писанинки :)

[Gazero]

Кстати, а ведь вполне это можно издавать,и даже зарабатывать!

Спасибо
) Постараюсь дожить и до этого :)

[Gazero]

Лунное...лезвие...

. .. Легонько коснулось меня... наверное, как... впервые... когда я снова упрямо бродил по всему замку, по-детски скучающе заглядывая в кованные решетки его окон: мне, покапризно-упрямой привычке, совсем не хотелось спать - окунаться в мир, в котором еще не известно, ждут ли тебя верные игрушки и лакомства, какие есть по-настоящему...
И, безразлично обведя глазами покрытые мраком ветки деревьев и огоньки далеких городов, хотел разочарованно отвести взгляд и, зевнув, потянувшись и протерев украдкой глаза, нехотя лечь в кровать уснуть; однако чувствовал, будто меня что-то щекотало по щекам и тихо... звало к себе!
Небрежно я перевел глаза по как будто незримой ниточке к этому и... ошеломленно затаил дыхание, не в силах произнести ни звука, ни шевельнуться от увиденного: прямо у изголовья надо мною сияла огромная, неповторимо-изумительная луна - словно невиданное раньше кругленькое диво, все равно как сотканное из тумана шелка и искристых листиков... не то радостно-знакомой мне теплой, дрожаще тающей на губах, карамели; не то благовейно припоминающегося сознанию зеркала из сказки.
Как сейчас помню - мне вдруг стало... незнакомо-невыразимо хорошо лишь от того, что я взглянул на луну, робко ощутил на себе ее пронзительно-жемчужные блики; я с восторгом жадно-околдованно чувствовал каждый миг, в котором стрелки часов незаметно затихали и тени обозлено прятались, освобождая пространство ее перышкам, озорно гладящим мое лицо.
Совсем нежданно вдруг в мою комнату осторожно закрались на цыпочках крохотные феи с белоснежными платьицами, что тотчас принялись обещать мне кучу подарков и исполнение всех мечтаний,"только пусть буду всегда смотреть на луну".
А мои мысли едва ли не кричали отчего-то счастливо им, несколько дурашливо улыбались (они были и рады созерцать чудную небеснуюмерцающую белую бусинку); и глаза очарованно-сосредоточенно наблюдали, как... суровый чопорностью и пустотой замок заполняется ослепительным блеском баллов и пиров, на которых я словно с наслаждением дергал за косички посетители с розовыми щечками и в крошечных корсетах с накрахмаленными юбочками, важничал своим стареньким, совершенно огромными для меня, плащом и цилиндром перед гостями, шаловливо скачущих по креслам и лестницам с маленькими игрушечнымисаблями, не забывая с удовольствием пульнуть из рогатки по старинным вазам и статуям, шалил с богато убранными масками и веерами, возбужденно-любопытствующе поглядывая на взрослых дам в париках и пышных убранствах и степенных господ в сюртуках, с бриллиантовыми цепочками в костюмах и с тростями...
Мимолетность - и трости сменились на шпаги тучи (загородившей луну), которыми почерневшие залы замка залязгали, безуспешно порываясь порвать паутину, окутывающую... меня; стало волнительно-жутко, буквально кожей я впитывал то ощущение томной дремы страха, которую страстно жаждешь прекратить, а не можешь - все застывает в ее прохладно-усыпляющих, цепких клыках; что оттенили безобразные лица тех монстров, при воспоминаниях о которых меня охватывала дрожь и липкие слезы, эхо будто безумия, безмолвного крика терзающего одиночества...
Я отказывался верить в то, что все это происходило со мною, и все из-за того, что блестящий снегом, синевою и капельками дождя круглый глаз ночи на мгновение спрятался от моих! Рассудок мой, будто, спешил улетучиться темно-кислотно-красными летучими мышами, бесцеремонно впорхнувшими в комнату; на миг жгуче захотелось постукивать по лбу, рвать на себе волосы и кататься на скользких плитах пола, лишь бы... очнуться от этого невообразимо-негаданно-страшного сна...
Нет то было что-то другое, но не сон: мой, весьма изумленный (и даже сконфузившийся) взгляд поймал, спокойно чуть плывущий, занавес моей кровати, тусклый комод, потонувший в яркой темноте циферблат, маятник часов; и саднившие кулачки, поцарапанные, вероятно, обострые узоры подоконника, взъерошенные, мокрые волосы и запылившийся почему-то цилиндр.
Шокировано торопилась вспыхнуть мысль, вызывающая отвращение к... самому себе: "Неужели это все..."; но она враз перестала стучаться в мою, перепуганно-взбудораженную всем происходящим, душу: туча пролетела и вновь мною овладело то необъяснимо-упоительное оцепенение и ликование сердца, шепчущего словно: "наконец это снова с тобою..." - ярко-магически дышала своим ночным волшебством луна, и меня закружили в танце ее феерично-блестящие светлячки, цветочки осыпали успокаивающим (даже одурманивающим ароматом), маленькие сиды радушно сажали покататься на крылатых лошадках, все опять завертелось вихрем бледно-светящегося пуха, устоять перед искушением окунуться в который мне было невозможно...
И в один момент неконтролируемо закричал: "Постой!", отчаянно впившись взглядом в, тающую в дымчатой ленточке зари, монетку белого-белого сияния пленительно обаятельной ночи; теряя равновесие и с испугом осознавая вновь наступающий полумрак: а ничего особенного или страшноватого не происходило - то была лишь спасительная дрема от усталости (выходило ведь, что занимался день, а я всю ночь проглядел на луну!).
Но и она оказалась очень краткой: шлепок затылком о холодный мрамор половиц снял остатки сна с моих, чуть припухлых, тяжелых век. День вкраплял шумом и красками обыкновенные заботы и развлечения, рассеянно приступал к ним, ведь все рассуждения были поглощены анализом событий: почему-то было стыдно за ночь, проведенную с мерцанием луны и с миражами, навеваемыми ею, мерзко, вплоть до того, что меня не покидало ощущение преступности этого; четко и тяжело касалась догадка, будто я обпился чем-то опьяняющим, а не глядел на банальное небесное, ночное светило!
Но судорожно заплетался язык и словно кто-то схватил его и так и не дал мне высказать столь ошарашивающую мысль, точно накинув повязку беспамятства на голову и... украв все привычные забавы дня: он показался серым, нудным, ничто не радовало - ни прогулки с прислугой, ни любимая обычно игра в шахматы, ни обожаемый обыкновенно томатный суп с шоколадом! Я маялся, отказывался от всего, отмалчивался или грубил всем в ответ, слоняясь, невольно вспоминая свою, столь необыкновенно-насыщенную встречу с луной и импульсивно перебирая пальцы рук, будто чего-то жду не дождусь или меня тянет непреодолимо к чему-то...
Оглушающе это пробило звоном часов - меня отводили в мою комнату для сна по скрипучей лестнице в мутном побликивании канделябра; а у меня ноги чего-то подкашивались и дрожали, а дыханье становилось неровным, как если бы я шел на важную встречу... тем временем дверь за мною затворили и "это" вновь незримо обняло меня тонким-тонким кружевом искорок - в окне меня поджидала луна и все ее чудеса, вроде темных-темных, скрежетавших зловеще жучков или светлых-светлых полупрозрачных розочек...
Я уже ждал их, привык к ним, ими любовался и считал своими самыми близкими друзьями, которые порою испугают, порою околдуют своей необычной гармонией лунной ночи; все это с рвением встречал с каждым закатом, днем мыслями и грезами постоянно к этому возвращался, забывая дочитать книжку, встретиться с соседским мальчишкой, понаблюдать за обычаями и делами гостей-знати, забывая все на свете...
А он, мир все неумолимо отсчитывал секунды, менял местами день и ночь, дела, поколения, привычки и круги... эпох; что меня сначала еще на короткое время окрыляло планами, мечтами, надеждами, толкало лениво заводить себе приятелей, кокетничать с заезжающими аристократками, небрежно осведомляться о новостях политики, культуры, свежих светских сплетнях, учтиво снимая цилиндр перед богатыми посетителями и гостями, отряхивая свой плащ от слякоти прогулок... Я, казалось, терпеливо и благодарно принялся идти к новым рассветам и познавать, трудиться ради новых питательных капелек росы, радуги минут; однако... Она оказалась едко-сухо-соленой для меня, и меня что-то подтолкнуло снова убежать от нее и притаиться с замиранием сердца у окна...
Ведь в нем входила луна, все такая же красивая и напевающая неслышно приятные причуды хмеля, снова воспылавшего во мне (я шел к ней, как будто на сладостно-манящее свидание): я вновь наблюдал приближающиеся фосфоритные силуэты призраков, вызывающих мурашки чуть не агонии, черно-фиолетовых волков, сводящих с ума истошным воем норовившихся сбить меня с ног и вцепиться в руку, рвал на себе путы каменных объятий горгон, не решаясь позвать от страха на помощь от укрывшего меня одиночества...
И вновь мой как-то странно смеющийся взгляд поймал, спокойно чуть плывущий, занавес моей кровати, тусклый комод, потонувший в яркой темноте циферблат, маятник часов; и запекшуюся почти детскую ранку на лбу, синяки рук, вероятно, больно покрасневших от пылающего камина, всклоченные, мокрые волосы и запылившийся почему-то цилиндр.
А вскоре, мне нежданно оказывали помощь, показавшиеся из переплетений лучиков луны, сопровождающие повсюду, друзья, в модных фраках ишляпах-котелках, протягивающие дорогие сигары и жужжащие комплименты, хорошенькие богатые девушки в капотах и в меховых, с бриллиантовыми нашивками, муфтах, стеснительно поглядывали на меня и дарили подарки, не отказывая в танце и флирте, пестрые и шумные толпы гостей и клиентов просили меня поболтать с ними и написать еще немного льстивые черно-белые штрихи за сыплющиеся фонтаном награды и почет...
Намиг жгуче захотелось привязать себя цепями к окну, лишить себя языка и навек замереть на скользких плитах пола, лишь бы... этот невообразимо-негаданно-удивительный сон не прекращался; лишь бы луна была в моем окне… И в один миг... я глядел на нее и остро захотел прикоснуться к ней, послать ей, так близко далекой от меня, пусть и воздушный, но... запечатлеть на ее алмазно-белых щеках поцелуй...
Не отдавая себе отчета в том, что творю, непроизвольно сам набрел на лестницу, ведущую к самому верху замка, нащупал ржавый ключ от двери, ведущую на крышу, спрятанный за паутиной и колючими прутьями дверцы, и, злясь, на его (какой-то предостерегающий, пытающийся остановить меня) визг, открыл ее и ступил на кровельные кирпичи. Пронзительно свистел ветер, покалывая глаза какой-то неприятной пылью, царапались ветки деревьев и, когда-то романтично зовущие, огоньки дальних городов теперь лишь олицетворяли серую суету будней и праздников; я уже не обращал на все это внимание, и... вновь экзальтированно ослеп ко всему, кроме луны, поджидающей у изголовья.
Вдруг она превратилась в прекрасную девушку, жеманно смеющуюся и манящую меня к себе; уже... не мог оторвать взгляда от ее изящных движений танца и мистически пленяющих меня глаз, белоснежного платья и волос, голоса, порывисто сделал шаг навстречу к ней...
И пронзительно застонал, шокировано заметив, что чуть-чуть, но вижу... свои слезы:"Постой!... Я тебя ведь..." (мне в грудь словно что-то резко и непоправимо вонзилось, как... лезвие и я замер... приковав взгляд к, как-то прощально-прекрасной, луне - неповторимо-изумительной – словно невиданному раньше кругленькому диву, все равно как сотканное из тумана шелка и искристых листиков... не то печально-знакомому мне теплой, дрожаще тающей на губах, карамели; не то благовейно припоминающегося сознанию зеркала из сказки...

[Gazero]

Звездные Войны: Байки… Космоса

Когда-то, во всей Вселенной, таинственно манящей белоснежными узорами…

Звезд… жили отважные Джедаи, что всеми силами боролись с Сепаратистами ради всеобщего мира и блага.
Но… и тогда с ними случались разные, презабавные приключения; например…

Эпизод 1: Необычайное происшествие…
Приносит необычную… удачу

В дубраве сумеречного Коруасанта, в тишине, изредка прерываемыми шелестом листьев и попискиваниями его дремлющих жителей, один раз…
Бежала Оссока, что никогда еще не выглядела такой рассердившейся: у нее Энакен, шутя, украл световой меч и ходил, как дурачок, смеялся, хвастаясь, что теперь у него как у самого Особенного Джедая 3 меча.
Видела это она, как ее добродушно называл Скайуокер - Шпилька, и заплакала от досады.
К счастью, на танке… вдруг приблизилась Шаак Ти и стала отчитывать Энакина за такой поступок (а тот долго стоял и размышлял - не открывается ли ему Темная Сторона Силы, ясен ли его рассудок, а то ему две Оссоки мерещились - одна маленькая, вторая – выросшая (так Шаак Ти и Оссока (когда вырастет) были похожи).
Но Шаак Ти, сурово-внимательно глядя, обычно очень добрыми и ласковыми, глазами, долго не выжидая, подбежала к Скайуокеру и дала ему шлепка световыми своими мечами.
Тот ошалел и, все также смеясь, приплясывая, стал петь коруасантские частушки, какие когда-то слышал от Трипио.
Все стали смеяться и мириться, но тут...
Из жутковатой темноты, сверкая красными, словно кровь, мечами, выскочила Вентресс и стала хаять всех, и говорить что она, самая прекрасная, самая талантливая, быстро и скоро уничтожит всех.
Энакин стал искать глазами и взволнованно звать Р2, чтобы стремительно шепнуть ему о необходимости соединиться с кораблем, а сам, как командир, отошел в безопасное место, в густую сень листвы пальм.
А Шаак Ти и Шпилька храбро выступили вперед, чтобы сражаться. Однако, очень кстати, прибежал к ним Джа-Джа, который хотел поучиться обращаться с Силой и со световым мечом (если вдруг станет Джедаем).
Вентресс на этот ход событий нежданно надулась, посопела, потом покряхтела, после - оскорбилась и, поклявшись пожаловаться Графу Дуку, что обязательно найдет управу на «мерзких меченосцев», убежала быстро-быстро, даже забыв свои мечи.
На радостях Скайуокер все-таки вернул Оссоке меч и, мягко погладив ее по необычной полосатой макушке, стал обсуждать стратегические планы на предстоящие сражения с Шаак Ти ( потому, что отлично понимал – даже в мелькании световых лет дорога каждая секунда)

Эпизод 2:В борьбе…
все средства хороши

Тем временем, успевшая дивным образом пробраться на Набу, среди прохладных роскошных колонн Храма Джедаев бродила Вентресс, жаждя мести, искала, кого бы еще убить или предать за фальшивые обещания и пустые награды Сепаратистов, и… из его задумчивых тишиною глубин, услышала музыку.
В тот же миг с теплотой подумала, что Джедаи всем Советом бросились праздновать чью-то очередную успешно выполненную миссию, обрадовалась (ведь, если они будут отмечать, то наболтаются, из развлечения шутливо поборются на мечах, примутся торжественно выступать перед Канцлером, устанут, если повезет – уснут, и тогда их можно будет быстро, незаметно, бесшумно убить и успешно скрыться – обрадовать Лорда Ситхов)
Но... разозлилась Вентресс, когда увидела, что это никто не праздновал, это просто Мадам Йокасста танцевала "Яблочко" с Великим Учителем Йоддой – он утверждал, что «маленькие радости» делают Светлую Сторону Силы сильнее, а дух крепче.
Однако решила не унывать и попытаться убить Великого Учителя (она давно об этом мечтала, с тех пор, как он, давно-давно, впервые сделал ей замечание относительно ее техники боя с помощью мечей).
Только приготовилась Вентресс нападать, как воззвал мудрый и великолепный Йодда к Силе - и... из казармы, из базы, на самоходах, бегом, поспешили к нему миллиарды клонов, что стали собою прикрывать почтенного Учителя и Мадам Йокассту, а заодно – спорить друг с другом, у кого шлем красивее, кто стреляет лучше, кто команды отдает лаконичнее, больше побывал на Пандоре, воспитал курсантов, и так далее, и тому подобное.
Поглядела-поглядела Вентресс, долго пыталась привыкнуть своими подлыми глазенками и хитрыми ушами к этому хаосу, а потом...
Плюнула в кресло Учителя и убежала со всех ног (а то она, еще чего доброго, драгоценная, неповторимая и прелестная, успеет осознать, что клоны умеют больше чем она.)

Эпизод 3: Нелепая…
безгранность тщеславия

Параллельно с этим – с политическими интригами, борьбой и строгостью мгновений… жизнь как-то продолжалась - миллионы народов, тысячей Галактик, воспитывали детей, стоили дома, верили в могущественных Джедаев и… даже старательно развивали культуру.
И вот… как-то прилетела Мадонна, на своем личном, мега-большом, мега-роскошном, мега-скандальном и мега-гламурном корабле, на планету народа Торгрутто - спеть концерт, да вот только…
Не знала, чем еще себя публике показать, удивить и пленить. Уж и 7 раз отжималась она на верхушке дворца вождя, перед слушателями-зрителями, и титулы меняла, как... заставку на фанеру, и устраивала такие фотосессии, что даже ловкий и наигранный Вице-Король диву давался…
Навстречу ей шел Кинноби, который только что поругался с Луминарой, за то, что та в прошлый раз уничтожила на поле брани всех дроидов его любимого вида, и с Бэррис, которая взяла у него голлокрон – «поиграться, поносить, подружкам показать» и потеряла; соответственно, Кинноби был в очень плохом настроении, но ему хотелось... ну очень сильно хотелось с кем-нибудь перемолвить по душам, убедиться таким путем, что он самый тактичный и внимательный Джедай.
И увидел он, Оббиван, Мадонну, решил, на старости лет, поиграть с ней в «Ладушки» и процитировать ей своего любимого писателя - Кафку
Но у той, как ни печально, тонкие черты характера любого собеседника измерялись по курсу «секунда-хвастовство-доллар» и потому она не обратила на Кинноби внимания, поспешила к фанатам.
Немного разбитый и уныло прислушивающийся к своему одиночеству, он побежал за ней с мольбами «выслушать и посоветовать»; на это поп-императрица испугалась, побежала еще быстрее, свистнула и... прилетела на метле... тень Брэдда Пита, которая принялась выписывать джигу.
Тут уже… сильно впечатлился и испугался шокированный Оббиван, убежал обратно к Мастеру Киссто (чтобы рассказать «диво невиданное, подозрительное, стремительное»)
А Мадонна обрадовалась и, спустя некоторый срок, потребовала от личного журналиста статью о том, как она Лично Отшила Самого Кинноби(!), потом Сама Лично подписывала тиражи этой статьи, для поклонников, волосами.

