творение. - Мир стал мне чужим…. Но, только, если Вы этого хотите!...»
- А ты хотел бы пообщаться с такими же творениями, как я? – очень осторожно пытаешься сбить дивную интуицию Создания с верного следа.
Увы, записка неумолимо предлагала проверенные дивными глубинами опыта постулаты: «Нет других миров… Нет и других созданий, подобных мне… Подобных Вам…. Даже если они есть, то они будут принимать Ваш мир более слепо и придирчиво, чем я, тень…. Тень уж давно отжила и потому пугает, отталкивает… Прошу, Ваше же сердце ранит мое присутствие: тень направит к Вашему свету темные краски шумных мыслей!....»
«Вот телепат! – с явным раздражением думаешь ты. - Какое ему дело, что о нем и мне будут говорить!?... Пора ставить ему ультиматум».
Усталый взгляд Создания побудили в тебе желание расшевелить это пессимистическое существо с мировоззрением консерватора, безразличного типа дедовских мыслей. Мысли прошлого и ушедшего, однако, сияли перед глазом высоким, бледным юношей, вполне скрывающего за пылью боли и усталости милую, трогательную внешность. Ничем не яркую внешность, тихую, немую.
«Немой… - с неким чувством власти над безмолвной Тенью думаешь ты. - он и вопросов задавать не будет!... Тем более такой вялый субъект… Выдрессировать его можно в два счета, стоит только показать, что мне это нужно!... Мне это действительно нужно, так что пусть откидывает все свои туманности и покоряется!...».
- Дай-ка я тебя приукрашу, а то ты черненький, тусклый!.... – решаешь ты опереться на лесть и ласку для достижения своей последней надежды о полноценной связи с обществом, миром, мечтами, богатством и счастьем.
Тень Франкенштейна опустилась на стул и напряженно уставилась на давно потухший камин. Физически она ощущала, как ее взъерошенных черных волос касались ножницы и расческа, как чистился ее маленький и тесный костюм.
«Но это – неправильно!... – ощутило ее сознание душевно. - Разве может быть одет призрак?... Может ли свежевымыт и модно причесан отблеск прошлого?.... Ведь оно прошлое, оно не должно быть никак связано с настоящим. Потому, как это непримиримые противоположности – одна отторгнет и вытолкнет другую, оставив неизлечимые раны…. Раны…. Как я посмел согласиться на это, ведь мой лоск ранит ее разочаровавшуюся душу!... Увы, это пока для нее игра, ею желаемая игра…. Игра, пусть она забавляется, чувствует легкость, радость и счастье хоть малость!.... Пусть все будет так, как она пожелает…. Но чем я смогу ее защитить, ведь мое существо тускло, обессилено и беззвучно!.?... О, чем же мне тебя оградить, чем?..»
За этими мыслями, Творение совершенно неожиданно открывает для себя интонации перемен вроде бы давно знакомых и постылых вещей: раздался резкий звонок в дверь. Получив твое распоряжение немедленно удалиться в тень угла гостиной и быть там до вызова, оно с обреченностью и тоской, опаской и тревогой за тебя наблюдало картину громкого входа в особняк сэра Туверльда – заказчика твоих книг.
В ответ на льстивое и сухое приветствие, вальяжное расположение в старинном кресле, ты с удовольствием отзываешься на вопрос банальный и темный: «Как Вы живете в таких условиях?». Отзываешься с достоинством хозяина долгожданной фортуны:
- Вы знаете, мистер Туверльд, я живу хорошо. Не смотрите, что этот замок запущен, - с сладкой приторностью в голосе вдохновлено повествуешь ты, сгущая краски, - Я встаю, завтрак мне готовит личный повар…. Потом я сажусь за работу… В это время почту и уборку (в случае нужды) делает мне горничная…. Каждый вечер мой личный менеджер приглашает ко мне всех моих друзей, и мы устраиваем неплохие, шумные вечеринки… Так что я имею постоянное вдохновение, источник полноценного труда и отдыха!... Живу хорошо, но, признаться, совсем не против переехать куда-нибудь в другое место на гонорар от романов…
Когда же разговор зашел о Творении, и оно покорно вышло по зову, ты, казалось, совсем расплылась в мечтах и победах над ярким воображением заказчика. В предвкушении достатка в жизни, на вопрос: «Ну и что бы Вы хотели сказать своему живому источнику вдохновения?» ты, не колеблясь, отвечаешь:
- Хочу сказать, чтобы не брало ничего в свою перекроенную голову и не пугало людей, не мучило своими телепатическими, паранойными способностями!.... Пусть всех оставит в покое – ни кому от него все равно не было ни жарко, ни холодно!...
С этими словами ты ушла в новую жизнь. Незаметно, красиво устроив яркую презентацию свих книг и тихо забрав гонорар. Погрузив Создание в какую-то неведомую метель безразличия со своей стороны и увлеченности предвкушением новой жизни.
А она была близка, щемяще близка сердцу Творения. Оно с тихой радостью и грустью наблюдало, как внедряется бурный поток радужной жизни в его темную тихую обитель. И ощущало: уходить – не страшно. Это благородно по отношению к тебе. Ведь ты устала от прежней жизни в мрачном замке и отрекаешься от чувств долга перед своей обузой – Творением.
Это было удивительное чувство для сердца Тени Франкенштейна, будто открывшее ключ от всех твоих разочарований и ее иллюзий. Вместе с этим чувством она с облегчением погружалась в знакомый сон забвения, в ее мир. Сквозь все туманы этого мира, до нее, наконец, доходило явление.
Явление того, что она вновь вернет себе свой прежний покой и одиночество. Оно с силой вырвалось на волю с прощальной запиской: «Благодарю Вас за все!... Наслаждайтесь своими успехами и не думайте обо мне!... Я – лишь немой герой Вашей книги!.... Который с теплом провожает Вас в свободу!.... Идите!».
Оно засияло тихою луной и каким-то волшебным, вечным для Создания ароматом подаренной тебе на прощание розы, блеском почти призрачной слезы и... звуком. Самым печальным, глубоким отголоском целого мира – звуком твоего ухода, эхом солнечного, бесконечно укрепляющего Творение чувства – любви к тебе...