Эпизод 4: Нет ничего…
лучше, чем делить сообща горе и радости

А тогда ведь… никто из Джедаев и их помощников не догадывался, что и, даже самый злой и беспощадный, Сепаратист (или его союзник) имеет чувства.
Потому… по пустыне жаркого и ветряного, раскаленного ареола планеты Джеонозисс шел Генерал Гривиус и горько плакал - его бросила Вентресс, отобрав все его 100000000000000 световых мечей и загнав их, по спекулятивной цене, на кучу медалей для себя.
Впереди показалась Падме Аммидала, что, по привычке, спешила на заседание своей партии (той, самой, которая больше остальных ее хвалит и защищает), любовно прижав мини-компьютер с отчетом.
Генералу стало интересно, о чем Падме будет рассказывать, ведь он ничего, кроме как отчеканивания координат на своих истребителях, в жизни не слышал; из-за этого желания он очень любезно, тихонько подошел к Аммидале и попросил «поделиться новостями».
Вообразите себе, как бравый и грозный Гривиус опешил, когда она в ответ, приятно похлопав пушистыми ресничками и жеманно надув хорошенькие губки, негаданно… ледяным тоном потребовала разрешения в письменном виде, на это, казалось бы мелкое и простое, событие, по всем правилом, аккуратное, с расхваливаниями Республики и Демократии – вообщем, чтобы все было, как надо.
Призадумался тот и… мужественно стал мучиться с ручкой и карандашом, оставленных «отсталыми цивилизациями», медленно выводя кривые буквы и нестройные числа, стыдливо видя, как они поминутно выскальзывают из его крючковатых, мощных когтей, пытаясь выполнить деликатную... интонацию кремневого приказа от, как он очень надеялся, будущей своей собеседницы.
Аммидала же… лишь стояла и самодовольно улыбалась, нежась в лучах своих рассуждений: во-первых, она, не нарушив правила этики дипломатии, исполнила свой, самый важный, самый трудный, самый сладостный долг перед Вселенной; во-вторых, она, такая хрупкая и тонкая девушка, в каком-то смысле, повергла самого лютого врага (а Джедаем, самым сильным и умным, это и не снилось), ну а, в-третьих, ее притягательная женственность и неотразимая приятность, наверное, сразили наповал сурового Генерала.
Лишь тот лихорадочно передал ей выстраданное разрешение, она… только твердо изрекла о том, что «оно чуть примято, это недопустимо, такой позор не рассмотрят на Заседании!», хмыкнула и отправилась дальше, еще бережнее прижимая к себе отчет.
Одинокий, изнуренный жарой и жаждой… хоть какого-либо общения, Гривиус опять заплакал, скромно примостившись на несчастном поломанном пулемете; а впереди горизонта показалась почти бриллиантовая фигура Мастера Раппала.
Обрадованный хоть каким-никаким обществом, Генерал тотчас пулей бросился к нему, (случись же такое!) они обнялись и заплакали вместе, вспоминая свои победы, веселые шутки от ликования над ними, в жаркой пустыне, где гулко выл лишь ветер…

Эпизод 5:Слово
– не… всегда мед

Бродила как-то Мать Тезелла с кучей своих воспитанниц - девушек-бабочек, все маялась, все искала, кому еще, когда надо, и когда не надо, правдами-неправдами, помочь.
Увидела Каабу, который опять только тем и занимался, что сиднем сидел в своей темной и сырой, глухой пещере, кушал очень много и крутил для забавы пальцами язык.
Сердобольная Мать сей же миг расстроилась, заохала, покачала головой и... так притихла, что пришла в Совет Джедаев с чистосердечным покаянием о том, сколько воинов перетравила, как Вентресс приютила, с Капитаном Рексом флиртовала...
Джедаи слушали и... у них глаза с ушами на лоб лезли, но, по своему Кодексу, они хотели понять, простить и отпустить Мать Тезеллу.
Но Мастер Винду, которому обязательно надо было лишний раз доказать свое сходство по силе и мастерству с Учителем Йоддой, сказал на весь Совет - "Да иди ты, кошелка высохшая... Уже надоело твою ерунду слушать!... Давай, порхай отсюда…".
Тезелла умерла на месте, от обиды, а ее воспитанницы от горя стали полы мыть в Архиве, тихо иногда вспоминая свою «милую, дорогую» воспитательницу.
А Мастер Винду радовался из-за того, что, по его убеждениям, на несколько полезных, Вселенной и Силе с Республикой, лиц стало больше, он и этим казался товарищам еще более мудрым и справедливым (а тот, с кривой усмешкой иногда мечтал об одном – чтобы все другие Джедаи когда-нибудь умерли с зависти к нему и остался только он, уникальный).
Кааба...все по-прежнему кушал, сидел, не двигаясь вообще, как бюст, и увлеченно крутил пальцами язык.

Эпизод 6:Что ни делается
– все к лучшему

Шел как-то Кэд Бейн, не знал уже, кого пристрелить, помучать или продать за деньги. Опечалился он так, что от скуки стал стрелять по своей ненаглядной, «фирменной» шляпе.
Мимо пробегал Герцог Оббиль-Младший, который очень торопился поймать свежую порцию Джедаев для своей Королевы.
Захотелось Бейну развеселиться и придумал он себе дельце - как только Оббиль будет пробегать четко по центру к его шляпе, он будет по нему стрелять холостыми.
Прыгал бедняжка-Герцог, уворачивался, даже пытался летать на своих несчастных крохотных крылышках… но от Кэда разве убежишь (ведь он, со своей подружкой Ауррой, после долгих и увлекательных тренировок, стал лучшим снайпером во всех Измерениях)?
А Бейн смеялся от души, таким счастливым и бодрым его, робкий маленький помощник Тяп-Ляп и, немного замедленной реакции на все, служанка Катта, еще не видели.
А тот вошел во вкус и достал из широких… недр бластера боевые снаряды, но Оббиль уже успел подняться к ближайшему гнезду своих подданных за защитой.
Так – Бэйн и его команда получили новую работу, которую всегда выполняли с огромным наслаждением; а Герцог спасся и важно, гордо и злорадно кривлялся недругам из дворца, окруженный верной свитой…

Вот и сказочке конец, про…
Отважных Джедаев, их мудрость и благородство, про всю Вселенную, таинственно…
Манящую белоснежными узорами… а…

Кто слушал - ...
Да прибудет с ним Сила!

[Monty]

Ну, Лиззи! Ну, насмешила старого фаната ЗВ! Особенно, про Асажж Вентресс и Гривуса)))

шел Генерал Гривиус и горько плакал - его бросила Вентресс, отобрав все его 100000000000000 световых мечей и загнав их, по спекулятивной цене, на кучу медалей для себя.

А как же, Вентресс же у него любимые игрушки отобрала)))

А "Эпизод 1", как я понимаю, написал на языке Мастера Йоды? В общем, браво!

Кстати, об именах и названиях. Ничего, если я немного поправлю их произношение?

Корускант(в фильме - Корусант, но мне ближе книжные варианты)
Джеонозис
Тогрута
Йода
Бэрисс
Оби-Ван Кенноби(хотя Оббиван звучит прикольнее и для пародии - самое то! )
Гривус
Амидала
Асока Тано(она же Шпилька, да )

И в самом начале, Эникин на секунду стал Энакеном Я, правда, предпочитаю вариант Анакин, как в книгах.

у нее Энакен, шутя, украл световой меч

[Gazero]

Ну, Лиззи! Ну, насмешила старого фаната ЗВ! Особенно, про Асажж Вентресс и Гривуса)))

шел Генерал Гривиус и горько плакал - его бросила Вентресс, отобрав все его 100000000000000 световых мечей и загнав их, по спекулятивной цене, на кучу медалей для себя.

А как же, Вентресс же у него любимые игрушки отобрала)))
Кстати, об именах и названиях. Ничего, если я немного поправлю их произношение?

:) Рада, если насмешила - ведь это пародия ;) Так сказать - стеб над любимым (ведь иногда и это не грех, правда? :) )
Вентресс все может, да!
Про названия - да, я не совсем правильно их пишу иногда, т.к. пишу по памяти и на слух (а иногда мне кажется, что на моих ушах погулял мишка :) )
Рада, если понравилось
ПС Также "пронесла" таким образом-версией-шуткой Гарри Поттера и Индиану Джонса ;) Если что - по просьбе трудящихся выложу)

[Gazero]

Даёшь ещё Бузю!

Бузя снова с вами


Бузя и жемчужинки...

...Она, несмышленая малышка, подплыла ближе к ним и...
Смущенно-задумчиво заперебирала складками щупалец-юбочки, чуть стыдясь своей простоты и, как ей казалось, блеклости...
Но тут... Они, крошечные малыши глубин, переливаясь и улыбаясь сотнями лучиков, осыпали Бузю искристыми словно звездочками, как бы говоря ей: "Не грусти!".
И она послушалась их, прибодрилась, аккуратно убрала спутавшиеся ниточки водорослей, чтобы не мешали плыть рыбкам... Взглянула на них еще раз, как в зеркальце - и...
Чуть ахнула, робко улыбнувшись, увидев себя, точно превратившейся в алмазик, отливающий белоснежными, кремовыми приятными оттенками, точно такими же, как и...
Жемчужинки, тихонько все поглядывающие на Бузю из раковин-домиков...

[Gazero]

Ночной… циферблат


Один… в ждущей тишине, блестит в лунном сиянии, будто говоря: совсем не случайно в том городе…

Стали пропадать дети, такие разные – совсем еще малыши и почти совсем выросшие, послушные и капризные, непоседы и тихони; а все одинаково – ровно в полночь били словно тревогу не только часы, но и… толпы полицейских, тщетно пытающихся угнаться за злодеем, решившимся на столь гнусное преступление.
Вой их снующих в сонливом тумане города сирен опять не дал мне уснуть и, решив, что больше ничего не оставалось, я быстро оделась и вышла… приводить в сознание свою совесть (сотни детей уж пропало, а мой рассудок упрямо осмеливался дрожать и прятаться за некрепкую гору быта или страха)…
Едва переступив ступеньки дома, до меня донеся потрясающий своей глубиной и даже трогательностью рассерженный писк: «Пошли вон!!... Чего лезете – ждете подачки?... А вот вам целая… подачка!!...».
Сгорая от любопытства, мои руки сами нашли дверь, за которой дом… точно с ума сходил – металась посуда, трещало на все лады стекло и кто-то издевательски, весьма противно перекликивался друг с другом, наверное, безуспешно пытаясь спрятаться за баррикаду из, молниеносно опрокидываемых их неприятелем, столов, стульев…
Этим «некто» являлась… маленькая, ловкая девчушка, со странно белыми заколками на, нарочито перепачканной землей, рыжей макушке, во всю прыть скакавшая за… ползающими повсюду и появляющимися буквально из воздуха крошечными монстриками с перешитыми руками и лицами, порывающимися не упустить из виду игрушки или лакомый кусочек опрокинутого в пылу битвы бутерброда, яростно защищаемый девчушкой.
- Что ты делаешь, им же больно! – не смотря на прикатывающую зыбь испуга, что-то вынудило меня вскрикнуть, протягивая руки к монстрикам, поспешно, с кислыми, от разочарованности, лицами убегающими за поломанную дверь, - Они же напуганы!...
- Ну да уж, конечно! – передразнивающе подхватила девчушка, самодовольно-победоносно корчившая убегающим вслед рожи, - Если бы боялись, то имели бы ум и не совались б к Баффи!... А теперь, пусть получают, нечего меня каждую ночь отвлекать…
- Отвлекать от чего? – с интересом спросила я, помогая ей убирать остатки разгоряченной битвы.
- От мумий, оборотней, привидений… - как ни в чем не бывало, отозвалась та, не жалея ног, вскочив за ремнями, усеянными рогатками, свистками, палками и украшенными мерцающими фосфорически нитями, увенчанных необычно сияющим фонариком, - Да… у меня широкий круг интересов… А ты за кем охотишься?
Что было на такое ответить? Ведь я - обычный наблюдатель этой, захватывающе наносящей свои контуры истории, но… не хотелось терять бодрое расположение духа Баффи, собирающейся, очевидно, в очередную схватку с ночными, невесть откуда появившимися, жителями города и, скорее всего, знающей какую-то тайну.
- Я ищу пропавших ребят! – робко сказала я. – И, увы, не имею таких способностей, как у тебя…
- Ну уж, способности! – добродушно отнекивалась та, застегивая ремни, - Смелость и решительность – вот и все мое умение!... И ты смелая, только… лучше пойдем со мною их искать, в городе снуют ну… скажем, мои старые друзья!...
С этой мудреной речью Баффи взяла меня за руку, а второй помогала нести рюкзак, набитый всем, чем только угодно (я собиралась уехать завтра на природу); но сейчас… чувствовалось только предвкушение участия в ответственном походе и живительная ответственность за ее лучики – детей…

Два… четыре, миллион кварталов непоколебимо шла бравая Баффи, весело размахивая моей сумкой, метко попадая ею…

В нос пробегающего оборотня, пролетающей ведьмы, проезжающей на самокате мумии, что шаловливо пробирались сквозь лабиринты домов, луж, опавших листьев, ища, кого бы испугать; но мою дивную спутницу испугать не так-то просто – Баффи ругалась, как… ниндзя, вертелась, невольно сыпля на нападающих градом палок, камней, иголок (неизменно вызывающих пронзительно-тонкий вой и торопливый топот их убегания)…
А я лишь смотрела, восхищалась и… сердилась на себя, почему не любила смотреть на бои или читать о их правилах, ведь они, именно сейчас, наконец стали не просто предметом пафосных шатких лиан, но и спасительными отзвуками победы, надежды на возвращение малышей…
Странно, но что-то мне напоминало их в неумело-забавном оскале оборотня, покрытом на удивление скупой шерстью, в смешном размахивании щупальцами человека-многоножки, в путающихся, в складках белоснежных платьиц, привидениях, в порыкивании вампира…
Тихом, робком, выделяющимся из всей толпы, и, едва его заслышав, к нему пулей помчалась Баффи, размахивая палкой и изрекая:
- Хоть и кол не осиновый, да, думаю, сойдет! Вылезай, ты в углу, некуда бежать!!...
- Стой, ну вдруг он нападет, выскочит из другого конца! – неконтролируемо залепетала я, крепче прижимаясь к ней, на показ размахивающей усердно палкой.
- Я никогда не нападу на вас! – тихо ответил он, выходя из тени – это был почти мальчик, в темном маленьком плаще и цилиндре, совсем не «необычно-бледный», клыки его были крошечными (он стеснительно улыбался, переминаясь с ноги на ногу), губы его были перепачканы чем-то алым, но оно не капало, по-видимому, являясь чем-то липким.
- Я не люблю кровь! – чуть не шепнул он, с досадой глядя, как я, как по рефлексу, все больше прячусь за спину Баффи, - Она не вкусная…
- Так… - веско распрямилась та, недовольно бросив палку на землю, ехидно прищурившись, - а это вот что?!... Алое, значит, кровь!... Ты Баффи не проведешь (хоть терпеть не могу с вами связываться)…
- Да, я вас не обижу, правда! - сказал вампир, необычно открыто и дружелюбно поступая к нам ближе, - То, что у меня клыки, так… то потому, что я не слушался папу и облизывал их часто языком и еще… Я очень любил одни конфетки, которые красные, как кровь, но были сладкими… А однажды поранился и подумал вдруг, что и она будет сладкая, но ведь… у нее мерзкий соленый вкус… Нет, решил я еще тогда, не притронусь к ней никогда!… Буду есть только те конфетки...

И три… мига спустя, для меня точно вспыхнул свет, яркий, теплый, сопровождаемый…

Истошным покрикиванием электрика, того и гляди, норовившего упасть в беспросветную лужу:
- Все, все по домам, теперь все ясно!...
- Хм… - задумчиво остановила Баффи взгляд на, только что починенном, фонаре, как по волшебству, зажигающего будто и своих соседей в сетях улиц города, при, сказочно-радостно засиявшей луне, показавшейся из туч.
- А ведь и правда: «все ясно»! – воскликнула она, бросая свое мудреное оружие (в мыслях немножко пожалев о силах и времени, потраченных на его создании, и… счастливо хватая за ушко пробегающего…
Мальчика в куртке, вывернутой шерстью наружу, играючись, воющего и бегающего по лужам на четвереньках (вот кто был грозным оборотнем), перемазанного черной краской; я поспешила достать из рюкзака мыло и воду, умыть грязнулю, что очень соскучился по дому и раскаивался за свою нелюбовь к чистоте; и…
Тощая мумия, являющаяся девочкой с короткими, богато убранными косичками, которую похитили лишь… упрямство и избалованность, с радостью угощалась куском хлеба, протянутым нашим загадочным новым другом, рассказывающим ей о том, как полезно и прекрасно кушать хлеб и что нельзя убегать от родителей из-за того, что они, для ее же пользы, убрали мороженное и колу, а попросили съесть маленький кусочек хлеба; да и…
Зеленые монстрики, когда-то так рьяно боровшиеся за игрушки и бутерброд Баффи, оказались просто ребятами, которым не уделяли внимания, не дарили ласку и не учили красивому, доброму, хорошему (но и они с восторгом гладили и прижимали к груди ее крошечного карманного плюшевого медвежонка, позабыв навсегда про рогатки и драки, про грубость и холод улицы, спеша к друзьям и близким); и…
Я тихонько улыбалась, благодаря Баффи и робко угощая таинственного «вампира» затерявшейся в рюкзаке алой конфеткой; глядя как они игрались, смеялись со мною и с детишками (незаменимо-радужными, как и они, друзьями), что делились друг с другом находками, вроде вырванных страниц из книжек с картинками и добрыми сказками, с малышами, от грусти одиночества обидевшихся на все, на чем свет стоит, и потому притворившихся маленькими, но вредными привидениями; и все они, такие разные, но, по-своему неповторимо-хорошие, словно навсегда освободившись от неведомых злых чар, причудливо-феерично заблестели ярким светом, что…
Украдкой посылал им ночной… циферблат, который…
Один… в ждущей тишине, блестит в лунном сиянии, будто говоря: совсем не случайно в этом городе…

[Monty]

Бузя снова с вами

Ура!

[Gazero]

Бузя снова с вами

Ура!

:)
Рада, если понравилась ;)

[Gazero]

Папа для... Русалочки

Один малыш-ламантин, которого прозвали Русалочкой, за то, что плавал хорошо и был девочкой, остался совсем один: не было у него ни папы, ни мамы, и братьев ни сестер...
Он отправился на поиски папы, ведь что за жизнь, когда его нет рядом?
В ту эпоху тропическим морям пришлось непросто - то охотники, то пираты, то холода.
Жуткие холода, где не было и место лучику солнца, все покрыто снегом, льдом, белым-бело все.
Русалочка не улыбается - как же ей не плакать, когда нету рядом крох-жемчужинок, радужных малышек рыбок, теплых и ласковых вод с водорослями; и папы нет рядом?
Она плывет и жалеет, что имеет не такой сильный хвостик и ласты, как мальчик, путь все идет, противной и сильной течениями фольгой океана; совсем пустынно, это тоже жизнь, она понимает, но что за радость в ней, когда папы нет рядом?
Ламантин-кроха медленно, но верно тихонько отпускает от себя ностальгию: впереди будет тоже хорошее, надо дождаться; доплыть...
Совсем одна Русалочка, но и не унывает, старается не унывать: то синей ночью выйдет она на скалу отдохнуть и подышать воздушком, а звезды мерцанием напомнят ей маленьких подружек из раковин; то месяц покажется важным усачом-раком, прохаживающимся день-деньской между ракушек; то узоры на дорожке от луны нарисуют ей сказку...
Где в рое снежинок есть что-то от стайки пузырьков, так же легонько щекочущих и увлекающих игрой белоснежных переливов.
А огромные льдины напоминают корабли, застывшие и сверкающие, на которых не страшно отправиться искать папу...
Русалочка напевает и легонько танцует, самоотверженно ступая хрупкими ластами по острому стеклу льда, она хочет почувствовать себя взрослой и не плакать, быть живой и не скучать среди реющих полярных чаек, негостеприимно шикающих на незнакомку с высоты, безразличной толпы пингвинов, сопровождавших одного воображульку с императорским хохолком; сомнительных медведей и льстивых песцов...
Они так похожи белыми шубками, что малышке-ламантину стало даже неловко за свою коричневую скромную шкурку и усики; неужели нету таких же существ, как она?
Русалочка все бродит и бродит, быстро-быстро перебирая ластами по липкому снегу, высматривая папу, с радостью тихонько внутри отмечая для себя переливы сияния, самого волшебного на свете, убаюкивающие напевы вьюги, которые так дивно слушать после надоедливых чуть монотонностью раскатов волн.
Совсем крошечная среди мира великанов-гор из льда и равнин бескрайнего снега, маленькая, она не теряет надежды, что светлым огоньком греет ее сердечко; знает, папа рядом и вот-вот она его встретит...
Русалочка... радостно пищит, как в совсем раннем детстве, прижимается и прекрепко обнимает обеими ластами другую, большую, сильную и сморщенную, повидавшую много в этом суровом ветре мгновений (то был морж, уставший от одиночества и приготовившийся уж было непробудным сном закрыть глаза от круга кричащих мерцаний сияния-миража).
Морж с тихой улыбкой принимает крошечные ласты малышки в свои и старательно укрывает ее своим хвостом от снова накатывающей бури; он понимает - это счастье, бесконечное, необычное и живое, такое смелое и милое, вероятно, прибывшее из дальних морей, где, быть может, есть солнце...
Оно спряталось в Русалочке, с негой зажмурившей глазки для сна, уткнувшись носиком в могучую грудь моржа; она была очень рада, что имеет такого хорошего папу, ему она с готовностью расскажет о миллионах сокровищ, затонувших в родном проливе, о скатах-бабочках и озорниках дельфинах; она будет веселой и старательной...
Морж, утомленный немного, рассказами о ките-гиганте, замерзших невиданных зверях и нечастых временах, когда звезды сливались с солнцем и давали пушистую зеленую травку, заснул, угостив ее вкусным
моллюском; боясь поверить в радостный миг - теперь он папа!..

[Gazero]

"Мой листок..."

… Цепляется за другие, летит и летит вдаль. А скучно с ней - вроде и давно все о ней известно, и близко она, а все равно, в определенный час, тащи тень своих лесов и навещай каждую ее частичку.
Ах, опять! Даже она оглашается моими спорами с Королевой Цветов. Вот уж где пылкая и несколько вредная особа: она владеет красками, ароматами, рассветами…
Всем, что у меня, простого Хранителя лесов, наоборотное – у меня леса не сверкают зеленью и пестрыми бабочками, а чинно шагают за мною тенью рядами, отпечатываясь на земле грибами, маленькими холодными паутинками, ветерком и опавшими листьями.
И снова они ей мешают! «Я опозорюсь перед своими гостями, если ты придешь! – кричит всегда Королева Цветов, поправляя парик и платье, - Уходи, все устали от тебя!... Ты приносишь одни только уныния и серость!».
И приходиться снова робко пикнуть: «Но моя же очередь!... Людям нужен труд и беспокойство от взгляда на мои листья, иначе они станут дикарями и потеряют вкус к жизни, привыкнув к тому, что твое солнышко с цветочками все дадут им на радужном блюдечке!».
Потом… даже лучше не знать, что происходит: Королева Цветов начинает на меня неистово орать и, вооружившись, всегда бодрым от вечного ее меда, медведем, пчелами и осами, гонится за мною по пятам, загоняя в какую-то впадину неземную и ненебесную!
Да-да, приходится мне там высиживать ее кривляния и торжествующий, кокетливый смех, прижимая к себе дрожащие листики – они тоже не хотят попасть в когтистые лапы лесного лакомки. А у меня бы он спал и собирался с силами; ведь ему мед тоже нелегко достается.
Как просто проходит время Королевы цветов – ранним утром она поднимает птичек; тщательно принаряжается, и, танцуя, подпевая им, начинает сеять цветы и ягоды; звать всех людей забыться под голубым небом и теплыми днями. Вот досада, что у нее целых два круга времени!
Может, из-за этого она так яростно прогоняет меня в мой, один-одинешенький, цикл? Потому она чуть ли не зацарапается коготками лесного кота и пищит, как заяц перед поркой? Нет, это еще и чередуется совсем уж кошмарным явлением ее природы – как только Королева Цветов видит, что ее временному правлению остаются считанные дни, она начинает… подлизываться всеми силами, очень даже липкими и противными мне!
Вот и сейчас, запушив лисьей манерой, больновато ударявшие минуту назад, кулачки; она принимается с унижающе-льстивой походочкой скулить у впадины, тыкаться мне чуть не в лицо напудренным носиком, кукольными губками и глупо строить искусственно хлопающие глазки.
И снова я убегаю от нее, просто в никуда, скитаться. Кажется, я слышу ее жалобное эхо вернуться, поскольку ей уже «самой тяжело усмирять песнями и танцами цветов скучающих людей»? А я не вижу смысла возвращаться, чтобы помогать ей – люди скучают от труда еще быстрее, чем от праздника; от работы они еще быстрее готовы отказаться, чем от гуляния.
Так выходит, я живу и работаю зря? Напрасно встаю с, истошно орущими, петухами; наспех одеваюсь и с утомительной скоростью верного коня-ветра, бегу рассеивать зерна на полях, грибы в лесах, шишки на деревьях… С ног сбиваюсь, чтобы люди отвлеклись хоть в мое время от черно-постоянного веселья и скуки и заглянули под пенек, наклонились и приоткрыли ковер листьев – ведь их ждут мои щедрые подарки!
А им все равно, пусто, что я есть, что меня еще нет, просто принимают, не благодарно почти причем, мою смену с Королевой Цветов! Вот вновь ее эхо, как же не хочется даже смотреть во вспоминания о ней – курносой, фарфоровой хохотушке, совершенно меня не ценящей и играющейся мною!
А я лучше пойду со своими верными друзьями – листиками, деревьями, по свету – в мире еще столько мест, куда я не успел прийти, где меня пусть и немного, но знают и ждут!... Минуя горы и пустыни, в которых – (что, за чушь?) я не должен появляться и работать – не видно дороги; проплывая реки и озера, любуясь дивными, молчаливыми и совсем неприхотливыми их жителями; чувствуя себя своим среди вольных, отважных и крылатых путешественников, восседая на верном, неуставающем коне – ветре, я иду к новым краям!...
И вижу край совершенно дивный – в нем белый-белый пух, холодный на ощупь; бусинки дивных украшений, сотканных из чего-то белого и неимоверно холодного; голубо-белые зеркала… Все дышало таким холодом, что мой, теплейший по сравнению со здешним, ветер робко юркнул ко мне за пазуху. Я оглянулся: листики играли с удивительными животными – средним между собаками, рыбами, птицами и оленями; имеющими пушистые добрые усы и миролюбивые клыки!
Признаться, немного побаивался их и не решался подойти погладить, хотя эти дивные существа тянулись ко мне веселой улыбкой и любопытными глазками. И я, зажмурив глаза, все-таки решился протянуть руку, как услышал: «Не бойтесь, он не укусит!... Вы кто, что привело вас на Север?...»
Я поднял глаза и увидел создание, совершенно простое и незаметное, почти сливающееся, в скромном темном костюме и кепке, с белым пухом; но… говорю – оно красивее напыщенной Королевы, гораздо красивее и теплее, несмотря на царящий холод.
Пока я пытался извлечь из лесов голос, наблюдая за ним, оно тихо и с интересом глянуло в сторону листьев, не решающихся к нему подойти. «Какие дивные творения природы! – с доброй усмешкой сказало прекрасное творение в костюме и погладило мои листья. – У меня, наверное, есть их братья - снежинки!... Пусть поиграют вместе, им же, небось, скучно друг без друга!..»
С таким решением оно мягко позвало рой тех кристально-белых украшений, что уныло кружилось в воздухе. Листья, обрадованные новыми друзьями, с охотой принялись кружиться вместе с ними. А я все искал эхо своего голоса, предательски смутившегося при виде создания в костюме, добросердечно кормящегося животных с усами и клыками. И нашелся же, глупый отголосок: «Кто ты?... Как ты на Севере оказалась?».
Вот ничего же нельзя банальнее этого было спросить! Я уже корил себя за все на свете и вздыхал от того, что, так понравившееся мне своею простотою и живым оптимизмом, творение Севера засмеется надо мною или прогонит. А уши отказывались верить в следующие слова, произнесенные им: « Я – хозяйка Снежного ветра!... Куда ты держишь путь – возьми меня с собою, верю, снег мой нужен где-то вне Севера!...»
И он проводил нас неутихающим гулом ветра и дивным мерцанием в небе. Я с удовольствием уступил свой ветер спутнице, а сам старался изо всех сил привыкнуть к ее – беспрестанно отнимающему каплю сил и клонящему в сон.
Сон, так вот, что милее глупого веселья Королевы Цветов и моих дождливых, наверняка же вводящих в скуку, туч. Он научит тела людей незаметно накапливать мысли и идеи, которые, расслабляя в отдыхе, тем не менее. Решат оставшиеся, поставленные задачи и помогут людям, сделают их счастливее.
И я был бы вечно в неге от этого состояния, уступив свое право правления Хозяйке Снежного Ветра и попросив утихомирить, для нее, власть Королеву Цветов. А она… Ну, как всегда: сопли, взвизги, едва сдерживаемые мною, порывы подраться с гостьей, только соскочившей с моего ветра на землю.
«Ни за что не уступлю правление, никому! – орала, судорожно поправляя парик, швыряя о землю куколки своих великолепных бабочек и вытирая размазанные, по смазливому личику, нюни. – Пусть эта замарашка отправляется к себе!!... Моя власть, я правлю!...». Да еще глазками на меня так поглядывать начинает, того и гляди – полезет прилизываться… Только не это! Я давно заметил, что с веками приоритеты Королевы цветов не меняются, только истерия, самолюбие да попрошайничество ля своих прихотей.
А как они больно ранили нашу гостью, будто… меня ранили. Я никогда не терпел оскорбления, тем более своих близких друзей и потому, прибавив ранение, пронаблюдав, как разъяренная Королева Цветов швыряет высохшими травами в мои листья и белый холодный пух, я твердо изрек: «Не будь жадиной!... Это не красит твое милое личико и цветы!... Отдай ей хоть короткий промежуток времени между твоим и моим правлением, хоть самый маленький!... У тебя и так два круга власти, стыдно стремиться забрать все!...»
«Ни за что!!... – упрямо топала ногой Королева Цветов, отвернувшись от меня. – Пусть катиться к своим льдам!... Ей не место, с ее мерзкими холодными бледностями, среди моих пышных трав!... Пусть убирается назад, еще мне птиц распугает! А если она этого не сделает, я ей, я ей… космы ее повыдергиваю!!... Что стоишь тут, замухрышка?! Захотела прибрать к рукам моего Хранителя лесов?... Не приберешь, прибью, гадюку!!...»
И я шокировано наблюдал, как задрожала Хозяйка Снежного Ветра, пригибаясь к рою снежинок, бледнея и наблюдая рычание моей яростной сожительницы. Вот что она за существо – и так правит больше, а теперь хочет побить гостью; только потому, что та управляет другим; на самом деле, добрее и красивее ее?!
Я не позволю ей сделать это! Так твердо и бесповоротно приказал, убедившись давно в подлом, эгоистичном нраве своей сожительницы - и тень лесов позади меня грозно зашелестела и стала ограждать Хозяйку Снежного Ветра листьями, шишками и колючками.
«Довольно!... Как ты посмел?! Хватит!! – запищала Королева Цветов, растерянно закрывая руками кукольное личико от колючек и шишек – она их жутко не любила, изнеженная лепестками, - Убери свою кучу ссора, убери!!!... Чего ты хочешь, говори, я все сделаю, только перестань меня бить!!...».
Я облегченно намекнул тени из деревьев прекратить атаку. А, что самое поражающее и дивное на свете, Хозяйка Снежного Ветра быстро направила снежинки залечить царапины и синяки моей сожительницы, тяжело барахтающейся в куче опавших листьев!
Я изумленно уступил гостье право выбора срока своего правления, пока Королева Цветов не передумала. «Мне не надо большого срока! – скромно ответила Хозяйка Снежного Ветра, поправляя кепку. – Ровно столько, сколько ты!... – я был ошарашен, ведь она обращалась ко мне! - Так будет справедливо, и не обидно никому!...»
«Ладно! – буркнула моя сожительница, как ни в чем ни бывало. – Так и будет!... А теперь иди, жди своей очереди!... Да смотри, не заговаривай особо с Хранителем лесов – он мой!... А то получишь!... Иди!».
С таким повелительно-бесжалостным для меня приговором она, весьма еще снисходительно с ее стороны, отвела Хозяйку Снежного Ветра в близлежащее глубокое озеро; а мне кокетливо напомнила о ближайшей встрече; потом снова понеслась танцевать вместе с цветами и птицами.
Почему-то они, для всех – весело, а для меня грустно пели: как долго мне ждать приход простой, но тихой и красивой гостьи, даже залечившей раны моей сожительнице, на краткий миг подарившей моим листьям друзей, а мне… Что-то необыкновенное, что отсвечивает лунным блеском теперь всегда зовущее меня к озеру и листьям.
Может, потому, что они хранят ее глаза и ее тепло, такое светлое, что даже лед Севера его не испортил и замашки Королевы Цветов, наивно-ревниво думающей, что она одна – красивая и вечная принцесса, достойная постоянного и всяческого обожания!
А надоела она мне; даже когда набирался терпения отвечать ей взаимным вниманием, помнил, что она никогда не способна бескорыстно поделиться своими цветами, чтобы мои, скучающие, листики могли с кем-то поиграть; своими травами. Чтобы я мог поближе их рассмотреть и потрогать!
Она никогда не будет той, что сейчас сидит в темных, вроде бы привычных озерных недрах холода и одиночества. Оно ей не страшно, вовсе не страшно после стольких веков жизни на Севере; она вступит в свое несправедливо-краткое правление с милой улыбкой и открытым, волшебным сердцем…
Но мне тоскливо – как все же долго ждать ее появления, как хотелось именно сейчас почувствовать хоть отголосок ее слов или хоть жемчужный отблеск ее глаз; а впереди еще круг правления душного аромата цветов, моих серых туч!
Никогда я еще не задумывался, что на самом деле один-одинешенек в своем круге, вообщем-то иногда надоедающей, работы! С другой, такой милой и долгожданной, утешающей стороны…
Всего миг моей работы – и снова закружатся в воздухе снежинки Севера; снова их хозяйка будет заботливо укрывать снежным одеялом соню-медведя и жеманные цветы, маленькие капельки живительного золота для людей; навевая им полезного сна!...
Как же я жду того момента, жду ее и радуюсь тому, что, совсем неожиданно, ее снежинка стала и моим листком! Он кружится в хороводе собратьев, в тени моих лесов, а они…
Знают, что он единственный, помнящий ее, всегда теплый для меня, ветер – мой листок…

[Gazero]

На ладошках луны…

Кажется, так уютно, высоко и тихо (а там, за ее белоснежными звездочками не унимался очередной гул - "принеси, убери, сделай...
Уроки" - сколько кислых шагов уныло видится при этой фразе; кто-кто, а Владик знал это по собственному опыту штрихов... едкой горчички: все, на чем свет стоит, он бы вынес, только не "а и б", "два плюс два", "ехал грека через реку..."
"Ну и ехал он, ну и что? - думал Владик в очередной раз скучающе пролистывая смятые и запачканные страницы учебника, - Ехать-то дело не хитрое, а вот летать... Эх, мог бы я летать, как совенок - вот была бы красота: ни уроков, ни докучающих повторений родителей!..."
Тут... он почувствовал, что комната растворяется в тумане и в ней становится темно-темно, ощутился испуг.
"Вот говорили мне, нельзя часами играть на компьютере и слушать рок-рэп - вот мне, дожил! – удрученно охнул про себя Владик, собираясь кликнуть папу.
Но... мама, приоткрыв двери, только посмотрела во все стороны и пожала плечами - сына не было, только... кремово-нежный совенок умоляюще попискивал и смотрел круглыми глазками.
Дверь за ней хлопнулась - и совенок встрепенулся, хлопая маленькими крылышками.
"Что это за пух летит? - недогадливо возмутился Владик, - Ох, надо было не биться вчера с соседом так усердно подушками!..."
Ему на глаза попалось зеркало и...он оторопело наблюдал собственные черные глаза, ставшие пребольшими и премилыми, курносый носик, превратившийся в клювик, голос, ставший робким попискиванием.
Он... ликовал, торопливо вылетая в открытое окно и ловя свежий ночной ветерок.
"Как здорово быть совенком! - думал Владик, подхватывая клювиком пролетающие листья, - теперь летай ночью (когда гнали спать), а днем (когда все учат уроки и стоит жара) спи!...Красота!..."
Тут его энтузиазм немного привял - впереди виднелся непросветный лес, подул сильный ветер, а в каждом дупле важно ухали большие, взрослые филины, словно насмешливо говоря: "И за дупло надо отвечать, ухаживать за ним; ты еще маленький, не сможешь!... Живи на ветке, пернатый карапуз!..."
Вдобавок к их нередко нешутливым, а грозно-страшным пинкам и скрежету клювов, к злоключениям Владика прибавился дождь, что озорно стремился достать шаловливой молнией его хрупкие перышки.
"А я думал, совята спят в себе в гнездах, играют при звездах да с папиного клюва букашек едят!..." - разочарованно всхлипывал он, сосредоточенно глядя на... маленькие снежинки, весело кружащиеся в лесу.
"Есть хочется! - чуть ли не плакал Владик в мыслях, проклиная глупую мечту быть совенком, - А ведь не приди мне такое сумасбродство в голову, ел бы сейчас чипсы да конфетки, запивал бы пепси да лимонадом... А тут такая темнота, и никто червячка не подаст!... Ну почти хоть пропадай!..."
И с этими мыслями на совенка... надвинулась невиданная стайка из белых прозрачных листиков, светлячков, бабочек, усыпляюще и скоро шуршащих в его сторону.
"А это что за приколы летучие?" - задрожали маленькие глазки совенка и он... старательно принялся отбиваться от стайки, улетать от нее, хоть и к ближайшему, равнодушно пялящему на него глазищи из дупла, бессмысленно ухающему филину (пусть побьет, но и незванных гостей заодно тоже, так, глядишь, и защитит, прогонит их).
Совенок все, от рвения, перебегал по низким пушинкам облачков ножками, облетал лабиринты деревьев, отчаянно подставляя свои тоненькие крылышки вихрю снежинок и каплям еще не миновавшего дождя; да... стайка, словно сотканных из искристого тумана, листьев, светлячкови бабочек, не отставала от него ни на шаг (хотя Владик напрягал все искусство пилотажа, отточенного на играх-приставках, и боя, подсмотренного в фильмах-боевиках и фантастике).
Их мелодичные перешептывания убаюкали совенка - тот, покорно-желанно опустившись на густую травку опушки, сладко зевнул, закрыл глазки и уткнулся клювиком в свой кремовый шелк перышек, незаметно окунаясь в стайку белоснежно-мерцающих, этих неслыханных созданий и в сны...
Ему грезилось об... болтовне по аське с друзьями, о любимых игрушках-киборгах и пистолетиках; странно, при этом он хотел всегда порхать в свежем, свободном сказочной синевой небе, подальше от душной комнате и тоскливых уроков...
"Не хочу их делать!... Ой-ей!! Моя учительница по математике идет!... И парты нет рядом, а класс... куда-то во тьму идет, а... Указка у нее какая длинная и глаза злющие!!... Кыш!! Не будуучить твои "два плюс два", не нужны они мне!..."
И... Владик с ужасом вскочил в, развесело бегающих по побледневшему личику, мурашках, капельках мороза и в смятении - это был не просто кошмар устало-пережившей немалое дремы, это был знак...
Что стоял перед его изумленными глазами в виде... четырех дверей замка, то сходящихся, то разбегающихся вразные стороны, то открывая роскошные залы с яствами и сокровищами, то снова скрывая их.
"Похоже, у меня тут... целый беговрат!... И что же делать?" - он аккуратно, дивно-плавно и неслышно подошел ко дверям, будто ожидавших его появления - двери поспешно нарисовали, словно как невидимой рукой, на себе зеркальные фигурки, каждая, по порядку, складывая сложные, старинные и таинственные письмена: "2+2=?"
"Ну уж, математику тут вырешивать! - хмыкнул, увидев это, оскорблено Владик и, подбежав к дверям еще ближе, забарабанил в них забавно-яростно кулачками:
"Слышьте, вы, Архимеды липовые! Совесть у вас есть?! Я, человек, кушать хочу!!... Пустите!!..."
И вдруг он... шокировано отпрянул отних, все терпеливо держащие перед ним письмена - зеркальные его частички отражали, вместо рассерженно-всклоченных черных волос Владика, что-то, отдаленно напоминающее макушку капюшона, из-под которого виднелись круглые глазки...
Кого-то, совсем маленького, с глухим писком ошарашено осматривающего собственные крохотные кулачки, что, в тон, чуть летящим над землей, складкам, были бело-прозрачными, с чудно-мерцающими искорками. Они, наверное, улыбнулись, глядя, как...
Их крошечный хозяинсконфуженно-стыдливо-задумчиво отвел глазки от, будто хихикающих поскрипываниемдверей, уловив мрачно, совсем уж глухо, попискивающий, давно опустевшийжелудок.
"Кто бы я теперь ни... есть, - обозлено содрогнулись, белоснежно-призрачно переливающиеся, складки платьица... Владика, - Я хочу кушать!!... И я пролечу сквозь вас, дверишки! Вы мне ничего и не сделаете!..."
И он вдохновлено поплыл по ночной прохладе воздуха во, вновь показавшиеся роскошные покои с угощениями и сокровищами, но тут...
Кто-то, беспомощно-воздушно маленький, оторопело-обижено глухо и робко пискнул - четыре двери, всеми твердыми пятернями, сомкнулись и даже легонько чуть резко рванулись вперед, неприятно щелкнув его по, уж нетерпеливо тянувшимся к угощеньям, ручкам.
Они все... не теряли надежды и их хозяин решительно взмывал на всяк лад в воздух, чтобы незаметно проплыть мимо дверей к долгожданным сокровищам; но зеркальные фигурки предупредительно сверкали, звенели - и коварные двери не уставали собою отталкивать его, ударять, дуть на него загадочным гулом ветра внутри замка, отчего тот обреченно только и успевал ухватиться за веточку близрастущего дерева.
Наконец, Владик надулся и полетел от дверей, словно в издевку продолжающих открывать и закрывать богато-живительные недра замка - ему было очень плохо и одиноко, но такие издевки окрасили вселишь в одно - в униженное скитание...
По лесам, по горам, по заброшенным башням - кто-то, маленький и трепетно-любопытный, лишь... чихал, приоткрываятяжелые запыленные пустые сундуки, бледнел и неимоверно почти неслышно кротко пищал, увидев в, объятой паутиной, кастрюле паука, вздыхал и кисло обводил пустые,переплетающиеся мраком и холодом, дали и глубины глазками, слушая невидимыйзвон колоколов, цокот колес и копыт, перестукивания дождя, гул ветра и лишьсвоих шагов.
"Что может быть хуже, - робко подумал он, пристроившись с грустью на поломанной жердочке чердака очередногозамка, - когда придется думать и потому делать, как я?... И ничего интересного,ничего радостного не вышло, не нашлось, хотя обещало... Никаким уже обещания мне верю, некогда!... Ведь надо еще успеть, полезно, уроки выучить и сродителями хорошо быть!... Хорошо с этим быть, правда!!...Хочу с этимбыть!!..."
И внезапно... На Владика посыпались ласковые потрепывания по волосам мамы и смешки папы - они уже битые полчасабудили сына, уснувшего с... упавшей спросонья книжки с комиксами; и...
Владик был неимоверно этому рад - онвскочил, заглянул в зеркало, благовейно ощутив собственный курносый носик,карие глаза...
Их маленький хозяин расцеловал маму и папу, мгновенно прибрался в комнате, выключил компьютер с заждавшейся игрой и... с восторгом стал вчитываться в учебник математики, в стихотворение про греку, в азбуку; ведь осознал:
"Уроки... привычные домашние хлопоты и забавы, общение с папой и мамой - сколько в этомнеповторимо-бесценного, светло-теплого, как...
В сказках про кроху-совенка, что смотрит на него бусинками глаз из леса, вневероятных историях кого-то, чьи белоснежно-переливающиеся, крошечные глазки словно хранили… его сердечко, в их дивном, почти близком мирке почти так же...
Уютно, высоко и тихо, как в...
Папиной улыбке, в ласке маминых рук, в неслыханной сказке… сна Владика,словно...
На ладошках луны...

[luckyd99]

Битва годов

Вы наверняка слышали такое выражение, как «битва народов» или «политическая борьба». А «битва годов» вам не приходилось слышать? Или «борьба царей зверей»? «Откуда могут возникнуть такие странные выражения?» - спросите вы. Я вам отвечу: «это было в давние времена»…
...В те времена не было еще одного такого царя, которого бы люди могли бояться и слушаться. Но эфирные существа, которые желали бы стать царями и повелевать людьми, были. Вы наверняка слышали их имена – это цари зверей: Дракон, Мышь, Тигр, Лошадь, Собака, Змея, Бык, Петух, Заяц, Кабан, Овца, Обезьяна. Все они хотели единолично повелевать, быть полезными людям и все они доказывали свое превосходство друг перед другом.
…Не мудрено, что на совете царей зверей разразился очередной спор – борьба за влияние зверей на людей.
- Я должна быть царицей! – уверенно пропищала Мышь.
- И почему это? – насмешливо дыхнул пламенем огромный Дракон.
- Я чувствую, что в мире людей выживут самые юркие и незаметные, подобные мне! – от рвения Мышь аж подпрыгнула на своей звездной подушке!
- Где логика? – рявкнул вновь Дракон, грозно поводя усами, - Если люди будут незаметными, то их никто и не заметит. И никто не даст им, незаметным, выжить. Если люди хотят выжить, они должны властвовать своим миром, как мы над зверями. А власть держится на страхе! – Дракон величественно поднялся во весь рост на лунной лестнице, - Потому я должен быть царем!
Дрожащий от страха Заяц решился вставить словечко:
- А по мне – ты сидишь в норке, никого не трогаешь. И тебя тогда не будут трогать!
- Ага! – насмешливо подхватила Собака, - А если тронут, то ты со всех ног – в другую норку! Нет, на всех норок не хватит, и убегать – только ноги ломать! Нужно защищать свою норку! Поэтому поцарствую немножечко я! Научу людей отстаивать норки!
- Глядя на твою хилую, мизерную грудь, я понимаю, как ты что-либо защитишь! – разразился хохотом Тигр, сладко потянувшись на облачном ложе, - Лучшая защита – нападение! Царь – я, и это не обсуждается!
- Лучшая защита – уход! – возмущенно завизжал Кабан, лениво переворачиваясь с бока на бок в огненном троне, - Будь я человеком, мне было бы неохота даже взглянуть на опасность, я просто бы ушел. По-моему, я буду неплохим царем.
- Какой же ты «неплохой» царь, если учишь бездействию! – от злости Бык готов был поднять Кабана на рога, - То же мне позицию выбрал! Работа – зерно всего! Немедленно выбирайте царем меня!
- Постойте! – проблеяла Овца, - Работа не существует без силы…
- Сила вечна и она должна служить заботе о других – уверенно сказала Лошадь.
- Я согласна, - кивнула Овца, тихо покачиваясь на водяных качелях, - Но как можно позаботиться о других, не укрыв себя от холода, не укрепившись пищею и водой? Дайте мне корону и я всех наделю всем!
- Всеми своими старыми клочками шерсти? Тогда – милости просим в цари! – съязвила, обвивши каменное дерево, Змея.
- А ты сама что можешь людям дать кроме жала и яда? – неодобрительно вспушил перья Петух и важно закудахтал:
- Друзья, ну кого вы слушаете?! Не смейте ей отдавать власть! Змея же весь мир затопит болью и слезами! Дайте-ка лучше корону мне: я дам людям законы, которые будут охранять их справедливость!
- Нет в мире людей справедливости! – сухо возразила Змея, - Это лишь иллюзии. А боль избавит людей от иллюзий, откроет им смысл бытия!
- Ох, ужас! – ахнула Обезьяна с солнечной пальмы, - слезы – это плохо, это скучно. Мудрые звери, дайте мне быть царицей: я создам мир солнца, счастья и радости.
- Смех – мишура, счастье – мишура, - завела привычную песню Змея.
- Недаром ты – покровительница камня! – Петух начал терять терпение.
- Зато камень – кладезь мудрости! – гордо вскинула голову Змея.
- Я тебе сейчас покажу «кладезь мудрости»! – вскипел Петух и бросился бить Змею крыльями.
- Гоните ее отсюда! – вторила Собака и погналась за Мышью, учуяв, что та – такая же трусиха, как и Заяц.
- Не дам лени погубить людей! – подхватил Бык, мчась за шустрым Кабаном.
И так – все звери вскочили и бросились друг на друга. Все колотили тех, кого еще недавно горячо поддерживали. И, конечно, давали хорошую взбучку сторонникам противоположных взглядов. Зверей было так много и он бились друг с другом невероятно жестоко за ничего не ведающих людей. Вернее, за право воспитать людей людьми (по своим принципам). Но борьба была слишком жестокой, ни одного царя могло бы не остаться!...
…Но тут, в особо страшную минуту братоубийственной битвы Дракон обратился ко всем:
- Звери! Мы собрались, чтобы решить, кто из нас достоин делать при помощи своих учений людей разумными созданиями! А не для того, чтобы уничтожить друг друга в бессмысленном споре! Как я погляжу, мы все - достойные цари. Мы равны! Отныне выбирать нас царями будут люди!...
И вот с тех пор мы и празднуем каждый Новый год восход на престол каждого из небесных царей. И интересно, что в Год Тигра мы становимся более решительными и напористыми; в год Собаки мы больше дорожим нашими ценностями; в год Мыши мы становимся очень ловкими…
Нам остается только уважать то, что мудрый Дракон прав и помнить: мы обязаны в любой год оставаться людьми, чтобы не повторилась битва годов!

Забавная интерпретация )

[Gazero]

Битва годов

Забавная интерпретация )

Спасибо)

[Gazero]

Самый дивный… «мандарин»…

Смеется и сейчас, неслышно, белоснежными сияющими глазками, вам, где-то, среди облачков, над степями, водопадами, золотымипагодами, горами, что не покидает снег, там…
Все расхаживал по роскошным покоям один… мандарин, по секрету вам скажу, что был очень странным: все слуги его сбивались с ног, чтобы посадить у дворца своего хозяина сад розовых яблок, фиолетовой груши и золотистого персика; а еще…
Очень любил он, когда, вместо алмазов и шелка, диковинных ваз и мечей, по коврам и ступенькам его дворца были разбросаны… самые сочные и сладкие мандарины, каких не встретишь у других владык; а к каждой бабочке, что любили залетать туда, привязывали ниточку с крошечными-крошечными бусинками, чтобы перед сном они успокаивали мандарина, словно напевая ему переливами бусинок песенку сладких снов…
Но… что-то покинули они правителя, с тех пор, как он подслушал разговоры придворных поэтов: они говорили, что «так волнующе писать о том «мандарине», что дивнее и красивее, выше дворца нашего хозяина»; и…
Послал владыка всех гонцов, ко всем просторам его великой, огромной земли, наказал им заглянуть к соседям, что первыми встречают солнце, видят глубины волшебной реки и знают таинственных драконов, чтобы…
Узнать, что это за «мандарин» может быть «выше и красивее», чем его сад и дворец; и для этого позвали к нему самую красивую придворную девушку, знающую толк во всем прекрасном и в модах и очаровывающую всех своими нарядами; и попросил он ответить – что, по ее мнению, красивее всего?
В ответ она, кокетливо играя веером и поправляя банты с поясом на своем платье и прическе, тотчас сказала, что «краше всего – бусинки бабочек» в его саду (она все не может достать себе такие же); и правитель, вздохнув, понял: жеманница лишь поддерживает общее мнение, может, и не имея своего; иначе как она останется в центре внимания, если будет говорить невпопад всеобщему восхищению?...
Тогда кликнул мандарин почтенного, седовласого мудреца, уму которого дивились все соседи и люди его страны, что мог решить любую задачку и все на свете объяснить; и задал ему вопрос – «что выше его дворца?»
На это мудрец честно ответил, что «небо выше, только и там можно увидеть ослепительные верхушки пагод дворца; а все же глупо пытаться его облака достать»; рассердился на такие слова владыка и заметил: и мудрец, и девушка «явно лукавили: да, наверное, небо выше дворца и к облакам его летят бабочки с бусинками», но что-то оно все таит в себе, раз забралось так высоко и на это посмотреть не дает; но вот…
Рассмеялся маленький мальчик, в простой рубахе и в скромной соломенной шляпе, ненароком оказавшийся в разгаре обсуждения; что сказал, поклонившись, - «небу нечего прятать» и всегда будет на нем «мандарин», которым могут любоваться по ночам; он белый, как крыло журавля, сияет, как капелька тихого ручейка, он…»
Тут перебил мальчика заслушавшийся мандарин: сердце его вскипело хитрой жадностью, а глаза горделиво-возмущенно засверкали бесшабашным огоньком; велел он приготовить самые высокие лестницы всей страны и приставить к самой высокой верхушке дворца – он заберет этот «мандарин» с неба, и не будет он «выше и красивее его дворца» потому, что все должно быть внутри его покоев, все сокровища земли, неба должны быть там; и…
Не слушая мольбы и предостережения слуг и придворных, стал… владыка важно подниматься по лестнице, сопровождаемый парой усатых, суровых воинов с саблями, что грозили жестоко покарать каждого, кто станет отвлекать или докучать мандарину в таком важном деле; все выше и выше он поднимался, вот уж протянул руку к облакам, но…
Пристыжено только и мог потом потирать колени, упав с лестницы под хохот и издевки народа, тоскливо затрусив поспешно во дворец, где…
Уж не глядел на бабочек с бусинками и фиолетово-золотисто-розовыесады, на сладкие мандарины, рассыпанные по покоям; все вздыхал он о том, что не сможет поймать с неба…
Самый дивный… «мандарин», который…
Смеется и сейчас, неслышно, белоснежными сияющими глазками, вам, где-то, среди облачков, над степями, водопадами, золотыми пагодами, горами, что не покидает снег, там…

[Gazero]

Рядом



«Как ни странно, но самое удивительное и поучительное находится рядом, а мы в упор этого не замечаем! А надо бы!» - такую мысль осознал точно режиссер Саша: он, как и все ослепленные возможностями и ждущей чего-нибудь толпой, встал на скользкий путь творчества. Причем, оно выражалось в мрачных и даже мерзких своею однобокостью фильмах ужасов, боевиках и триллеров с безжалостными монстрами.
Саша был абсолютно довольным и сытым, пожиная гонорары от детищ, жадно поглощаемых подростками и абсолютно не ведая, что за стенами теплой и комфортной киностудии калечат, издеваются и даже убивают все, что двигается. Видя такой поворот дел, к режиссеру явилась, как ему наивно-восхищенно показалось, волшебница – скромная сценаристка Аня.
Она тихонько пристроилась работать совместно с ним и с ужасом заметила, какую одинаковую тьму снимает Саша. А он, словно ею околдовался и под ее влиянием охотно стал выполнять все просьбы.
Например, так одним махом волшебной ручки Ани, направленной мыслью и на монитор с черновыми сценами, главная ведьма, с эффектом кушающая детей заменилась на толстенького, безразличного ко всему, кроме прибыли, до смешного производителя компьютерных игр, который изводил тела и души детей стрелялками и бегалками и был отправлен на исправительные работы их родителями.
А пугающая всех до смерти субстанция, любовно называемая режиссером Моррой, взмахом ручки на экран была преобразована на… массовое безразличие и лень подростков, не желающих помогать родителям и полностью утонувших в мире покупаемого и легко достигаемого, справедливо на время лишенные всего этого Феей Воспитания.
И самый крутой «качок»-развратник превратился в милиционера, за бегом к деньгам забывшего о прямых обязанностях и наезжающего без причины на каждого, за что был отправлен работать простым, покаявшимся садовником.
Так – все работы Саши кипели светлой картинкой, легким сюжетом и моралью, порою даже только лучше впитывающейся вместе с добрым смехом. И он только удивлялся, откуда такое волшебство от простой ручки?
«Может, это твое радужное сердце?» - как-то, залившись краской, спросил режиссер у Ани. «Да нет же! – со смешком ответила та без напыщенности. – Это нана-технологии. Да, они могут и эффектно разбрызгивать физическую боль до отвращения, а могут и вернуть неимоверно светлое солнышко!... Используй его, и на него отклик найдется!»
С этой установкой Саша будто чистой воды напился и зарядился неописуемым энтузиазмом, который породил вскоре его три лучших фильма…


….Первый фильм «Лабиринт плюша»

- Какой необычный вечер! – сам себе сказал Степа, раскладывая игрушки и готовясь спать. – А какие фокусы показали мне в цирке… Просто замечательные, и им так хочется верить… А вдруг все это правда?
Так мальчик поспешно сам себе надиктовал план дальнейших действий: разложить на столе любимые игрушки, поводить над ними в воздухе торжественно руками со словами «Живи и ищи!» (так в цирке ему показывали) и лечь наконец спокойно спать.
А с первыми лучами солнца уехать на долгие каникулы к любимой бабушке, на радостях даже забыв про игрушки. В итоге – стук двери и Степа окрылено поехал навстречу свежему воздуху, загарам, купаниям в речке и бабушкиным сказкам.
- Не рассказывай мне сказки, он не мог забыть про нас! – сердито то и дело одергивал своих обеспокоенных… оживших товарищей бравый Кучер.
- Но почему я тогда не могу найти его? – с писком в горле спросил всегда робкий Аллозаврик и, неосторожно шагнув вперед, засуетился от шума и грохота упавшего стекла. – Ой-ей! Поберегитесь, братцы! Что это было?
Немного погодя, ожившие игрушки успокоились и тот час с интересом столпились у осколков зеркала. Оно показывало их такими, какими они были бы, если бы и в самом деле жили среди людей – превратившихся в забавных зверюшек, девушек и парней.
- Зашибись! – недовольно проворчал бывший Мистер Картошка, недовольно пощупывая свой длинный нос. – и куда я теперь так выйду, это не прилично!
- Зато дело, скорее всего, кроется в другом! – глубокомысленно заявила девушка, когда-то являвшееся Пастушкой, охотно усаживаясь на овечку, размером с лошадь. – Мы должны искать своего хозяина, людей, чтобы до сих пор быть полезным им!
- Но как? – потерял энтузиазм Рыцарь. – Ведь мы играем только свои роли…
- Ничего, приспособимся! – ободряюще сказал Кучер, ведя на поводке крохотную лошадку, как собачку, очень надеясь найти с помощью нее хозяина, которого любил. – Терять нам нечего… Ищи, Муся, ищи Степу!...
И с таким бодрячком в идеях, рысцой в ногах, Муся нашла отнюдь не Степу, а то, что куда бы ни сунулись, все требовали даже за проход каких-то иных, предельно дорогих людям представителей кукольного мира – денег.
- Немедленно пропустите, мы друга ищем! – упорно упирался Мистер Картошка тряся носом от возмущения у заведения аттракционов, где скорее всего можно было найти хозяина, как и любого из детей.
- Если вы потеряли друга – обратитесь в милицию! – равнодушно бросил охранник.
- Адрес – нахально бросила Кукла – Кошка, потихоньку показывая коготки.
Адрес был указан и все бывшие игрушки со спешки живо взгромоздились на Аллозаврика, приказав ему скакать в указанном направлении.
- Да мы ж тут выглядим, как клоуны! – жалобно пискнул он, продолжая однако рысью преодолевать пыльные тротуары и с пунцовым видом, постоянно извиняясь, перепрыгивать через машины и задевая людей.
Что незамедлительно недовольно подметил Клоун Игоша, яростнее других вцепившись Аллозаврику в холку:
- Что ты все извиняешься? И за что? За то, что нам даже не дали побывать на родине, не требуя каких-то там грошей хилых?... Ну быстрее давай, тряпка первобытная! – и с силой толкнул ногами в бок сосредоточенно бежащего приятеля.
- Эй, полегче! – жалобно обернул тот мордочку и, обратив между прочим внимание на окрик Пастушки: «Берегись!», оглянулся.
Перед друзьями возникла шеренга из танков и машин с суровыми полицейскими, держащих пистолеты на готове.
- Всем слазить с киборга, руки вверх! – машинально вели они привычную песню.
- Ой! – с умилением глупо улыбнулся и всплеснул руками Генерал. – Салдатики, танчики…
- А эти «танчики» в тебя как пальнут! – устрашающе напутствовала Умная Такса и, еще раз внимательно оценив ситуацию, посоветовала Кучеру. – Что-то подсказывает мне, что это и есть милиция… Давай будем делать то, что они велят, и тогда спросим, где Степа.
- Правильно! – поддержал тот и велел строгим голосом, не хуже все стоявших сосредоточенно с оружием полицейских, всем слезь с Аллозаврика и идти, куда скажут.
Это место оказалось неинтересным, украшенным вывесками с портретами смешных кривых усмешек будто обезьянок из зоопарка и тунеллями, в стенах которых виднелись клетки с проволоками – скучнейшее, удручающее место, а даже поговорить нельзя было!
В чем и убедился Аллозаврик, уставший горячо оправдываться, что он «не киборг, и не привык кому-либо пакости делать без повода!»
- Молчать! – железно отчеканил полицейский в фуражке и сухо потребовал объяснение «бешенным скачкам на запрещенном, неэкологическом и опасном транспорте, сеющим панику и угрозу жизням людей».
Кучер спокойно объяснил, что он и его друзья – игрушки, ожившие и потерявшие своего хозяина.
- Хотите найти хозяина, позовите его своим делом сами! – милостиво посоветовал полицейский, обвеиваясь фуражкой, которая промокла от смеха, и отпустив пленников.
Именно так – пленников потому, что бывшие игрушки совсем не знали огромного, сложного и полного нелепостей мира.
А тот, в свою очередь, тоже предъявлял претензии – почему это лошадь – как собака (хотя оба животных – просто забытые верные друзья)?
Почему на овцах ездят верхом (хотя овцы кормили и поднимали на себе все хозяйство, как лошадки – все объяснение)?
А главное – почему кучка типов слоняется без работы, отпугивая всех монстром (а Аллозаврик всхлипывал, зная, что в своей родине он был королем, которого любили и уважали)?
- Работа-работа… - ворчал Мистер Картошка. – Да где ж ее искать? Какие-то лестницы забиты людьми, все коробки каменные – тоже… Все чего-то мечутся, мечутся, совсем забыли, для чего мы?
- А давайте покажем, для чего? – бодро спросила Пастушка, с радостью понимая, что умение вязать когда-нибудь пригодится.
- Хорошо, только как? – спрашивал Бегемот – Толстяк, не представлявший себя без плюшек.
- Работа исходит от нас самих! – понял Кучер и свободно дал установку друзьям не стесняться и быть доброжелательными.
И понеслось с ободряющего маленького слова большое дело: Бегемот – Толстяк открыл пекарню, в которой люди могли пробовать новинку – плюшки забытых времен.
Пастушка отбоя не знала от модниц, изумившихся, как это их труд может сам одеть их и дать красоту.
Аллозаврик под руководством Генерала выучился давать публике небольшие представления, демонстрируя силу, ловкость и послушный нрав.
А Кучер запряг пару овечек в карету, смастеренную Самоделкиной, и катал всех желающих за скромную сумму.
А эта скромная сумма потихоньку переросла в блестящий, зовущий к себе новых клиентов доход. И так же разные мелкие занятия каждой игрушки стекались на благое дело в одну компанию «Оригимирок», пестрящий диковинным интерьером из светящихся воздушных шариков, ледяных лестниц и вечнозеленых кресел с цветочками.
А владельцы этой компании жили, радовались своему спеху и… все-таки тужили. За чашечкой кофе в сердечной беседе, Кучер проронил:
- Жалко, что мы все-таки увлеклись этим миром и не нашли Степу.
- Да… - чуть приуныла Самоделкина. – Он бы обрадовался, увидев нас, что мы не просто болтаться в его руках можем…
- А я верю, он придет – вдохновлено шепнула Пастушка. – Ведь попытки не проходят зря!
Совсем не зря! Степа из любопытства, наслышавшись о чудесах в «Оригимирке», зашел туда и чуть не был сбит с ног Аллозавриком, возопившего на все здание:
- Степа! Наконец ты с нами!... Заходи-заходи, у нас много интересного для тебя… Ребятки, Степа вернулся!
И «ребятки», столь разные, высокие и маленькие, зверьки и парни с девушками, всей гурьбой кинулись к мальчику, тиская в объятиях и расспрашивая о жизни.
А мальчик скромно ответил, что жизнь – скучна без игрушек, тем более без «таких молодцов», как его друзей.
И с этими словами он остался жить с ними, сочиняя песенки для Барашка, забавно пританцовывающим в такт им и тряся плюшевой шерсткой в благодарность всему на свете, и миру тоже, который вернул им друга!...


…Второй фильм «Укротимый ветер»

Ветер – просто страшная стихия… Особенно если она скапливается на улице, особенно, если проделывает это в лице кучки озлобившихся бомжей и хулиганов, которые, размахивая грязными тряпками на корявых суках (вместо флагов) кричали толпою у здания фабрики «Детская радуга»:
- Ерунда! Ерунда! Закрыть! Раздать нам все имущество! Н то штурмом возьмем!
Угроза была столь веской, что из окна фабрики растерянно высунулся молодой человек, именующий себя Поделкиным, являющийся хозяином «Детской радуги» и тоном мамочки, успокаивающей разбаловавшегося ребенка, ласково попросил:
- Товарищи и друзья улиц! Не мешайте моей реке плыть спокойно по своему пути. Поищите в себе желания и таланты!...
- Не желаем тебя и слушать, Подделкин! – передразнивал его многоголосый хор спиртного духа и раздраженно изрек: - Тебе хорошо языком чесать: наклепал книжек и раскрасок для сопляков и сидишь себе в деньгах, ни о чем не думаешь!... А мы и не собираемся работать, только неблагодарность от вас, работодателей потом получаешь, сами пробьемся!
Грозилась подняться целая революция и потому юноша вздохну и чуть испуганно затрусил вниз к бунтовщикам с набором бумаги и карандашами, надеясь их привлечь к своему светлому творчеству.
- Вот смотрите. – чуть униженно пел он, все показывая вместе со словами. – Я беру бумагу, беру карандаши и рисую. Вот уже и Черты для раскраски - вот как это просто, попробуйте!...
- Ну-ка попробуй чем-нибудь в его слащавую мордочку зарядить! – зло перешептывались в толпе.
Поделкин стал пятиться к фабрике, как в него полетел град колючек, испускаемых из рогатки. Затем и осколки стекла стали царапать стена фабрики, а потом и кусочки мусора, подожженные!
- Подумайте! – наивно пискнув, поспешил бросить ее хозяин и отчаянно скрылся за воротами.
Банда бомжей и хулиганов ликовала, победоносно угощая друг другом пивом и довольно потирая руки, приговаривая:
- Вот-вот, трус, беги, дрожи за своими машинками, а «Детскую радугу» мы все равно уничтожим!
Сказано-сделано, причем с темпом несущейся сломя голову орды басурманов.
Бомжи с лихорадочным наслаждением пинали пишущие установки и срывали с петель цилиндры с красками, попутно не забывая про демонстрацию мускулов для своих товарищей.
Хулиганы царапали стены фабрики ножами и пачками грязными смесями ее белоснежные украшения и лестницы. За которыми уже самоотверженно притаились... роботы.
Это они – верные труженики «Детской радуги», с машинного завода приученные к добру и справедливости, моментально поднялись их своих железных кроваток на шум.
И теперь они дружно встали на оборону родного здания: роботы сверкали устрашающе добрыми огоньками глаз, шуточно махали в воздухе ручками с лазерными пальчиками, от чего впечатлительные бомжи и хулиганы метались и теперь ощущали все, что ощущал Поделкин лишь вчера.
Особо отважные машины бросались легонько колотить сильно распустивших руки незваных гостей, щедро беря себе в помощь… саму фабрику: налетчики проваливались в подземные ловушки, убегали от массивных печатающих машинок, путались в водопаде бумаг и только успевали протирать глаза от выливающихся на них украдкой красок, как получали по «самое не хочу» от тяжеленьких кулачков роботов.
Да, что и говорить… Стоял неимоверный шум пылкой драки, поднявший с подушек добродушного хозяина фабрики, решившего забыть все нанесенные оскорбления сладким сном.
Однако вынужден был вскочить от шума взорвавшегося в пылу боя синтезатора красок и перепуганного крика Робота-Лакея:
- Хозяин, убегайте через потаенные ходы, а то пропадете!
- А что случилось? – перепугано спросил тот, сонно потягиваясь и тяжело подключаясь в происходящее.
- Кучка сорванцов с улицы напала на фабрику! – аж задыхался от волнения Лакей. – Мы не долго удержим их, они лезут и лезут, как крысы из подвала… Так что, бегите, о нас не думайте…
- А «Детская радуга»? – пригорюнился Поделкин, виновато уставясь в пол.
- Мы не позволим ни за что ее разрушить! – горячо поклялся преданный Робот, стараясь перекричать грохот взрывающихся машин и ор незваных гостей. – А если и случится что, мы починим, или новую построим, не сомневайтесь!.... Так что – давайте, следуйте за мною…
Он уже заботливо взял хозяина за руку, чтобы уберечь от опасности и увести подальше от кипящих событий, как тот очнулся от задумчивости и спросил с жаром:
- Кто напал?
- Оборванцы с улицы… - быстро ответил Робот и только замахал руками, жалобно крича: «Стойте!... Меня подожите!.. Не идите туда!».
Ведь ловкий Поделкин выпрыгнул у него из руки и уже сверкал пятками, устремившись на переговоры с налетчиками, чтобы спасти фабрику и счастливое будущее детей.
А машины уже были разбросаны применившими орудия хитрости хулиганами и даже многие суровые роботы просили их о пощаде.
Юноша просил их о мире и терпимости ко всему, что отличается от них.
Однако в ответ на это они лишь рассмеялись и связали его, хотели кинуть было в подвал навек, как раздалось над их ушами громом:
- Немедленно освободите хозяина! Хуже будет точно! – это отчеканил веселый электронный голосок Лакея, державшего пальчики на копке вызова милиции.
Первыми это разглядели хулиганы и тотчас высвободили из пут Поделкина.
Вторыми это поняли бомжи и пугливо стали убирать те разбросанные остатки сражения, которое тут происходило.
- Вызвать полицию, хозяин? – спросил Робот, неусыпно контролируя взором бывших обидчиков, которые теперь с жалостливыми видами изумленно рассматривали ураган на фабрике, устроенный ими же самими.
- Нет! – сердечно возразил Поделкин и, разминая кисти рук, онемевшие от веревок, заметил: - Полезнее будет воспользоваться моментом, в котором они каются и перевоспитать их без жестокости, которую они видят на улице.
- Точно! – радостно воскликнул Лакей и понесся настраивать на это благое дело всех собратьев, медленно приходивших в себя от мордобоя.
Дело оказалось не из простых: некоторые из бомжей и хулиганов совершенно разучились писать и считать, а особо зазнавшиеся и читать!
Потому многие из них совсем забыли, что такое сказки, что такое победа над собою и радость от творческого труда.
Но все было уже заложено к лучшему: как только налетчики подняли белую тряпку на суку, машины их окружили, и, грозя в случае неповиновения щипнуть током, отправили в душ.
Умытые люди с улицы настолько были довольны своим внешним видом, что сами разыскали расчески и ножницы, щетки и порошок с водой, чтобы действительно стать ближе к обществу, в котором они еще могут сверкнуть умениями.
А умения у них оказались довольно разнообразными: кто неплохо вырезал из дерева фигурки, кто любил творить чудеса от смешиваний всяких веществ, кто увлекался рисованием водой по асфальту.
Довольный Поделкин, посоветовавшись с самими гостями и роботами, нашел им работу по душе – кого мягко попросил резать кору на кусочки бумаги, кого – замешивать краски, а кого – осторожно выводить рисунки для раскрасок (по шаблонам пока, правда).
Но люди с улицы оказались внутри настолько тихими и старательными, что в шаблонах отпала необходимость: они теперь сами спрашивали совета у машин, которых называли «друзьями», как проводить ту или иную линию, как писать то или иное слово.
И скоро в «Детской радуге» появились художники, писатели, поэты и даже аниматоры: один особо смышленый бывший хулиган, перелистывая быстро картинки одного сюжета, открыл для себя искусство мультика!
Так фабрика только процветала и обогащалась новыми интересными людьми, совсем переставших злиться на окружающий мир и требовать от него легкой и быстрой добычи.
Ведь они поняли, что подобная добыча, рано ли поздно, только превратит их в дикарей, которыми они медленно становились.
А заслужить награду и не пропасть в мире можно только своим трудом и доброжелательности.
Поделкин даже сам не ожидал, что на него и верных роботов посыпятся слова благодарности от людей улицы: они тепло и просто говорили «спасибо» за восхитительный мир книг, сказок, раскрасок, заслуженных честно денег и еды, новых друзей и труда.
Они сказали всей гурьбой, настойчиво и на всю фабрику: «Больше не покинем «Детскую радугу! Она спасла нас от ветра губящей улицы и подарила жизнь!...»


…Третий фильм «Чудеса среди бела дня»

А этот фильм повествует о самом Саше!
О том, как он, из обожателя искрометных «загонителей душ в пятки», превратился, с помощью нано-ручки и умных, милосердных идей, в глубоко ценящего миг и светлое человека.
И о себе режиссер в этом фильме рассказывает совсем без пафоса, ведь он всем благодарен Ане: и вновь взлетевшею популярностью из-за радужности картин, и увеличением количества думающих, добрых и творческих людей благодаря яркой морали киноисторий.
А сняты они для того, чтобы наглядно подтвердить его слова: «Как ни странно, но самое удивительное и поучительное находится рядом, а мы в упор этого не замечаем! А надо бы! Ведь оно спасает больше, чем спец-способности супергероев или новые технологии… Оно открывает дверцу в смысл, не отвлекая на громкие фразы и бесполезный стук кулаков из низкопробного молниеносного фильма…»

[Gazero]

Внутри

Это странное состояние, но непобедимое. Поучительное. И не потому, что, если заноет печень или зуб (хотя и они тоже внутри), тут же побежишь к врачу…
А потому, что неожиданно может и врача поучить нужному, хотя, самодовольный и веселый Джим Питерсон был в таком настроении, что ему особо размышлять над чем-то не хотелось. Ну и зачем это делать, ведь все, что касается непосильного, прямо фонтанирующего золотыми жилами, труда стоматолога он наизусть знает.
И от этого только, кажется еще больше радуется жизни, наплыву клиентов – беспечных и суетливых любителей чипсов и сладостей, доходам и бесконечно любуется собой.
С первыми лучами солнца, он встает и бежит приводить свою довольно привлекательную холостяцкую внешность, наскоро выпив кофе с невкусным бутербродом.
А потом, перед выходом из дома что-то бормочет под нос об обязанности «улыбаться, быть ласковым с клиентами, чтобы они всегда думали о твоей гениальности и добродушии и почаще заходили лечиться именно у тебя».
Еще Джим твердо считает, что «абсолютно не грех напускать туман на посетителей заумными фразами, пусть и не так касающихся истинного положения их зубных дел, ведь от этого они будут только в восхищении и еще раз убедят себя в мысли, что лучшего доктора им не найти»!
А уж, прибывая на место работы, глупым образом не рассмотревший в себе талант актера детстве, Питерсон начинал им усердно пользоваться: он кокетничал с медсестрами и пациентами, сто раз любезно напоминал последним «подождать и присесть в уютные кресла».
А как приводили к нему на лечение ребенка, или подростка (особенно женского пола), он, как с перепугу, принимался сюсюкать и сыпать на пунцовых клиенток «солнышками» и «умницами», разъясняя им свои мелкие просьбы, аки мальчугану-двоечнику – степенно и до противного конкретно.
С придирчивыми и обещающими хорошую плату клиентами он вел себя по-иному: устрашал о жутких последствиях, щедро начиняя их терминами, которые могут случиться, если те отказывались выполнять советы или в чем-то сомневались; вращался на кресле вокруг земной оси, старательно подыскивая инструменты, трогательно выбирал самые удобные насадки на бор-машинку…
Просто утомлялся человек после такого яркого и громкого спектакля и мечтал в конце рабочего дня о «тортике или ресторане», тем самым умудряясь так или иначе намекнуть посетителям, что раз у него есть возможность на подобные капризы – значит, ему хорошо платят, раз платят – значит – отличный специалист!
Порою, как-то смешно представить, что Джим упорно борется за имидж «успешного и заботливого врача», уже вполне имя его! Стены его кабинета были увешаны престижными грамотами и даже медалями с золотыми статуэтками. Его клиника прямо за километр несла дух того, что она – качественно лечащая и комфортная, с нею можно не бояться «зубного доктора».
Но он все продолжал упорствовать, подыскивая себе оправдания тем, что «семью надо отвезти на море» (хотя это неправда), «хочется поддержать славу родной клиники» (уж слишком пафосно), захотел новый костюм (хотя сам выглядел всегда почти богачем), и так далее, и тому подобное.
Искренностью странноватый стоматолог никогда не отличался (или она была уж слишком броско выглядящей), потому сотрудники быстро раскусили его и даже стали со смешком говорить: «Эй, Джим! Ну куда ты лезешь? Ведь ты и так – лучший из лучших!... Смотри е помешайся от достижения рекордов по клиентам!».
А это была лишь маленькая месть за большие обиды Питерсону со стороны… его внутреннего «Я»! Оно с пребольшим неудовольствием наблюдало, как его хозяин все сидит и сидит в кабинете, добиваясь каких-то тщеславных, безумных амбиций.
Оно порою даже унывало и пригорюнивалось: «Ну и когда ты закончишь? Я уже сомневаюсь, есть ли солнце за пределами этой стоматологической мишуры? Или ты ему тоже что-то там просверлил?...».
Внутренний Джим строго осуждал своего владельца и за кокетство, но ничего поделать не мог: «Что ты мне лепечешь о «перспективных служебных романах»?! Это дефективное явление природы – чувства – личное, пугливое и глубокое!... А ты что-то о подарках мечтаешь… Да настоящая любовь – лучший подарок, близорукий!».
Сознание Питерсона еще чуть не пищало одним солнечным утром, когда тот сонный одевался на работу: «Не хочууу!... Опять в эту фальш, в этот ультразвук бор-машинки и твои сахарные до тошноты комплименты ехидным медсестрам?... Ну нет! Лучше уволь!». Однако его владелец, ничего не подозревая, только ударил легонько по привычке портфелем в грудь и ускорил шаг.
«Ты что толкаешься?!... Совсем уважение потерял!» - возмущенно закричал внутренний Джим и надулся. У него совсем испортилось настроение и пропало красноречие вместе с находчивостью, что моментально отразилось на самом стоматологе.
Его комплименты клиенткам и медсестрам получались невыразительными, ноги почему-то трусливо подкашивались перед посетителями-толстосумами, а инструменты валились из рук. В итоге особо изнеженный больной на всю поликлинику заорал от боли и, отругав ошеломленного Джима, зарекся больше порога не переступать его кабинета.
«Так тебе и надо, самовлюбленный!» - с чувством злорадности и важности бросил внутренний Питерсон и тут же смягчился: - Ну, все ты получил свое наказание, теперь давай мириться, а?».
Увы, слушать это теплое предложение его хозяину было некогда: к нему подошла его постоянная клиентка – смазливая дамочка с лицом куклы аристократки и, явно ударяясь в амбиции выполненного долга и вежливого безразличия, рассыпалась в лести, суя коньяк и маленькую коробку сладостей.
Что-то шепнуло сознанию закрасневшегося от такого знака вполне фальшивой благодарности стоматолога шепнуть: «Слушай, чего ты глазки закатил и опять возомнил себя королем мира?... Ты просто выполнил свою работу, а она еще поскорее отделаться от тебя этим подарком хочет!..».
А яркая упаковка и аппетитный вид сладостей уже сделали свое молниеносное дело: записав напыщенную дамочку на следующую неделю, Джим довольно расплылся в комплиментах и опять входил во вкус мажора.
На такое дело, при котором алчность опять принялась точить сердце владельцу, внутренний Питерсон действительно обиделся. И он поспешил с тихой грустью понаблюдать, как счастливый и забывший все беды доктор жадновато поглаживает холенными руками бутылку с коньяком, и бросить:
«Ну все, с меня хватит!... Если тебе так вскружила голову подобными пустяками эта кукла, попробуй, побудь с нею на глубинном «с глазу на глаз»…. А я пойду погуляю, мир посмотрю… то знает, может эта идея принесет тебе наконец пользу и ты будешь ценить меня и слушаться?... А пока все, бывай, увидимся во время прихода дамочки!»
С этими словами внутренний Джим потихоньку, ворча, покинул тело хозяина. А тот окунался в мир сладких снов.
«Ну почему такая неудобная скрипучая кровать? Она же мне помнет всю прическу!» - капризно ни с того, ни с сего раздалось глубоко внутри Питерсона.
А он между прочим заметил, что ему всегда было плевать на свою укладку волос, чего же тогда он так думает?
«Ну, ладно, просыпайся давай!... А то еще клиенты заметят, что я не в духе, это же недопустимо!» - заметил мысленно Питерсон и, нескладно двигаясь перекусить, внезапно ошарашено услышал свой внутренний голос, с интересом осведомившимся:
«Клиенты… А та дурочка с розовой помадой придет опять?... А тот миленький мужчинка с платиновыми зубами?...»
«Что это такое, в самом деле?... Что это вчера случилось непонятное такое?...» – со страхом подумал стоматолог, совершенно по-профессиональному изгоняя жуков из насиженных мест под холодильником, с испугом проглотив внутренний писклявый комментарий:
«Жукиии! Фуу!... Что это за свинарник тут? Я же жду гостей вечером!....»
«Каких гостей?! – про себя возмутился Джим. – Я никого не жду!... Что это со мною?.... Может я слишком вчера много выпил?...»
У него аж бутерброд из рук выпал, когда он услышал насмешливые нотки внутри себя:
«Как же! Пьяным себя ощущаешь, да?... Не болтай чушь: от такого второсортного коньяка могут пребывать в экстазе только неотесанные мужланы из деревни!.... И что ты ешь, что ты ешь?!... А ну положи эту гадость назад! У меня диета. Ты мне еще фигуру испортишь!...».
Стоматолог даже отпрянул от холодильника, холоднея и яростно постукивая себя по лбу: уж не спятил ли он?
«Ой-ей!!... – истерически требовал голос внутри. – Понежнее ручонками-то!... Еще макияж мне размажешь!».
Бедняга Питерсон даже предпочел удалиться на работу без завтрака, чтобы скорее выйти на свежий воздух: что это ему привидевается такое…. внутри его самого, может оно исчезнет с потоком прохладного утреннего воздуха?
Оказалось, наоборот: легкий ветерок поднял настроение странному внутреннему голосу с женским мышлением, и вследствие этого Джим, давясь холодным потом и будто проглотив язык, слушал его бодрый монолог:
«Так… вот тут отличный бутик, просто великолепный. Там, знаешь, хозяйка простофиля, и просто здорово, что достаточно одной истерики, чтобы заставить ее снизить цену на понравившиеся наряды… А я еще в нем хочу купить сумочку (в тон своим синим туфелькам) и кофточку, такую, знаешь, гламурненькую!...»
«О Господи! За что мне это! – чуть не плакал в мыслях Питерсон, мрачно огибая знакомые пыльные кварталы, – Где ж я так провинился, что в меня вселилась женщина?... Что мне делать?..».
«Не мешай! – вскрикнула дамочка внутри его. – Что ты вообще понимаешь в моде, неряха, отстающая от соседки-стервы?!... Ну-ка, слушай, чтобы победить ее!... Да не забудь, что в том магазине такие классные духи… Уж пожертвуй пару долларов на них, жмотки кусок!...»
«Ага, сейчас, разбежался! – вкрадчиво возразил ей Джим, совсем упав духом и только думая, как он мог подцепить такую болтливую несушку?
Но рассуждать и пытаться прервать ее вдохновленные рассказы о платьях, пудре и киноактере, по которому она сходит с ума, оказалось неимоверно тяжело и бесполезно: голос имел хваткость в позиции, подобно гадюке, а в кресло уже сел первый клиент.
Джим сосредоточился на мысли лечить, но с трепетом заметил, как его рука, вместо того, чтобы взять метко нужный инструмент, перебирала их и выходило так, что он рассматривал их долго и чинно, с видом колеблющегося ребенка.
«Ну долго еще, доктор?» - раздраженно спросил клиент, уставший держать открытой челюсть.
«Помолчи! – ввизгнула внутренняя дамочка Питерсона. – Не видишь, я тут какие-то железки ищу… А это что такое?»
С этим отголоском любопытства стоматолог неконтролируемо взял щипцы и вырвал заоравшему на всю Вселенную пациенту зуб.
«Вы что делаете, доктор?!» - с тихим ужасом и стоном проблеял он, распластавшись в кресле в почти обморочном состоянии.
«Блин!!... Зачем ты вмешалась?» - со злостью и маленькой растерянностью мысленно спросил свою мучительницу Джим и успокаивая на все лады дрожащего и схоронившегося в кресле от таких событий клиента, честно признаваясь что немного выпил и потому «вышла досадная случайность!»
«Не случайность, а правильный ход!» - тут же встряла несушка, важно хмыкнув. – Пусть молчит!».
Питерсон, чтобы не сойти с ума и не прыгнуть в окно от навалившихся неприятностей, бешено загремел инструментами и облегченно наковырялся ими во тру у пациента.
«Ой, ой!.. – брыкался противный писклявый голосок внутри: – Как это мерзко… Нечисто тут как, Боже мой!... Ой, фууу! Я что, должна вот это черное доставать прямо из этого мерзкого обителя кариеса?... Не буду!»
«Заткнись!!» - от накопившейся ненависти к вселившейся в него дамочки Джим забылся и прорычал это вслух.
У клиента отвалилась челюсть и глаза увеличились до размеров тарелки НЛО. Питерсон сжался в комок и пассивным отчаянием наблюдал, как на писк пациента сбежался весь персонал и стал позорить его в самых насыщенных красках, что тот посмел грубить больному.
В это время несушка трусливо и предательски замолчала, выжидая времени еще поставить своей женской натурой палки в колеса в общем-то скромному и добродушному стоматологу.
И этот момент настал, после лавины перепалок с медсестрами, недовольный клиентов и резко поскромневших гонораров. Питерсон проклинал все спиртное и тот миг, когда обнаружил в себе дамочку, ехидно хихикающую на все эти события.
А контрольный выстрел в голову Джим получил после рабочего дня, когда решил расслабиться после стресса и зайти в кафе, чтобы поужинать (об этом настойчиво просил скрипящий от голода желудок) и пофлиртовать с хорошенькими знакомыми официантками.
«Что ты в ней нашла?... Она красавица, с такой дружить нельзя, еще поклонников испугает!» - принялась снова регулировать ему жизнь голос, и от этого еда еле пропихнулась в горло а ноги уныло потащились домой - спасть в скучную квартиру.
«Вот дурра!!.. вкрадчиво гневался Джим на внутреннюю жительницу, нервно ерзая под постылым одеялом. – У меня были клиенты, хорошенькие подружки, деньги… А она все в миг поломала!.... Я даже не думал, что среди женщин бывают такие козы глупые!..»
«Эй ты, хамло неотесанное! - тотчас вскипела та. – Отвечай за себя: ты сам дразнил рок постоянной удачей и слепой страстью к деньгам!... И какой ты мужчина вообще, мне интересно знать?... – ехидно спросила она, явно ожидая реакции и возможности еще с наслаждением выпить кровь не-хозяйке (она это осознала с яростью и детской гордыней).
«Ах ты!.. – досадно прошипел тот, оскорбившись и еле сдерживаясь от того, чтобы грохнуться со всей дури на пол и хоть раз отплатить дамочке за все свои страдания. – Знай свое место, женщина!...»
«Вы посмотрите, какой он властный, крутой!… - подобно пулемету, распространялась та, и, явно жалея себя, заметила – А я еще глаз на тебя положила!... Я тебе еще коньяк с конфетами дарила!... Все, неблагодарный, приду к тебе послезавтра в последний раз – будешь знать!... Лучше протезы носить, чем к такому неблагодарному ходить!...
«Мисс Борти?... Так это Вы?» - с ужасом догадался стоматолог о своей самой капризной клиентке и, унижаясь, стал просить: - Давайте забудем все обиды… Послезавтра Вы ко мне придете, и мы расстанемся друзьями!... Хорошо?»
«Ха! – настойчиво продолжала травить нервы мисс Борти. – Ты мне чуть маникюр не испортил, а я за него шесть тысяч выложила!... Не будешь окунать меня в свою дрянную работу – все будет так, как скажешь!»
В этот момент кровь ударила Джиму в голову: он было разбит от такого нападения за то, что не являлся женщиной и не ценил их мелкие привычки, за то, что был так терпелив с внутренней гостьей, поставившей, наверное, себе задачу вконец убить его истеричным нравом. За то, что был самим собою и тоже пытался получать удовольствие от жизни, как только можно.
«Чем быстрее я с тобою расстанусь, тем лучше!» - с силой крикнул он ей и с головой укрылся одеялом.
На следующее утро, когда был выходной. Питерсон заранее мечтал о тонне лимона и виселице, а мисс Борти щебетала о новой коллекции украшений, на которую он «был обязан» ее сводить. Что было исполнено в мгновение секунды, дамы снова не разбудить этот маленький пищащий вулкан, грозивший упрятать своими заявлениями в психушку.
Затем от Джима внутренний голос потребовал купить сережки с размером во всю зарплату. И тогда он понял, что его холостяцкая жизнь – это лучшее, что должно быть для него: не нужно выслушивать истерики жены и бегать перед ней на цыпочках, опасаясь быть распиленным на части дотошными укорами.
А укоры сыпались от мисс Борти так, что стоматолог и ахнуть не успевал: то он тратит время ерунду, покупая патроны (для единственного утешения в этой быстрой и надоедающей этим жизни); то он не имеет вкуса, заменяя лампочку на огромной старомодной люстре; то вообще выглядит, словно чурбан липовый, валяясь на полу и ничего не делая (на самом деле, занимаясь йогой и дыхательной гимнастикой).
К вечеру Джим был так выжат психологически, что уже не питал иллюзий относительно того, что в мисс Борти есть хоть грамм совести. Каково же было его удивление, что на следующий день, перед расставанием, она была тихой и даже жалостливо говорящей ему комплименты, одобряя все, что он ни сделает.
Питерсон с удивлением осознал, что это такая дружба и психика у женщин: самую лучшую подругу они хают, как только можно, чтобы потом, зная миг, когда она бросит, скулить и дарить ей подарки.
Удивительная женское отношение ко всему: все разрушив, она вдруг спохватывается и начинает собирать все по кусочкам, чувствуя себя виноватой, и даже трогательной. Ну разве можно такую судить.
«Вот я глупец! – даже коришь себя Джим, уже засыпая после радостно-утомившего дня, наполненного его любимой стрельбой по тарелочкам, подбадриванием любимой футбольной команды на стадионе и беседой с приятелями в пабе. – Она ведь тоже, оказывается, уважает мои интересы, только капризничает, потому, что это ее природа… Простите меня, мисс Борти».
«Да ладно, чего уж там… - милосердно-просто отнекивалась та. – Я завтра приду к тебе а прием, только смотри, не засматривайся на медсестер, а то заревную и опять дуться буду!...»
«Конечно-конечно!» - с рвением пообещал он и уснул с теплой радостью от того, что помирился с человеком. Словно исправил все свои пороки….
«Удивительно, как это ты изменился в мое отсутствие!.. – изумленно восхищался внутренний Питерсон. – Не пьешь больше, не куришь, гадости другим не говоришь!... Может, ты заболел?»
«Да нет, - облегченно ответил тот, с оптимизмом встречая равнодушные облака, – Просто я понял, что значит, быть с душой другого человека…».
«А, ты про эту дамочку? – осведомился его внутренний, родной голос. – Ну и как она тебе?»
«Весело провели время, конечно. – вдохновлено отзывается его хозяин. – С неприятностями, конечно, но я все поправлю… Ведь я сумею довольствоваться и тем, что имею…»
«Молодец, так держать! – бодро похвалил его внутренний Джим, давая себе слово больше никогда не покидать владельца ради скучной улицы, где его индивидуальность теряется и никому не нужна в толпе. – И все же рад, что не имеешь жены?»
«Рад, но всему свое время! – вкрадчиво улыбнулся стоматолог и вошел в святыню верной службы здоровья людей – свой кабинет.
«Это точно!» - лукав будто подмигнул ему голос и погрузился в привычные профессиональные и житейские хлопоты.
Странно, но с тех пор, Джим был ужасно рад, что имеет такого верного друга – свое внутреннее «Я».
Оно научило его смотреть на жизнь и преодолевать трудности, ценить других. И даже скучать по писклявому и милому голоску, вопившему когда-то:
«Ой-ей!!... – истерически требовал голос внутри. – Понежнее ручонками-то!... Еще макияж мне размажешь!»….

[Gazero]

«Сон ли это?»…

…Именно такую фразу произнес одним утром Мастер – беспокойно вспоминающий время юноша, отказываясь верить в то, что ему (как подсказывала память) недолго осталось тихонько перевязывать блестящими ленточками небольшие чудеса (не для себя, для детей и взрослых, так соскучившихся по чему-нибудь необыкновенному, способному незабываемо раскрасить их память и подарить миг счастья, торопливо и робко шуршащее стрелками)...
Мастер еще раз потрогал их, упрямо показывающих полночь, хотя солнце только-только садилось, мягко клоня ко сну; он знал, что ему непозволительно со спокойной душой ложиться спать, когда, не оглядываясь, маленьким бледно-золотым огоньком, убегал кто-то подозрительный.
«Стой!... Ну погоди же!» - решительно крикнул ему вслед Мастер и поспешил накинуть на простенькую рубашку накидку, выскочить за двери своего незаметного дома из темно-синих статуй деревьев.
К его удивлению, убегающий моментально остановился, что-то старательно пряча за длинными складками плаща. Мастер корил себя за нахлынувшую мнительность и тотчас почувствовал, настырно кольнувшее огоньком, любопытство.
- А что ты прячешь?... Ты кто и почему ходишь в одиночку так поздно?– как можно мягче спросил он, пытаясь разобрать в мутных красках заката лицо незнакомца, наполовину скрытое цилиндром.
- У меня есть карта, ведущая к тому, кто собирается в считанные миги сделать мир беднее, лишив его одной вещи… - вкрадчивым полушепотом отозвался тот. - Какой, мне не позволено говорить, но карта пригодится тебе, если ее возьмешь!...
- Спасибо! –тихо только и проговорил Мастер, когда незнакомец, беспрестанно оглядываясь по сторонам, быстро положил ему в руки крошечный прозрачный шарик, словно наполненный снегом и лунными пылинками и звездочками. – Может, тебе помочь скрыться?...
- Стукни по шарику три раза – и он поведет тебя по маршруту! – торопливо, будто не расслышав его предложения, сообщил незнакомец. – Когда тебя будет поджидать опасность, снежинки в нем застынут и станут темнеть!.... А в трудную минуту тебе следует разбить шарик…
«Но…» - робко хотел спросить Мастер, однако загадочный тип в плаще на одном дыхании пожелал удачи и скрылся из виду.
Юноша остался один на пустыре, с минуту колеблясь, а потом решив про себя: «Все равно времени мало, так хоть в «трудную минуту» загадаю желание, чтобы «одна вещь» вернулась в мир, а укравшего ее наказали… А пока хоть приключений поищу!...».
И он легонько стукнул три раза шарик, все еще будто помнящий дрожащие руки незнакомца в плаще. Снежинки в нем дивно-скоро завертелись, образуя туманный пейзаж из паутин и дождевых следов дракона (Мастер наблюдал это, затаив дыхание и чуть от волнения не выронив столь чудный подарок).
Когда след темно-прохладных капель растаял, он увидел в шаре словно как отражение леса, окружавшего его, только это чуть сияло серебряными лучиками. Посередине этого феерического пейзажа он наблюдал самого себя, от растерянности только и делающего, что поправлявшего тощую накидку.
«Ну и нелепо же я выгляжу!» - со стыдливым разочарованием и оттенком брезгливости подумал юноша и, стараясь отвлечь себя от, надолго врезавшегося в память, собственного портрета, принялся осматривать местность, играющую серебряными искорками. Впереди его фигуры задвигалась куколка с пуговками вместо глаз и белыми плетенными волосиками.
Мастер оглянулся по сторонам и заметил лишь вспыхнувший светло-розовую ленту на том месте, где в шарике манила следовать за ней куколка.
«Чудеса, и только!» - пришло на ум ему, и он, на всякий случай, поглядывая в шарик, пошел в том направлении.
По пути ему встретился мячик, сотканный из тумана, заманчиво, игриво запрыгавший перед ним, предлагая забыться в его веселой компании.
Юноша остановился перед мячиком и даже резко дернул накидку, чтобы одуматься («Я же уже вышел из этого возраста!» - крикнул в себе в мыслях при этом он).
Несмотря на это, его рука сама потянулась к мячику, будто хихикающим беспечным гулом своих прыжков. Как только Мастер прикоснулся к мечу, он поскользнулся и упал от неожиданности: круглый магический попрыгунчик заговорил:
-Что же ты сел?... Притомился? А мы ведь только начали!.... Давай, вставай, поиграем еще, еще… Забудь о карте!...
- Откуда ты знаешь, что она у меня есть? – насторожившись, мигом вскочил Мастер и быстро прикрыл ладонями шарик, снежинки в котором начали чернеть, а куколки появились те же, светящиеся недобрым зеленым оттенком, глаза, что и у мячика, гогочущего и порывающегося сбить юношу с ног, необыкновенно быстро и высоко подпрыгивая, метко и неприятно ударяя то в локоть, то по щеке, то в спину; с едким наслаждением хохоча, вовсе не обращая внимания на мольбы Мастера: «Это уже не смешно, пусти меня!.... Пусти,говорю!».
- Эй, катись отсюда! – рассердился наконец он и, рывком прыгнув на ноги после очередного падения, погнался на злополучным мячиком, стараясь ударить, захваченной в пылу весьма неуклюжего сражения, палкой.
-Если хочешь, чтобы я укатился, отдай мне карту, и я снова стану спокойным и мягким; мы снова будем дружить и играть столько, сколько ты пожелаешь!... – кривляясь и ловко увертываясь от палки, заявил мячик.
- А лук тебе с повидлом! – не растерялся от услышанной приманки Мастер и, одним скачком настигнув, застрявшего в сучьях деревьев, его, круглого и притворно построившего, виновато-извиняюще, светящиеся зеленым, глазки, с размаху стукнул по нему палкой – На!... Прыгай отсюда, к хозяину!....
Мячик, глухо и рассерженно зашипел, а потом исчез. «Ну, так-то лучше!... Теперь можно отдохнуть (замотал же, маленький, прыгающий туманный ком!); чуть-чуть и снова отправляться в путь!... Только посмотрим, куда именно?...» - рассудил юноша и, поправив накидку от разгоряченного боя, взглянул в шарик: странно, но снежинки не вернули свой естественный белый цвет, а серебряные искорки заметались и задрожали. «Что же делать?... Куда идти?...»- подумал Мастер, беспокойно протирая рукой шарик, словно помутневший от невиданной паутины.
- Ко мне, если хочешь, конечно! – раздался, как нежданный гром, бодрый мужской голос позади него.
Юноша быстро метнул голову в сторону услышанного и снова ощутил предательски подковывающие в медленном онемении руки жилки робости; наблюдая вальяжно сидевшего на том месте, где застревал ранее прыгающий мячик, рыжеволосого мужчину в пестром сюртуке, темных-темных штанах и, слепящих блеском, высоких сапогах.
- И зачем мне такая радость? – пробормотал про себя Мастер, отвернувшись и опустив с надеждой глаза в шарик, изучив гордую, пристально глядящую на него, стать мужчины.
- Ну, например, для того, чтобы покататься на лошадях такой породы, которая тебе не снилась! – охотно ответил неясный собеседник, презрительно и нетерпеливо трогающий сучья деревьев.
Юноша, четко отметивший для себя, что лучше не обращать внимание ни на что в этом жутковатом месте и слушаться своего внутреннего голоса, старательно искал глазами в шарике хоть малый блик ленточки какой-никакой дороги («Да мало ли, какие у него там лошади! – думал он про, настойчиво продолжавшего сидеть неподалеку, мужчину, - Тут ведь предстоит задача!...»).
- Или, к примеру, - продолжал упрямо тот, - пострелять по купидончикам… Ты же не участвовал никогда в таком развлечении, правда?.... А подумай только, какая награда ждет его победителя!... Неужто тебе не интересно?...
Поток столь усыпляюще звучащих предложений не мог не подействовать на нервы, уставшему ждать прояснения шарика, Мастеру; он с сердитым разочарованием сунул шарик в карман и, резко повернувшись к, любезно улыбнувшемуся мужчине, сказал: «Ладно, постреляю в твоих купидончиков!.... Чур без фокусов!....».
С этими словами он с опаской сел рядом с незнакомцем в пестром сюртуке на лунно-прозрачного грифона, узор крыльев которого был соткан из тысячи разнообразных, лукаво сверкающих глаз. Они растаяли вместе со своим необычным хозяином, как только мужчина соскочил на алмазные ступеньки огромного дворца и, достав пистолет, выстрелил в воздух.
Вздрогнув от выстрела, Мастер не замедлил увидеть, какиз распахнувшихся дверей вылетела, на мутно блестящих звездочками, крылышках, стайка мальчиков с темно-бардовыми кудрями, в блекло-фиолетовых, неряшливых туниках, перепоясанных куцыми косичками из жемчужных бус. Стайка принялась, с заунывными песенками, кружиться по замку, чего-то мрачно и, в то же время, с обозленной нетерпеливостью, ожидая.
- Вот и купидончики! – бодро указал на них пистолетом мужчина, подталкивая Мастера ближе к их, низко кружащему в воздухе, рою, - Нужно выстрелить в того, на тунике которого есть розочка… Только ее нужно еще разглядеть! Как гостю, я предоставляю тебе право выстрелить первым!... Не стесняйся!...
С таким, мягко говоря, неободряющим, несмотря на всю пафосность звучания, приглашением, юноша вежливо вышел к рою поющих будто гулом ветра купидончиков и дрожаще зарядил, протянутый прежде мужчиной, пистолет, приготовившись к выстрелу и прищурившись: на тунике у одного купидончика был вышит темными нитками мешок с монетами, у другого – горы сладостей и искрящихся напитков… И лишь у одного, затерявшегося в стайке, словно как притаившегося, мальчика на тунике слабо блестела стеклянными лепестками розочка.
Мастер зажмурился и нехотя выстрелил; рой купидончиков исчез в кружащихся осколках, заблестевшего ярко-малиновым цветом, стекла, под хлопанье в ладоши, как-то недобро улыбнувшегося, незнакомца.
- А вот и награда! – громко воскликнул он, вскочив с богатого кресла, с высоты которого наблюдал процесс, и исчезнув в появившемся, откуда ни возьмись, бледно-бирюзовом тумане.
Юноша, тем временем, достал шарик и взглянул: снежинки медленно-медленно открывали путь, дрожа и будто порываясь удержать его от какого-то опасного шага («Ну и чего вы беспокоитесь?– улыбнувшись, мысленно спрашивал он их, - Я выиграл соревнование, получу награду!... Может, она будет заключаться в том, что тип в сюртуке выпустит меня из замка и даст спокойно продолжить путь…»).
Мастер ошибался: в этом странном «развлечении» победителю доставалась маленькая, перепуганная черноволосая девушка с совсем юным личиком, в маленькой короне из белого золота; которую не спешил выпускать из рук вновь объявившейся незнакомец.
- Возьми же свою награду! – деловито бросил он, злорадно сжав пальцы на складках ее скромного платья, - Чистокровная принцесса, тиха и неприхотлива; о чем ты еще мог мечтать, как не о ней, верно?...
- Отпусти ее, ты совсем же ее напугал! – тихо попросил юноша и, приметив выжидающий взгляд незнакомца, добавил. – Я выполню все твои просьбы, только не делай ей больно и…просто отпусти!
- Разбей шарик, а когда с него будут вылетать снежинки и серебряные искорки, скажи: «Пусть этот человек (укажи на меня) станет самым богатым и знатным на всем белом свете!»… И я отпущу тебя, твою невесту; будете жить – не тужить!... – сверкнул глазами тип в сюртуке.
- И тебе понадобился шарик?! – с готовностью воскликнул Мастер, отважно беря в руки осколок розы туники купидончика, мгновенно обернувшийся шпагой, - А ну сознавайся, кому он на самом деле нужен, а то кольну!...
- Попробуй! –шикнул тип, скидывая сюртук и, вынув шпагу, приготовившись к поединку; внезапно приставил ее к горлу девушки с короной, которую так и не выпустил из рук. –Давай, нападай!... Только подойди – и твоя награда навсегда окунется в бездонную темницу!...
Мастер вынужден был остановиться, с внутренней неловкостью и волнением поглядывая на, слабо порывающуюся высвободиться, принцессу.
«Уж если родился никчемным, так не придумывай лишних хлопот; не позволяй страдать из-за них другим!» - четко осознал он вмиг и, положив перед глазами незнакомца на пол шпагу, твердо изрек: «Я выполню твое желание, отпусти ее!».
Тип убрал шпагу, но принцессу не выпустил, ожидая воплощения обещанного. Видя это, Мастер отвернулся и быстро соорудил из, все кружащихся осколков розы, стеклянный шарик, похожий на тот, который незаметно вновь спрятал в карман. Затем он повернулся.
- Готово! –уверенно сказал Мастер. – Подойди к шарику и говори свое желание!
- А почему в нем ничего не блестит? – с недоверием спросил тип, немилосердно сжимая в руках принцессу.
- Чудак ты! –притворно-удивленно воскликнул юноша. – Это же волшебный шарик; если он помутнел, значит уже колдует и вот-вот готов исполнить желание!... Подходи же скорее и загадывай!...
Незнакомец грубо швырнул девушку на пол и поспешил к Мастеру.
«Ну? - спросил он, с сомнением осматривая шарик, учтиво подставленный ему едва ли не под нос,- Загадал, почему он не действует?... Ты не обманул ли меня, негодник?!» - «А ты поближе наклонись к нему… - посоветовал со льстивой улыбкой тот, – и прошепчи желание, тогда все и сбудется!».
Тип жадно чуть не припал щекою к шарику и, мечтательно закатив глаза, приготовился шепнуть желание. Но Мастер, не теряя времени, с силой ударил его шариком по лбу и, бросив его, быстро отбежал к принцессе.
Незнакомец тем временем взвыл жутким голосом и, выстрелив из пистолета, пропал в опять появляющихся рядах темно-синих деревьев леса, отражающихся в шарике, бережно вынутым Мастером из кармана; он чувствовал приятно греющее эхо героя внутри, поставившего на место гордого и жестокого типа.
При этом, обводя знакомые снежинки и серебряные искры взглядом, он грустил, что так и не смог побыть хоть миг с принцессой; о которой, на самом деле, давно мечтал.
Его внимательное вслушивание в печаль было прервано шелестом длинных одеяний, доносящихся сзади; взглянув на шар, он обомлел, увидев, как черты леса покрылись легкими, разноцветными ленточками, воющими и рычащими, перешептывающимися голосами дивных зверей и птиц («Что за наваждение?– с неприязнью встречая свой дрожащий гул сердца и холод в пальцах, подумал он и торопливо вскинул голову).
Перед ним играла искристыми, легкими шалями девушка в длинном одеянии, отдающим дуновением дальних стран, со ниспадающими на плечи, бледно-розовыми, длинными волосами, собранными в высокую, невиданную прическу, в которой блестела заколка в форме конфетки с черным алмазиком посередине.
- Хочешь быть моим принцем? – весело предложила она, смеясь и беря оторопелого Мастера за руки. – В моей стране весело, не то, что в этом холодном лесу!....
- Мой лес мне нравится!... – скромно возразил юноша, пытаясь обойти ее и деликатно высвободить руки, которые она кокетливо хватала и легонько дергала ими.
- А мне ты нравишься, пойдем со мною!... Я буду не хуже той девчушки с белой короной! – вдруг добавила девушка с бледно розовыми волосами и еще настойчивее закружила Мастера в танце, ласково обвивая его шалью.
- Ты откуда ее знаешь? – остановил рукою ее кокетство Мастер, неумело нахмурив брови.
- А откуда утебя эта блестящая штучка? – метнула быстрый взгляд незнакомка на шарик, наспех засунутый юношей за пазуху рубашки. – Дай проиграться!
- Не дам, вдруг разобьешь! – отвел глаза в сторону тот, мысленно заливаясь краской за этот, столь неяркий ответ, первым пришедший в голову в момент накатывающей суеты.
Она неслышно подкралась и мягкими пальцами подбежавшей, высеченной неизвестным скульптором из ночной синевы, бабочки, выпорхнувшей по команде, все кружащей его в танце девушки (она сделала магический пас руками); схватила шарик, чинно скрываясь с ним в темноте («Только не это! – с тревогой спасительно кольнул себя мыслью Мастер, аккуратно отталкивая от себя незнакомку в длинном, дивном одеянии, - Карта может быть утеряна навек, а я даже не стал на путь, которым она меня приведет к похитившему «одну вещь»!...»).
С таким живительным ручейком собранности юноша, молниеносно, поправил по привычке накидку и стал искать глазами бабочку, тень которой, казалось, мелькала за нахлынувшими тучами, стараясь не замечать бегающей вокруг него, испуганно хлопающей пушистыми ресницами, девушки.
- Ты меня покидаешь, ради какой-то букашки?! – всхлипывала она, как-то странно-упрямо прижимаясь к Мастеру.
- Но эта «букашка» украла у меня важную вещь!.... – терпеливо отвечал он, мягко отводя от себя незнакомку, все как-то липко стремившуюся заключить его в объятья. –Если хочешь, чтобы я стал твоим принцем, убери свои шали, пожалуйста: они обзор закрывают!...
- Если ты не будешь уделять мне внимание, они сделают тебе плохо! – приторно хмыкнула девушка, вновь бросаясь к нему и медленно меняясь в лице.
- Что за чепуха? – обернулся вынужденно Мастер, растерянно узнавая внутри знакомый стук удаляющихся стрелок. – Это обыкновенные шали!... А вот тот шарик необыкновенный, и он мне нужен!.... Прошу, отойди, не мешай!....
- Это «шарик» тебе мешал! – вскрикнула неузнаваемо-дико незнакомка, поднимая руки (шали взвились и глухо засвистели, сверкая ядовитыми лучами) – А мои шали тебе не помешают, они с тобою сейчас потанцуют; научат тебя уделять мне внимание, мой принц!...
Мастер отступил, отбиваясь от бросающихся на него,точно собак, шалей, слепящих и будто высасывающих своим прикосновением все силы; девушка тем временем смеялась и кружилась, от удовольствия наблюдать эту битву; в куге, созданном из мутно-оранжевых листьев, колющих и стучащих незримой жуткой, барабанной дрожью. Юноша затыкал уши, терпя зуд и подвывающие синяки; шатался, порывался воздеть руки к, танцующей в вихре листьев, незнакомке и сказать: «Я стану твоим принцем, только не мучь меня больше!...Сжалься!».
Но где-то в его сознании, не желающим замерзать во сне и утопать в грязи трусости; промелькнула, добрым звездным светлячком, истина: «Эй, а ведь я – муж; по крайней мере, им был взращен и стремлюсь укрепиться в этой, твердой высотою, реальности!... Чтобы ее постичь, нужно не бояться, как маленькая девчушка, а показать, насколько ее шали раздразнили мою сущность!....»).
Светлячок истины будто развеял облака, под которыми опали нестройными лоскутками, когда-то запутывающие и бьющие, точно камень; шали, Мастер отряхнулся от них и подскочил к, растерянно застывшей девушке.
- Ну-ка, плясунья, - бодро и благовейно принимая в себя жилки сил, обратился к ней он. –Отвечай, где бабочку дела?
- Я не знаю, про что ты! – капризно отвернула голову незнакомка и собралась убежать, торопливо подбирая разбросанные повсюду шали.
- Ах не знаешь!– весело продолжал Мастер и, изловчившись, сорвал с ее головы заколку. – Может, это освежит твою память?
- Отдай! –пронзительно заверещала девушка, забившись в истерике так, что совсем растрепала свою чудную, бледно-розовую прическу.
- А ты бабочку верни с шариком! – четко выставил свою позицию юноша, задирая руку с заколкой повыше от, прыгающей на него, норовящей достать свое украшение, незнакомки.
- Вот тебе! –рявкнула она и топнула ногой: в результате этого нехитрого ритуала действительно вернулась бабочка, несущая в руках горстку сокровищ. – Ну, доволен, мой принц?
- А где суть? –задал спросонок Мастер, бегло окинув взором принесенное, - Куда ты дела шарик?... Мне нужен только он, ты ведь слышала!....
- А его ты не получишь! – спокойно улыбнулась девушка, вновь кокетливо приглаживая свои длинные, бледно-розовые пряди и, наряжаясь в шали, в который раз пытаясь закружить юношу в танце. – Пока не окунешь меня в бездонный океан своего внимания и…
- …Исполнено! –перебил ее Мастер, потерявший терпение от такой низкой попытки отвлечь его от пропавшего шарика - последнего луча надежды на возвращение, необходимой всему миру, «одной вещи»: он, отметив глазами затаившееся в темной листве, озеро; кинул заколку незнакомки в его глубины, с эхом страха слушая ее, исчезающий, почти паучий лязг...
Он был похож на скрежет захлопывающихся, со скрипучим треском, тускло-разноцветных дверей, закрытых миражами окна и массивных колон из сверкающего, черного мрамора (юноша тем удивился, что именно на этом мистическом пейзаже и заканчивается его путь, отраженный во, вновь вернувшимся к нему, из лунного листика, шарика).
Посередине красовался огромный трон, сотканный из железно-сине-темных, хищно переливающихся, драгоценных камней – будто перьев огромной невидимо-застывшей птицы, зорко отмечающей все с высоты единственным глазом, освещающим все залу слепяще-белым, золотисто-искристым огоньком.
На троне сидела неясная тень, напоминающая женщину в белом, бледном платье, с очень длинным шлейфом, рукавами; в тон продолговатому когтю неслыханного зверя, красующемуся в ее небрежных кудрях.
Рядом с ней, на долгих, широких, переливающихся черно-синих ступенях вальяжно расположился, властно поглядывающий, рыжевласый тип в пестром сюртуке и, кривляюще-улыбающаяся, девушка с бледно-розовыми волосами, в длинном одеянии; между ними прыгал, играл с тенью, темно-сияющий мячик.
- Вот и Мастер!– приветливо свесилась с трона тень, и по ее знаку и шарик, и тип, и незнакомка, сообща, с холодно-хитрыми улыбками, кивнули головой и похлопали. –Что привело тебя ко мне, в такую даль?...
- Ты украла у мира «одну вещь»! – смело выступил к трону юноша, мысленно осадив себя недоумением: «Что за фраза сейчас слетела с моих уст?!... Как я могу ее обвинять, даже если не знаю до сих пор, что это за «вещь»?!... Думай, что ляпаешь!»
- О, какой важный разговор нам предстоит! – воскликнула тень, и все ее слуги понимающе посмотрели сначала на нее, потом (притворно) – на Мастера. – Но стоя мыслям тяжело строится в правильный ряд!... Присядь, дорогой наш гость!
С таким, по-фальшивому мягким приказом, мячик резво соскочил с, буквально бесконечного, ряда ступеней и придвинул Мастеру, рычащую на всех, табуретку в ошейнике, погрозив ей пальцем (табуретка притихла) перед возвратом на колени хозяйки.
Юноша с неохотой присел, понимая, что уже раскрывающийся занавес нельзя отпугивать предрассудками.
- Прежде я совершу над тобой суд, скажи, что это за вещь, и будешь помилована! – не теряя времени, настойчиво спросил Мастер.
- А хватит ли у тебя силы совершить суд надо мною? – задумчиво произнесла хозяйка непонятной залы. – Знаешь, нужно тебе подкрепиться, и совесть моя успокоится, что отдамся я в руки сильного судьи!...
Этот намек словно пришпорил полудремавшего в грезах типа вскочить со ступеней, и он, услужливо поправляя на бегу сюртук, мигом поднес юноше, на хрустальном подносе, несметное количество яств и напитков, заманчиво блестящих и аппетитно пахнущих.
- Не пытайся меня подкупить! – повысил голос Мастер, с раздражением терпя поднывающие ушибы от многочисленных падений и побоев, отодвигая угощение, - Не я, так кто-нибудь другой придет и совершит над тобой суд!... Так что отпираться тебе бесполезно!.... Лучше говори по-хорошему, что это за «вещь» и верни ее!....
- Я не жду больше никого, только тебя мы ждали!... – отрицательно повертела головой тень, важно щелкнув пальцами. – Ну, делай, что задумал, не робей!
С этими словами девушка с бледно-розовыми волосами, улыбаясь, повертела перед носом юноши связкой ключей, а потом бросила ее в озеро, разлившееся из ступенек; затем она вернулась на свое место и, как и мячик, и тип в сюртуке, и сама тень, замерла, ласково и выжидающе поглядывая на Мастера.
Юноша уже подбежал к ним, приготовил, из любопытства захваченный с собою, кусочек стекла, которое обернулось шпагой и, от осознания отсутствия препятствий для восстановления справедливости, победоносно улыбнулся и замахнулся на тень и ее слуг.
Внезапно что-то, очень глубоко внутри него шепнуло, словно голосом незнакомца в плаще: «А в трудную минуту тебе следует разбить шарик…». Мастеру действительно стало неловко, не по себе, словно тень какой-то отравляющей иллюзии бесчестно сжимала его ледяными руками
(«Что ты медлишь, покажи им; они же столько над тобою издевались!... – хаотично метались мысли в нем, перекрикивая и ослепляя друг друга, - Но, это ведь неблагородно, не по-моей реальности, рискующей не пустить меня в свои надежные границы: они без оружия, будто покоряются, словно…сдаются!.... Это же легко, закрыть глаза и быстро получить свое!... Неправильно, что-то не то!... Я не думал, что так трудно будет столкнуться с тенью, даже не услышав от нее, что именно она собирается погубить для мира!...»).
И юноша швырнул шарик на пол, из него посыпались веселым роем снежинки, серебряные искорки, от которых: распался величественный трон с криком дикой птицы; тень безмолвно обратилась, сердито сверкнув напрощание глазами, маленьким, ярким цветочком, закружившимся в воздухе с маленькой светлой-светлой бабочкой (отливающей изредка бледно-розовым цветом волос незнакомки); мячик радостно полетел в ласковый, изумрудный лес, маленькой птичкой, а тип в сюртуке проводил его спокойными глазами задумчивого кузнечика, мирно придумывающего новую мелодию в высокой травке; раздающейся в темной зале, окрашиваемой в солнечную улочку, наполняющуюся радостными и оживленными людьми, свежим воздухом, мигом теплого и продолжающегося течь неведомого ручейка....
Он катает на лошадках солнечных лучей, уносит грусть на пушистых облачках, снова и снова вдохновляя Мастера на новые, еще более удивительные и бесценные, маленькие чудеса; о которых он иногда вспоминал, взглядом мысли спеша за незнакомцем в плаще, снежинками шарика, мистерией залы и живительной воцарившейся радугой чего-то, о чем он до сих пор осторожно спрашивает себя: «Сон ли это?»…

[Gazero]

Полумрак замка…

Что миг назад нежился в лунном свете, внезапно (или закономерно), но… уж совсем робко-глухо оглашается писком…
«Тут девицы!... – и кто-то, совсем маленький и прозрачно переливающийся белоснежными искорками, в растерянности уставил круглые до невозможного глазки на зеркало, вздрогнув при взгляде на собственное отражение, - Ой-ей!... Это же я!... Вот что значит – видеть… три девицы, три!!...»
И кто-то, вовсе крошечный, удрученно вспоминал, как ему было привольно загорать в тумане на свежем ночном воздушке, играя с мерцающими светлячками и бабочками близрастущего леса.
«Ну уж… - прибодрились его крохотные кулачки, решительно открывающие дверь, - Я этим блестяшкам свой домик так просто не дам!!... Пусть летят, откуда прилетели!...».
С такими мыслями они выскользнули за решетчатые кованные узоры двери и… шокировано отскочили, схватившись в испуге за все на свете, чтобы стряхнуть капельки, исподтишка притаившиеся из припотолочных балок.
И тоненькое похихикивание, мелькающие белые пушинки ресниц; бантик и ленточки поперек платьица; большие будто меховые рукавчики; все то завертелось, засуетилось в потемках замка; обратив их кроху-хозяина в кислый конфуз.
«Придется использовать осколки стекла… - обреченно подумал он, скрупулезно собирая их блестящие грани в складки платьица, - Боюсь, а… что делать?...» - и, вздохнув,он помчался, хлюпая над рассыпанными кусочками зеркала, искать непрошеных гостей.
Они же… точно как знали о его скором, весьма браво выглядящем, прибытии (это доказывала группка прямоугольников из стекла, уверенным маршем надвигающаяся на, не на шутку испугавшиеся, чьи-то маленькие бело-мерцающие глазки).
И… пока он судорожно поднимал ручками в воздух осколки, творя кривую шеренгу своих прямоугольничков, неумело-со звоном попадающих не по проносящимся развеселым их призрачным фигуркам, а по, гордыми шажками, окружившему стеклу; они с кокетливо-победным «хих» то и дело дотрагивались до его складок платьица, до его кулачков, заискивающе улыбаясь прямо в его, круглейшие от возмущения, глазки; но…
Вот он усердно перебирает, почти над землей, краями платьица быстро-быстро, с отчаянно-кротким писком благовейно забившись в темные недра пустого камина, где, как нигде, удобно было собираться с дальнейшими тактическими мыслями.
«Нет… что ж это, в самом деле?! – чуть не всхлипывая в мыслях, с грустью теребил кулачками платьице он, глядя на едва светящиеся искры огня, - Я – хозяин, а они, они…просто блестяшки налетевшие!!... Я должен, я смогу их прогнать, я буду сильнее их… всегда!...».
Подобный ход мыслей взбодрил очередные интонации его маленькой, но твердой храбрости, и он, вылетев в дымоход камина, стал, на цыпочках, прячась за облаками, собирать тоненькие ниточки дождевых тучек, чтобы застать пришельцев врасплох.
Увы, точно подстегиваемые невиданными отголосками любопытства и способностями разглядеть дальнейший ход событий, перешептываясь, не менее тихонько, три белоснежно мерцающих незнакомки вылетели из окон и направились к… месяцу, почти как озорно подмигнувшим им своим белым глазком; не теряя ни секунды они, по едва заметному движению туч (кто-то, совсем маленький, чьи контуры словно будто предательски просвечивали сквозь кисею облаков, бегал по ним, возясь с ниточками для дождя), выбрали точку и…
Раздался неимоверный, почти как гром, оглушительно выстреливший бело-розовой молнией, сотканной из мерцающих светлячков и бабочек, сбивший хрупкого хозяина копошащихся складок платьица, злорадно уж любовавшегося на собранный пучок нитей.
«Кто бы вы ни были… – робко раздались его, дрожаще улетающие в очередном бегстве, нотки глухо-тоненького голоса, - Это нечестно, нехорошо!!... Вы… хулиганье!!... Будет вам… целая гроза!...».
И чья-то запоздалая молния наотмашь вылетела из пучка, уныло отбивающего убаюкивающий такт, дождика (белоснежно-мерцающий ротик его зевал, а кулачки бдительно вынуждены были потирать разочарованно-уставшие бусинки глазки, наблюдая за его усыпляющей колыбелью алмазиков – мало ли еще какую, не очень-то, может, приятную, шутку затеют негаданные гости).
А три утонченные очертания бело-прозрачных крох, не знали конца от вредноватой…просто забавы кого-то прогнать, помучить, осознать свою ловкость, делясь найденными в замке бусами и куколками, пирожными и ленточками, бантиками, поминутно только играя, словно на струнах, на мистически проникшем в его полумрак, ниточках дождика, вызывающего празднично-вихревую, радугой, мелодию, буквально создающую из танцующих теней замка переливающиеся разноцветные пузырьки.
«Ну да, конечно! – сердито буркнул кто-то из темноты, из-под ступенек, чьи недовольные глазки словно сами отмахивались от маленьких солнечных бусинок и тепло-изумрудных букашек, заполняющих замок от той дивной музыки и смеха трех, кружащихся под потолком вдалеке, крошечных, а тоже переливающихся сказочно-белым мерцанием, фигурок, - Загнали меня в угол, так решили тут наводить свой, мишуры, порядок?!... Не пойдет!!... Мой домик, и я хочу, чтобы тут опять было темно, прохладно… и чтобы никаких звуков с блестяшками!!...».
Воскликнув так, он в очередной раз предпринял попытку быть настойчивым в своих мнениях и действиях и прогнать непрошеных гостей восвояси, но, подлетев к ним и… увидев их перепуганные личика, робко пискнувшие так же глухо, как и он сам когда-то, их чистосердечно прижавшие к себе бусинки и куколки, кулачки и крохотные платьица, тоже переливающиеся чем-то чудно-белым и туманно-белстящим; вдруг…
Тихо усмехнулся им на прощанье и вылетел в окошко, живительно вздыхая успокаивающий ночной воздух и думая:
«А ведь они так похожи на меня, оказывается, эти забавные «блестяшки»!... Видно, им мой домик нравится немного другим, ну… что ж, пусть живут в нем, а я всегда смогу себе новый найти!... А прогонять их, кто был мне гостем, пусть и шаловливым, не пойдет!...».
И… сейчас, в одном, наверное, другом, замке… тихонько дремлет, как прежде, на паутинках, загорает под снежинками тумана, кто-то, совсем маленький, в ручках которого исподтишка притаилась маленькая ленточка; крошечная бусинка; крохотно-искристый бантик; тех, трех прозрачно-белых, непосед-малышек…
Когда-то встретившихся ему, в полумраке… замка, что…
Миг назад нежился в лунном свете, внезапно (или радостно-счастливо), но… уж совсем глухо-робко оглашается писком…

[Gazero]

В тишине Лунного Лабиринта

…Уже почти…. Я затрудняюсь объяснить это, но, скорее, слышу это четко – замирают стрелки, те самые, что весело шептали сквозь ночной туман в Стране Лунного Лабиринта…
Знаю, может показатся смешным и нелепым такое совпадение, но… я мечтаю забыть его сверкающие лестницы и коридоры; и спокойная рука дремы памяти все не желает приложиться к жгучей вуали его паутин, чтокогда-то обещали быть просто ласковыми, безобидными ниточками…
Ты помнишь, как, дивной, словно ребенок, тихонько присаживалась присаживалась ко мне поближе, скучающе ловя тонким сердечком гулы колоколов и часов, крик сиплого ворона и безразличный гул молочно-призрачного ветра и с надеждой шепча шепча мне о «волшебных паутинках, что когда-нибудь прилетят и создадут сказку вжизни»?
Я с усмешкой и странными, благовейно-почти вечными,ощущениями упоительного тепла и живительной воздушности, старательно и иосторожно ловил искристые ручейки твоих грез и, радостно держа в руках облачко твоего голоса, вдруг говорил: «Паутинки окутывали пролеты зеркальных ступенек и тропинки огромного лабиринта, сотканного из лунных листьев и звездочек тумана…»
«…Там, казалось, жемчужные листочки на серебряных деревцах, искусно подстриженных под зверьков, задрожали от пронзительных писков и криков Красной Дамы, что моментально багровела и, нетерпеливо теребя пышное пышное платье из красного бархата, швыряла и рвала блистательные украшения и переплетения алмазного шелка, что ослепляли всякого, кто заходил в ее крохотные покои.
Ее приближенные и друзья недоумевали, почему Дама подозрительно подозрительнои гневно на всех смотрит, почти не разговаривает ни с кем, ссылаясь в страхе и льстивых оправданиях на ее дурное настроение и сумрак прохлады, царящий в Лунном Лабиринте.
Но никто не знал, что Красная Дама сердилась на Лэй Энн, свою ближайшую Помощницу, с тех пор, как та неосторожно поцарапала ей руку ножом, поднося угощение. Лей Энн даже поспешно протянула ей браслет-бантик из прочной ткани для «облегчения страданий своей Госпожи».
Вот уж хотели придворные облегченно тогда вздохнуть, что, и без того взбалмошная, Дама, а сейчас оглушительно визжащая на весь Лабиринт, успокоится и станет хоть на миг вновь приветливой и милой, но Госпожа с ужасом обнаружила, что браслет не закрыл рану, а соскользнул к буквально к локтю, где прочно, но мягко сел.
- Ах ты!... –тотчас закричала Красная Дама на Лей Энн, нервно теребя красную шаль на высокой прическе, - Помощница еще называется – сует мне бантик на кровоточащую руку, так он еще и не закрыл рану!!... Казнь ей!!!... – тотчас повернулась она к солдатам, чинно стоящим неподалеку…»
И снова я вспоминаю твое лицо, чуть побледневшее и удивленно-застывшее, до сих пор щемяще сверкающее миражом молнии твоего вопроса: «Почему Дама такая жестокая?!... Что ей сделала бедняжка Лей?... Надо это исправить!!...».
Эхо этого пронеслось над перевернутыми зеркалами, что украшали странно-блестящую спинку высокого кресла в конце высоких сумеречных тоннелей леса, манящего блеском играющих и аккуратно, дрожаще держащих тебя за платье,светлячков всех цветов радуги…
О, если бы ты только послушалась их жалобно моргающих глазок, напоминающих о том, что весь Лабиринт лишь оттеняется черными каплями чьих-то мыслей, так знакомых тебе, часто увлекающих тебя так, что ты забывала об окликах няни, зовущей пить чай!...
« - Нет, не вежливо идти к такому высокому лицу, как Дама, не попив со мною чай! – вкрадчиво произнес Книжник, придвигая блюдце с угощениями незнакомке, чье имя я сохранил в его устал навек.
- Но сейчас не время пить чай! – говорит она, чуть негодуя и забавно морща лицо, окидывая взором длинный стол, словно усеянный чашками, вазочками со сладостями, чайниками; к нему были придвинута шеренга высоких кресел, со странно-блестящими спинками, в которых отражались горы книг, чинно лежавших на каждом сиденье.
- Если ты заметила, моя дорогая, - приветливо перестал возиться Книжник с блюдцем, накотором покоился кекс с кремом и ножик, старательно разделывающий угощение, - Я– Книжник, а не Часовщик; мне необязательно следить за секундами и… потому признаюсь тебе – он с улыбкой придвинулся к гостье ближе, - Они у меня молчат, чтобы не отвлекать от моих друзей, которым без меня скучно будет пить чай!
- Я что-то невижу тут никого! – возразила незнакомка, - Тут только груды книг, глупо занимающие пустые места!...
- Вовсе не «глупо»! – мягко возразил тот, закончив разрезать кекс и кладя тарелку с его кусочком своей собеседнице, - Как раз на этих местах и сидят мои друзья,разговаривают со мною и пьют чай!...
- Книги?...- переспросила она с сомнением, - Это переплеты потока чернил-то с вами «разговаривают и чай пьют»?... Вы – сумасшедший!... Прошу прощения, мне надо спешить!... – почти девочка, она с упрямством встала с кресла, в котором с внутренним холодом страха поймала свое отражение.
- О, как жаль!– притворно вздохнул Книжник, который изловчился и усадил на место гостью, - А все же я советую тебе с ними познакомиться: мои друзья так давно не общались скем-нибудь новым; они расскажут столько интересного!... – с этими словами он взял ближайшую увесистую книгу и передал ей.
Она, щеки которой на миг погрузились в дивное дыхание, по-девичьи задумчивой, зари, понизила голос и сказала:
- Простите, что я назвала вас безумцем, но это действительно неясно и… Я действительно спешу!.... Прощайте!...».
Книжник, вздохнув, поправил лихо надвинутый, на пронзительно-рыжие кудри, цилиндр и с горьким взглядом отпив чай, положил книгу на место, глядя вслед убегающей незнакомке, будто взглядом ожидая ее возвращения.
Как пронзило меня осознание этого, меня словно мучительно преследуют эти внимательные темные глаза, обрамленные бархатным овалом цилиндра, огненными кудрями и бледными чертами, уносящиеся вихрем больно колющими снежинками воспоминаний словно в мотивы старой, забытой сказки.
Она же кружила крыльями синевы, загадочными очертаниями темных деревьев, завораживала стеклянными бликами стен Лабиринта, придавала уверенности незнакомке, вслушивающейся чутко в голоса ночи и мерцания чьих-то белоснежных глазок, смешно кривляющихся рожицей и барабанящих невидимыми лапками; топот теней и перелив бусинок сапфирового занавеса, ведущихв покои Красной Дамы.
Я не могу поверить и сейчас, что словно присутствовал при этой беседе: Лей Энн вывели перед троном Дамы, чтобы совершилось, наверное, непонятное и жуткое – исполнение воли Госпожи, все норовящей настичь и избить свою верную Помощницу, как только та попадается ей на глаза в толпе аристократов; но не успевала – Лей молниеносно замечала ее дрожащее от ярости лицо и, белея от отчаянного страха, вырывалась и убегала.
« - А теперь ты не убежишь!... Браслет не закрывает рану, а я до сих пор ношу его – этот твой «подарок от чистого сердца»!... И ты еще смела так говорить?!!... – злорадно хохотала Дама, аж пританцовывая от кислотно-ненавидящей радости, - Казнь ей!!...
- Стойте! –запыхавшись, вскрикнула вбежавшая девушка, в совсем невиданном для Страны Лунного Лабиринта, наряде. – За что вы ее хотите убить?... За то, что повязка, подаренная ею, соскользнула с раны?... Это нелепость!!!.... Не смейте!!!
- А ты откуда знаешь? – прошипела Дама, свирепо уставившись на шатающуюся от страха корону, выглядывающую поверх ветхого платка Лей. – Так ты все же затеяла переворот, хотя сама должна в его случае принести себя в жертву, спасая меня, настоящую Госпожу?!... – рыкнула она на нее и,вскочив с трона, зашагала истерическими шажками, а после – дико заорала: - Предательница!!!... А ты – подлая шпионка, враг!!!... Казнь тебе!!...
Поскольку с ее стороны не давалось уточнения, в отношении кого должен быть исполнен приговор, солдаты нерешительно встали и напротив Лей Энн, не смеющую поднимать глаз, и возле незнакомки, с радостно-наивной готовностью давшую им взять им себя за руки – мне тяжело это говорить, но… я знаю: ей казалось, что все это игра снов, миг волшебства, веяние сказки…»
Какой же странной, жуткой она вышла, гогоча громовым шепотом бешеного дождя, проливающегося на невозмутимого человека в черно-белой свитке, заряжающего ружье, пронзительным покрикиванием Красной Дамы, подгоняющей его и все хватающуюся за руку, где саднила рана, а дальше сжимал бантик.
Признаюсь: в тот миг мне казалось, что все это черным, скрежещущим театром закралось внутри меня и торжествующе терзало, жадно отбирая возможность даже оглянуться туда, где феерично блестели завитки Лунного Лабиринта, где тихонько шелестели рубиновые травы и изумрудные воздушные дракончики пели песенки!...
Я поспешно огибаю заросли причудливых блестящих деревьев и не смотрю на чудеса, спешу и… со вздохом облегчения слышу робкий бег Книжника.
«Он, захватив с собою книгу, неаккуратно… шлепнув ею, склонившись в поклоне перед Красной Дамой, уже поднявшую руку для того, чтобы отдать приказ, исполнения которого я бы не смог себе простить.
- Подождите,моя Госпожа! – торопливо горячо сказал Книжник, все стараясь засунуть, упрямо и тяжело выпадающую книгу, назад под мышку, - Отпустите эту милую девочку, она же не дарила вам тот злосчастный браслет!...
- Мне все равно!! – прикрикнула на него Дама, снова важно прохаживаясь рядом с осужденными, - Рана-то до сих пор жжется, неприкрытая!!... От того, междупрочим, что я вижу перед собой эту девчонку и негодяйку-Лей!!... Значит, она виновна тоже!... Казнь им!!...
- Моя Дама! –как можно мягче произнес Книжник, раздраженно положив книгу перед собою на плиты и озабоченно листая ее страницы, что-то, очевидно, ища, - Ну, значит, сами сделайте себе повязку, которая бы закрывала вам рану и… тогда и вы будете довольны, и не надо будет никого наказывать!... Я даже сейчас покажу вам, как это делается…
- Пошел вон!! –снова разразилась криком Госпожа, от злости распихивая стражу и ерзая на своем троне, - Не тебе указывать мне, что делать!... Удались сейчас же или… Казнь тебе!!!...
- А может, все дело в том, что вы просто ленитесь и из глупейшего постоянства упрямства так делаете?... – неожиданно произнесла незнакомка, и, движением руки, горделиво надутая Дама молча распустила прислугу и палача с охраной, торопливо удаляясь всвои покои, бросив на прощание:
- Попадись мне еще!!… Будет… казнь тебе!!...
Обрадованная Лей Энн тотчас подбежала к своей спасительнице, чтобы обнять и рассыпаться в благодарности и… поучениях о «так полезной и так необходимой глубине всего мига», а Книжник украдкой, с почтительным трепетом поглядывая на книгу, погладил ее по скромному переплету…».
Я, будто чувствуя ее таинственные шаги, мелькающие серди страниц, смотрю сквозь утонувшую в зеркале Лунного Лабиринта пирамиду с интересом поглядывающих на меня темных мордочки грифона и быстрых любопытных носиков кролика и сони, почему-то ускользающие за шумом листвы звезд и тумана, с гулом тихо крадущихся вглубь Лабиринта, вторя свисту и позвякиванию торопливых фарфоровых чашек и блюдец, что все не покидали свой забавный круг простенькой деятельности, этими звуками капризно заставляя о себе вспоминать Книжника, все поглощенного в разговоры с незнакомкой, которую упросил «подкрепиться вместе с ним после незримой победы над Дамой».
« - А где ваши же друзья, стук сердец которые можно услышать? – с какой-то жалостью она снова окинула стопки книг, покоящиеся на креслах.
- Ну, знаешь..– стеснительно спрятал лицо в книгу тот, - У каждого из моих друзей своя судьба, свой характер, и.. его можно узнать, только нужно этого захотеть!...
- Нет, я имею ввиду тех друзей, которым, к примеру, можно пожать руки! – с охотой возразила его гостья, изумленно замечая легкие низкие облачка всех цветов.
- Моим друзьям можно пожать руки! – будто не понимая,твердил Книжник, - только для этого нужно потрудиться… - он любовно сжал сильнее переплет книги, с которой не расставался ни на миг.
- А твои друзья подарят тебе твердо-яркую, живую уверенность, что у них, например, черные волосы и карие глаза, как у меня?... – полюбопытствовала незнакомка, с робостью пробуя новое, гостеприимное угощение.
- Конечно! –внезапно оживился тот, откладывая книгу, от волнения, погрузив ее в блюдце с пирогом, - Я ведь действительно вижу твои глаза!...
И Книжник осторожно дотронулся до руки своей гостьи, и… почувствовал нечто, дивное, теплое и дрожащее внутри себя, с любопытством взирая на затаившееся в ее руке облачко.
- Это лишь облачко!... – вырвалось у Книжника, - Лишь комочек тумана!... Оставь его, ведь я…
- …Я вижу, все понимаю! – тихо отозвалась незнакомка, поглаживая облачко, чуть похихикивающее и дрыгающееся то длинными лапками зайца, то жмурясь и урча маленькой туманной ящерицы. - Вы одиноки, как бы не пытались от этого спрятаться, разделяя чай с простыми, твердыми безмолвностью, книгами!... Потому я сделаю из облачка вам настоящих друзей!...
- Облачка не могут быть друзьями, это всего лишь марево! – прокричал Книжник ей вслед, вдохновлено убегающей разрывать темные скрипяще-жуткие цепи его одиночества…».
Оно растаяло, без стука в дверь моей затаившейся тревоги, испуганно оглядывающейся на лестницы Лабиринта, из которого доносится насмешливо-завистливые нотки смеха огоньков, что почти фигурками пляшущих детей в масках и плащах, ударяющих играючи кнутами и шпагами, окружили зверьков, только-только родившихся из облачков, радостно лишь чуть потянувшихся к незнакомке, гладящейих мягкие лапки, ушки…
Она только и успела, что прижать зверьков к себе, вскрикнув: «Оставьте их!!... Они тоже могут жить!!...» и… едва не потерять сознание, увидев, как из толпы все кружащихся в танце, ярко-красных, раскаленных детишек, чинно выступил Книжник, тоже одетый в плащ, медленно снимающий как-то странно-блестящую маску, со словами: «Конечно, только так уж устроено, что одни из них - он учтиво указал на резвящуюся группку детишек в плащах и масках, - очень ревнивы и уничтожают других!... Ты это, может, и не хотя этого, вызвала…. Так что тебе придется забыть выход из Лабиринта – я сжег книгу с его картой… Не грусти, ты всегда будешь со мною… Будем пить чай, разговаривать с моими друзьями и гулять по Лунному Лабиринту…Это ведь чудесно, поверь!...».
И я снова закрываю глаза и шепчу против своей воли слова, черно режущие мне память: «И Книжник бросил свою маску в огонь, от этого весь Лабиринт расплылся в границах и… сузил свои ворота так, что они исчезли, за потоком черно-белых мистических огоньков листьев… И незнакомка не смогла больше оторвать взгляда от его глаз, исчезнувших в сине-фиолетовом сапфировом тумане,увлекая ее за собой…».
О, той «незнакомкой» была ты!... Я не могу поверить,что в один миг окажусь в ужасной мрачной темнице из, некогда цветущих и ароматных, искристых солнечных цветов образов - призрачных картин леса, лунных лестниц, сумеречного сада, покоев Дамы и стола Книжника…
Меня до дрожи пронзительно и туманно охватывает пепел его маски и дуновение от его исчезающего во тьме плаща, я страстно грезю о том,чтобы его Лабиринт растаял под каплями пожелтевших книг… но, не могу – вновь мне слышится оттуда манящее эхо – то имя, которое навеки будет убаюкивать мою разбитость… твое имя!
Я не знаю, шок ли это или, усыпляющее столь много времени, странная нега при воспоминаниях о тебе, но оно все еще слышится мне… в замирании стрелок, тех самых, что весело шептали сквозь ночной туман в Стране Лунного Лабиринта…